И я не выдерживаю, выпаливаю вопрос, не задумываясь.

– И как ты можешь удержать что-то настолько большое в ладонях?

Тони все еще улыбается, улыбается так, будто что-то знает.

– Ты мне скажи.

Я не отмечаю момент, в который Арт звонит, это просто случается и дарит мне подобие покоя, будит меня. Все сменяется коктейлем из чувства вины, неловкости и того, как сильно я по нему скучаю, это о тепле. Я собираю его голос, это как собирать поцелуи и прикосновения кожей, это не хуже и не лучше. Тревожность, мягкая и приятная, рождается в груди и внизу живота.

Мы не говорим о многих действительно важных вещах, он привычно жалуется на Тони, Тони привычно в истерике, во всяком случае это за мое отсутствие не поменялось, Арт собирает его в кучу, хватает за шкирочку и долго трясет, во всяком случае, так это выглядит с его слов.

Я завожу ту же шарманку по новой, – Объясни своему брату, что вы стартовали с красной цветовой схемой, потому что вы были молодые и горячие, он до сих пор горяч, вам нужно было закричать о себе, это прорыв и это немножко революция, но для тридцатилетней звездочки возвращаться на сцену с розово-космической темой – это чертова дичь, я серьезно, он не Тейлор Свифт от старушки Англии, хотя я начинаю в этом сомневаться.

Арт смеется, смех у него такой же как голос, мягкий, приглашающий, – Тем более, – продолжаю я, ловлю себя на том, что улыбаюсь тоже, – Вас вообще можно оставить более, чем на пять минут? Это просто дурдом. Я четко помню, что в нашу последнюю встречу перед моим отъездом я специально для альтернативно одаренных, читать между строк – Тони, еще раз все проговариваю, он соглашается, ты с самого начала меня поддерживаешь, спасибо, и Тони громче всех визжит, что да-да-да-да, это именно то, как ему снова хочется начать собирать стадионы и ни у кого из нас не хватает сердца сказать ему, что начинать придется скорее всего с клубов, но так или иначе. ТОНИ СОГЛАШАЕТСЯ.

Арт хмыкает мне в трубку, я слышу шумы на фоне, его лицо встает перед глазами совершенно четко, это ровно то, над чем Тейт и Лана хохотали до слез: Скарлетт, детка, карие теплые глаза, темные волосы, смуглый, с фантастической улыбкой, У ТЕБЯ ЕСТЬ ТИПАЖ.

У меня есть типаж. Но для того, чтобы сравнивать Илая и Арта нужно быть полным идиотом.

Мы не произносим имя первого, все, что о нем нужно знать «Я не готова к отношениям, и я не уверена, что я буду готова, что я вообще в это верю.» Так продолжается до тех пор, пока Арт сам методично не загоняет меня в угол, вопросов много.

Один из них «Кто в тебе так болит?». Я называю его имя с трудом, через силу. К отношениям я не готова, мне больно. Вот причина. Он причина.

Когда я начинаю говорить, я не могу замолчать, и мне от себя отвратительно, мне от себя бешено. Я жду, что ему будет тоже, но он остается стоять, он остается рядом, и я помню, что это чуть больше, чем я могу пережить.

Эта эмоция возвращает меня к себе, заставляет посмотреть на женщину в зеркале. Она мне в ответ усмехается, давно не виделись, ты закончила раскисать? Посмотри на нас. Мы все еще ослепительны. В нас все еще огромный океан.

Я встряхиваюсь, снова включаюсь в работу, ловлю его фразу, – Ты знаешь, как это работает с Тони, он соглашается сейчас, после золотая оса вдохновения жалит его прямо в задницу, и вот мы снова в розовом космосе.

Я подозрительно щурюсь, будто он меня сейчас видит, – Это точно оса была?

Его фырчание напоминает мне разгневанного кота, я довольно хмыкаю. Если честно, более независимого и себе на уме человека, чем Арт, я кажется, еще не встречала.

– Передай брату, что если я еще раз услышу про розово-космическую тему, то его ждет серьезный разговор. Но если с Тони все понятно, он потрясающе стабилен в своей непостоянности. Теперь, может расскажешь как дела у самого упрямого человека на свете?

Я снова чувствую, как он улыбается, улыбка в его голос просто просачивается, обволакивает, я вспоминаю замечательно карие глаза, волосы, собранные в неловкий пучок, Лана три часа к ряду выпрашивает у него разрешение заплести их в косички, потому когда в один из вечеров это делаю я, мы клянемся друг другу, что это будет нашим секретом. Наших секретов становится все больше, у меня кончики пальцев немеют, как я хочу к нему прикоснуться. Сжимаю руку в кулак, пытаясь привести себя в чувство. Соберись.

– Понятия не имею, Скарлетт. Ты мне расскажи, как у тебя дела?

– О, так это Я – самый упрямый человек?

– Несомненно. Все еще встречаешь Рождество в одиночестве и без елок?

Мы недовольно сопим друг на друга в трубки, я хочу сказать ему.. Господи, я так много хочу ему сказать, – Знаешь.. Это странно так. У меня будто все болит, я не знаю, может это из меня все так выходит? Но я.. Не знаю. Мне чертовски хочется, чтобы ты был здесь, чтобы твой беспокойный брат был здесь, я хочу в это ощущение дома провалиться, хочу суету и праздник. Но у меня есть одно. Совершенно четкое чувство. Я должна сделать это одна. Это МОЕ, понимаешь? Как я восстанавливала стены, как училась говорить с сущностями, как.. Одна. Понимаешь. Не сделаю сейчас – меня это убьет. И как бы не так, я живой не дамся! Мертвой тоже. Ты меня знаешь.

Он меня знает. И я его знаю. На картах выпадало «любовники». Я машинально фиксировала его присутствие и его голос, это саундтрек моего последнего года. Он, весь состоящий из музыки, однажды говорит мне: Я столько лет живу и понятия не имел, что можно обрести покой в голосе так, как я обретаю в твоем. Арт любит ушами, любит слушать меня, это не всегда даже о словах, Арт любит дотрагиваться и это дает мне тысячу поводов мерзко шутить «Отложи свою гитару, сегодня ты играешь на мне!», отвратительно и смешно, Арт любит бесконечно прямолинейно, не просит извинений, в нем нет принуждения, он не оставляет за собой пепелище и боль. Я смотрю на него, и так рождается. Так рождается музыка. Новое изображение на холсте. Чувство? Что еще?

И тогда я тоже знаю, прекрасно знаю, о чем он говорит.

– Знаю, – он отзывается после паузы, – Как идут поиски Альбы?

– Что очевидно, в доме Альбы нет. Но ведь ее не может нигде не быть, так? Посижу здесь еще немного, попробую состыковать факты. Или, может быть, она обижена, и мне нужно просто ее дождаться.

С покойной бабушкой Арта и Тони мне поговорить кстати удалось, эта пробивная леди материализовалась передо мной и не оставила никакого маршрута к отступлению, спокойный, упорный и музыкальный Арт был ее любимцем. Я жду, что он станет со мной спорить, но этого не происходит. Я говорю, что мне нужно, он мне просто верит.

Мы молчим несколько секунд, это не неловкая пауза, он слушает мою тишину, я – его беспокойные шумы на заднем плане, различаю голос Тони. Тони лезет сразу в душу с упорством молодого носорога – не скроешься.

– Но ты сменил тему, тебе не стыдно? Вы в студии?

Наш с Артом роман – это роман двух студий: их, звукозаписывающая и моя, художественная, мы существуем и любим друг друга между двумя помещениями. Когда мы с ним встречаемся, не искусство становится имитацией жизни, а жизнь всего лишь имитирует искусство, Тони клянется, что однажды напишет песню про то, как музыка занималась любовью с живописью, и я сначала смеюсь, а потом говорю, что видеоряд к ней должен быть обязательно рисованный.

– Да, слышишь? Тони опять облажался и опять говорит, что ему, как вокалисту, виднее, кто и где облажался.

– А ты что думаешь?

– Что разберется сам. Но если начнет убивать наших сотрудников – вмешаюсь, несомненно.

Роман живет между двумя людьми и между двумя студиями, хочется сказать, что любовь, но так далеко, так громко, говорить не хочется никому, потому слово замирает, неловкое и неуклюжее, и никто к нему не прикасается даже кончиком пальца. Я чувствую его одиночество, между нами расстояние телефонного звонка, несколько студий, а еще образ. Образ. Никто из нас не говорит об этом сейчас, не хочет сдирать, рвать раны по живому.

Отчего все равно так горячо, так больно, и все равно, все равно так хорошо?