Впервые он обнимал ее по-настоящему и так крепко. Так, как никогда никого не обнимал. И был уверен, что больше никого и не обнимет. Это было так же очевидно, как и то, что он желал только ее. И когда она обняла его, когда спрятала лицо у него на груди, в его желании не осталось ничего мерзкого, ничего отвратительного или гнусного. Желание, которое могло бы освободить его, желание столь чистое и неудержимое, что он снова стал дрожать.

Задыхаясь от благодарности к ней за ту капельку сострадания, которую она пожелала дать ему, чтобы спасти тогда, когда ничего не смогло бы спасти его, Эрик удивлялся тому, как одно единственное прикосновение могло обернуть ад раем, а мрак — светом.

— Эрик? — вновь раздался ее голос в безмолвии комнаты.

И Эрик стал постепенно приходить в себя. Настолько, что смог услышать треск поленьев в камине. Слышал ровное дыхание Клэр. И свое собственное. Он почувствовал стройное, худенькое тело, прижатое к нему, тоненькую талию, которую сжимал, мягкую округлую грудь, не спрятанную за корсетом и слоями одежды, а прижатую к нему. Нежный запах ландышей… Мучительная горечь прошлого желания сменилась прикосновением столь чистым, что видения отступили совсем. Настолько, что Эрик смог открыть глаза и оглядеться.

Он стоял в небольшой комнате, где мерно горел огонь. И горели свечи, мягкий свет которых падал на мучительно красивое лицо, поднятое к нему. Эрик заглянул в волшебные темно-золотистые глаза, и почувствовал, как перехватывает горло, как боль сжимает сердце. Едва дыша, он поднял руку и погладил ее по мягким волосам, которые сам же заплел. Клэр не отстранилась от него. Не попыталась отодвинуться.

Клэр… Единственное чудо в его жизни.

— Почему ты это сделала? — с трудом заговорил он, не в состоянии перестать дотрагиваться до нее.

Взгляд ее был полон беспокойства.

— В тот момент… тогда мне показалось, что это тебе необходимо, — прошептала Клэр, не представляя, что своей искренностью разбивает его вдребезги разбитое сердце. — Что с тобой произошло? Что это было?

Эрик всё смотрел ей в глаза, понимая, что если бы не она, он вероятно никогда бы не пришел в себя. В последний раз, когда воспоминания нагнали его, ему потребовались все его силы, чтобы справиться с ними. А сейчас Клэр сделала это за считанные минуты. Одним своим прикосновением. И если прежде он полагал, что у нее есть некая власть над ним, теперь в этом не осталось никаких сомнений. Потому что ей под силу было то, что не смог бы сделать никто.

Погладив ее по щеке, Эрик осторожно заправил за ушко выбившуюся шелковистую прядь, чувствуя, как выравнивается дыхание. Как постепенно успокаивается сердце. И начинает биться иначе.

— Всё… всё хорошо, — солгал он, не собираясь пугать ее. Или говорить правду.

Особенно эту правду.

Клэр нахмурилась.

— Ты уверен?

Милая Клэр, как он мог быть в чем-то уверен, если она обнимала его, а он продолжал желать ее? Желание никуда не ушло. Оно по-прежнему сковало всё его тело, но сейчас в желании не было мерзости и боли. Когда-то Эрик был уверен, что не сможет дотронуться ни до кого, ни за что не пожелает ни одну женщину в мире, а сейчас, глядя на Клэр, он удивлялся тому, как легко может касаться ее, чувствовать ее. Желать ее… Только ее одну… Так сильно, что болела каждая напряженная мышца, каждая косточка его тела. Она даже понятия не имела о том, насколько могла быть желанной.

— Да.

Она окинула его лицо изучающим взглядом, затем вновь заглянула в глаза.

— Да, нормальный цвет возвращается к тебе. Ты был так бледен… — Клэр внезапно подняла руку и положила ладошку ему на грудь. Прямо туда, где билось его сердце. Сердце, которое мгновенно замерло от ее прикосновения. — И твое сердце… оно тоже успокоилось.

У Эрика было такое ощущение, будто она дотронулась до самого его сердца. Какое-то время он не мог дышать, затем, подняв руку, он накрыл ладонью ее руку. Ее забинтованную руку.

— Клэр… — прошептал он вымученно.

— Что это было?

Она не собиралась отступать, пока не получит ответа, делая почти то же, что совсем недавно делал он, стоя у ее порога. Вот только Эрик не смог бы сказать ей ничего.

Это было невозможно.

— Это…

— Это произошло по моей вине?

Ее вопрос потряс его до глубины души. Подняв свободную руку, Эрик осторожно коснулся ее мягкой, теплой щеки.

— Как ты могла подумать такое?

— Ты так резко побледнел…

Она действительно была напугана тем, что произошло. Тяжело вздохнув, Эрик медленно погладил ее по щеке.

— Это совсем не то. Клянусь, всё уже позади…

— Но что это было?

Он мягко покачал головой.

— Прошу тебя, не нужно больше волноваться. — Он даже не мог благодарить ее за объятия, которые спасли его, потому что тем самым укрепил бы ее мнение в том, что ему действительно была нужна помощь. — Всё хорошо.

Она замерла, будто бы поняв, как ему невыносимо говорить об этом.

Осторожно скользнув рукой по его груди, не представляя, как это действует на него, Клэр дотронулась до ворота его рубашки и, задумчиво глядя на его шею, тихо заговорила, комкая между пальцами мягкий лён.

— Знаешь, в детстве, когда я однажды заболела, очень сильно болела, так что неделю не могла встать с постели, Руперт, мой брат, как-то утром проник в мою комнату. Оказалось, что он принес мне горстку свежей клубники. Тогда все стремились помочь мне, чтобы я поскорее поправилась. Руперту было всего три годика, но он тоже волновался. В тот день он посмотрел на меня красивыми зелеными глазами и сказал, что если я съем всю клубнику, которую он принёс, мне обязательно станет лучше. Я едва мола двигаться, мне было трудно глотать, я вообще ничего не могла есть. Но я съела все пять ягод клубники, которые он протягивал мне. Я как сегодня помню их. Всего пять, но они были такими сочными и сладкими. Я съела все до последнего. — Клэр заглянула ему в глаза и тихо добавила: — И всё действительно прошло.

Эрик слушал ее с благоговением. Потому что даже сейчас она делилась с ним самыми своими сокровенными воспоминаниями, не представляя, что это значит для него.

— Твой брат любит клубнику?

Она медленно кивнула.

— Не то, чтобы очень, а вот я…

— С тех пор ты полюбила клубнику, — изумленно договорил Эрик, почти как вечность назад, когда заканчивал за нее фразы, угадывая ее мысли.

Что ей понравилось. Продолжало нравиться. Клэр снова кивнула. Мягко, почти одобряюще.

— В тот год, когда сезон клубники закончился, папа велел нашему повару варить из них джемы, чтобы я могла есть их даже зимой.

Он не смог не уловить грусть, перемешанную с болью, когда она заговорила об отце.

— Сейчас конец мая, конец сезона цветения ландышей и начало сезона клубники.

Клэр вновь нахмурился, взгляд стал вопросительным.

— Сегодня… скажи, ты сегодня ел клубничный джем?

Эрик удивленно замер, убрав от ее лица свою руку. Замерла и ее рука на его шее.

— Что?

Взгляд ее стал острее.

— Клубника… от тебя пахло клубникой, когда ты поймал меня у дерева.

О Господи, она заметила, чем он пах? Эрик даже не думал, что такое возможно.

— Да, пробовал, — как в тумане пробормотал он, не в силах утаить от нее эту правду.

На милом лице застыло недоумение.

— Почему? Ты ведь не любишь сладкое.

Невероятно, но она запомнила даже это. Запомнила и пожелала воскресить воспоминания почти так же, как сегодня днем, когда вытащила листок из его волос. Она даже не представляла, как это было важно для него. И чтобы хоть как-то дать ей это понять, он ответил так же честно, как в день прогулки.

— Не люблю, но я хотел знать, какой вкус у твоей любимой клубники.

Глаза ее потрясенно расширились, будто бы она не ждала от него такой честности, а потом быстро опустила голову, пряча от него свой взгляд.

— И тебе… тебе понравилось?

Эрик вдруг заметил, как порозовели ее щеки, а потом ошеломленно догадался, что это румянец. От волнения. Это стало очевидно еще и потому, как быстро она убрала от его шеи свою руку. Но Эрик не хотел терять чувство ее прикосновения, поэтому тут же схватил ее руку. И когда она вновь посмотрела на него, он тихо заговорил: