– Да как же можно спать в такой день? Выгляни на улицу! Сегодня в парке будет интересно, столько девушек там собирается только в субботу. Сколько красавиц! Выбирай любую и можешь до зари…

Отец Фредерик не выдержал и дрожа от гнева произнес:

– Как вы смеете в моем присутствии такое говорить?! Может здесь и бедно, но это порядочный дом, вы слышите, порядочный!!!

– Все, идем, – Дерек наскоро собрался, надел второпях парик. – Отец, не волнуйтесь, мы скоро вернемся. Клаус пойдет с нами, а вы отдохните пока.

– Я вижу ты хочешь, чтобы он вырос развратником, – забрюзжал Фредерик, – бери его, бери, пусть смотрит… Прошу тебя не позже чем через три часа быть дома, иначе я буду очень сильно волноваться!

– Да, хорошо, – ответил сын уже из-за двери и с укором спросил у Гарсиа, – ну зачем ты постоянно дразнишь его? Он пожилой уже, больной человек.

– Прости, Ланс, не удержался, – со смехом ответил Гарсиа. – Не понимаю, как ты его терпишь?

– Не забывайся – он мой отец, – строго ответил Дерек.

– Все равно ему следует относиться к тебе более уважительно, – не унимался Гарсиа, – они с Клаусом на твоем полном иждивении уже столько лет!

Лансдорф в ответ только покачал головой. Он знал, за что отец ненавидит его друга. Гарсиа был католиком и неисправимым ловеласом: любил веселье, вино и конечно, женщин. Ему шел двадцать первый год. Родом он был из Испании, но родился в Англии. Его родители иммигрировали, как и родители Лансдорфа. Статный, высокий красавец-брюнет с копной непокорных, вьющихся волос – даже на улице женщины останавливали на красивом испанце томные взгляды. Дерек казался рядом с ним жалким заморышем. Кроме того, Гарсиа был ужасным забиякой, часто затевая драки в тавернах. Но он был хорошим музыкантом и прекрасным товарищем. Лансдорф всегда мог на него положиться – Гарсиа был человеком слова. Более того, несмотря на разность характеров и привычек дружба между ними была настолько сильна, что они позволяли себе обращаться друг к другу на «ты» и иногда даже прозвищами, исходящими из их фамилий: Ланс и Гарс, ведь они дружили с детского возраста. Достаточно им пришлось испытать недетских горестей – голод, одиночество, нищету и многие другие невзгоды. Родители Гарсиа были простолюдинами и умерли от тяжелого труда. Долго болела, а затем тоже умерла единственная его сестра. Бедный, одинокий мальчик, играл в таверне на скрипке и работал слугой у мясника, убирая грязные отходы. Его единственной отрадой в те нелегкие дни было понимание и поддержка друга – сына пастора Лансдорфа. Один лишь Дерек, несмотря на низкое происхождение Гарсиа, считал его равным себе, помогал в уходе за сестрой, а затем помог и с ее похоронами на деньги, получаемые от лорда Болингброка. Хотя, как уже отмечалось выше, от своего отца он это скрывал, поскольку тот запрещал ему общаться с мальчиком-католиком, но он все равно делал это, ведь никто другой никогда не проявлял доброты к сироте. Позже, когда и для Дерека наступили тяжелые времена, Алонсо готов был отдать всего себя, лишь бы помочь другу: и с больным отцом и с воспитанием Клауса. Дерек, когда они еще жили в Оксфорде, сдавал комнаты на первом этаже в их доме, но этих денег едва хватало на лечение отца, кормилицу для Клауса и служанку, смотревшую за ними обоими в отсуствие Дерека. Его же заработки были нерегулярны, и он, порой отдав последнее семье, ходил ночью по помойке, находившейся за рынком. Туда выбрасывали стухшую квашеную и свежую капусту, которой он рассчитывал напитать свое вечно голодное брюхо. Там же он искал обрывки грязной бумаги, чтобы было на чем писать музыку – хорошую бумагу приходилось экономить, и надо было хоть как-то прилично одеваться, ведь он учился в Университете. Общипывая с тухлых кочанов листья получше, он приносил их домой и варил в воде, добавляя горсть муки и ложку растительного масла, если таковые ингридиенты могли отыскаться в его доме. Дерек хлебал эту жижицу и писал одной рукой музыку, а другой укачивал младенца, закусывая прокисшей квашеной капустой.

Однажды ночью у рынка на него напали какие-то бродяги, грабившие припозднившихся путников. Ничего не найдя у нищего юноши, они от ярости избили его почти до смерти. Дерек лежал в луже крови и сквозь затуманенные от боли мысли думал о том, что не имеет права сейчас умереть, и тем самым бросить больного отца и младенца-брата на произвол судьбы. Он был сильным – да, сильным, несмотря на хилое телосложение и потому смог доползти до дома. Да, многое они пережили вместе, и только одного не понимал отец Фредерик – сбить его сына с пути вряд ли кому возможно. Дереку претил образ прожигателя жизни, который вел Гарсиа, он думал постоянно о своей семье, о музыке и, главным образом, о том, как ему стать полноценным членом того общества, к которому он должен был бы принадлежать по праву рождения, но в силу своей профессии, это оставалось пока за гранью его возможностей.

Как-то раз друзьям все-таки удалось затащить Дерека в таверну, где были доступные женщины. И вот, в разгар веселья, когда Гарсиа уже млел в объятиях очередной красотки, к нему подошел Пирсон и со смехом сообщил, что Лансдорф сидит в углу и увлеченно пишет сонату на клочке грязной бумаги. Друзья потом долго смеялись над ним, а он, не обижаясь и не осуждая их, действительно не понимал, как такие хорошие музыканты и, вобщем-то неплохие парни, могут столь отвратно проводить время. А распутными женщинами Дерек настолько сильно брезговал, что никогда бы не притронулся ни к одной из них. Но он и их не осуждал, а жалел, недоумевая, почему им нравится жить в нечистоте. Но таковые размышления не находили понимания у его друзей.

Помимо участия в симфоническом оркестре, их квартет нередко играл на приемах у аристократии. Главным среди них был Лансдорф, так как только он писал музыку и мог играть, смотря по надобности, практически на любом инструменте. Гарсиа был скрипачом, Дрэнк – виолончель, Пирсон играл на духовых.

В свободное время Гарсиа и Пирсон прогуливались в королевском парке. Их увлечением было созерцать девушек знатных фамилий и других титулованных особ. Им нравилось собирать светские сплетни. Гарсиа надеялся, что какая-нибудь знатная девица или дама обратит на него внимание, а он-то уж тогда точно не оплошает! Пирсону же нравилось потешаться над некрасивыми девушками – дочерьми графов и герцогов. Иногда Пирсон в шутку говорил Гарсиа что-то вроде:

– Скажите, Гарсиа, а если вон ту толстуху с белой лентой в волосах? За какое приданое вы бы взяли ее в жены?

– А вам, Пирсон, тогда вон ту, косую, – отвечал Гарсиа, – никогда не понятно, куда она смотрит.

– Ну ладно, отомщу, – хохотал Пирсон.

Лансдорф никогда не участвовал в этих словесных баталиях. Он считал недостойным занятием смеяться над людьми вообще, тем более, если речь шла о дамах. Но все же, он иногда прогуливался с ними, главным образом ради Клауса, ведь тот почти всегда играл только во дворе пансиона из-за его постоянной занятости, да и отцу хотелось дать немного отдохнуть – Клаус был очень шумным и непоседливым. К тому же в парке красиво пели птицы, а это обстоятельство являлось большим вдохновением для написания Лансдорфом все новой и новой музыки.

Дрэнк редко составлял компанию друзьям в их прогулках, во-первых, по причине своего угрюмого характера. Во-вторых, забавы Гарсиа и Пирсона были ему уже не по возрасту, а в третьих, он сожительствовал с некой содержательницей бакалейной лавки, которая была старше Тони на добрых десять лет и постоянно за ним следила.

Они все время ссорились, он много раз пытался уйти от нее, но победа всегда оставалась за его воинственной возлюбленной.

Итак, когда братья фон Лансдорф и Гарсиа подошли к воротам парка, их там ожидал Пирсон. Зайдя в парк, друзья неспешно пошли по длинной прямой аллее. На одной из лужаек фехтовали двое юношей.

– Хотел бы я иметь право на ношение шпаги! – воскликнул Гарсиа. – Уж я показал бы тогда некоторым заносчивым нахалам!

«А я вот как раз имею такое право» – подумал про себя Лансдорф. – «Надо будет все-таки научиться фехтовать. Мало ли что. Если бы мой дед узнал, что я сроду шпаги в руке не держал, разве только отцовскую, да и то в шутку, наверное еще раз бы умер». А вслух сказал: