Я не люблю никаких гаданий. Я не верю в откровения всех этих волшебных людей и магических штук. У меня есть собственная примета: любая гадательная ерунда — не к добру. В смысле, жди скорых неприятностей.

— Не надо мне ничего такого, — сказала я и хотела вернуться в дом.

— Боишься? — усмехнулся Миша. Заглянул неожиданно близко прямо в лицо. Глаза у него оказались темно фиолетовые. Я никогда в жизни не видела таких глаз. — Не уходи.

— Эй! А ну-ка отойди от нее, старый черт! — Кристина схватила меня за руку и выдернула, буквально, к себе за спину.

— Ты чего? — я пораженно посмотрела на женщину. Она крепко держала меня за запястье, словно боялась, что я убегу.

Раздался неожиданно молодой, чуть грубоватый смех. Мужчину откровенно веселило поведение Кристы. Он причесал пальцами седые кудри, ощупал многодневную щетину на подбородке. Подмигнул нам обеим откровенно нахально.

— Боишься, что уведу? А, хозяйка?

— Черт тебя знает?! Тьфу-тьфу-тьфу! — женщина громко поплевала через левое плечо точно в направлении молочника.

Он присел небрежно на багажник своей пятерки. Как на край телеги или артиллеристский лафет. При его росте это совсем не сложно. Руки засунул в карманы. Я глядела на мужчину с неподдельным интересом. Да. Такой определенно может. Что-то в нем было. В молодости за ним, поди, женщины караваном ходили. Запах моря, далекого костра, настоящий мужской дух. Ветер странствий. Цыган Миша напомнил мне отца. Я забыла сомнения и открыто улыбнулась.

— Вот так-то лучше, — золотая улыбка на смуглом лице. Не страшно ничуть. — Зря ты так переживаешь, хозяйка. Трех жен я еще могу прокормить, но четыре — это очень дорого.

— У тебя три жены? — я открыла рот от удивления. Не заметила, как перескочила на «ты».

Мы все как-то непостижимо-загадочно оказались в кухне. Рассаживались вокруг большого стола. Криста уже ставила кофейник на плиту.

— Три, — легко сказал Миша, забирая у меня драконье яйцо сливочного масла. — Так уж вышло, девочка.

— Расскажи, — мне было здорово интересно. Краем глаза я видела, как оглянулась Кристина. Знала наверняка эту историю. Версию цыгана желала услышать. Поставила на стол тарелку разогретых вчерашних пирожков и села на стул рядом.

— Моя жена захворала. Я потыркался сам, ничего не выходит. Пошел по человеческим докторам. Три месяца и конец твоей Земфире, сказали мне врачи. Я взял девчонку с улицы. Ухаживать за больной, варить суп и мыть полы. Сама понимаешь: жена болеет долго, смерть ходит рядом, спать холодно ну и все такое. Кофе! — вдруг громко скомандовал Миша. Мы с Кристиной вздрогнули обалдело. Я подорвалась и успела снять вскипающий кофейник с плиты.

Разнокалиберные бокалы, ложки, тарелки, сахар. Горячие пирожки и хлеб. Мужчина вынул большой выкидной нож из бездонных карманов галифе и аккуратно отрезал сегмент от каменно-холодного желтого шара. Остаток спокойно, словно делал это тысячу раз, пожил в холодильник.

— Ну, — нетерпеливо подтолкнула я рассказчика. Глаз от него оторвать не могла.

Миша неторопливо насыпал сахар. Кружку он выбрал поллитровую, прозрачную, кофе в ней казался угольно-черным. Восемь ложек, я считала. Помешал. В одну сторону, в другую. Никуда не спешил. Сделал глоток и причмокнул звонко от удовольствия.

— Ты научилась варить кофе. За последние двадцать лет, — он усмехнулся и подмигнул мне.

— Я всегда его готовила прекрасно! — сварливо заметила Криста. — Ври давай дальше, а то выгоню.

— Дальше? Дальше все, как в жизни. Жена выздоровела. Девчонка с животом. У меня от первой четверо, вторая пятого готовит. Вот такая арифметика! Сел я, подумал и решил оставить все, как есть. Флигель за лето пристроил, чтобы Таньке, это вторая моя, было, где с пацаном жить. Через два года она села в маршрутку и уехала.

— Совсем? — я намазала домашним маслом теплый пирожок. Вкусно! — А ребенок?

— Что ребенок? Ромка мой со мной остался. Потом Зима мне говорит: с пятнадцати лет я на тебя ишачу, изверг, надоело! Села в мой гелик и только пыль из-под копыт. Остался я один с шестерыми. Младшему еще года нет. Подождал недельку, вдруг одумается? Все-таки дите малое, грудное. Нифига! Делать-то че? Говорю своим дояркам: выручайте, хозяйка мне нужна! Те поржали надо мной: выбирай любую! Я прикинул и говорю Оксане, самой молодой из них: Пойдешь за меня? Она глазками своими семнадцатилетними обвела все хозяйство кругом и согласилась. А потом и эти шалавы вернулись. Земфира с животом и без гелендвагена. За ней Танька приперла в подоле, — он рассмеялся снова хорошим, мужским голосом. Так звучит спокойный уверенный человек, которого трудно удивить или напугать хоть чем-то в этой жизни.

— Ты их взял назад? — я положила лицо на свою ладонь. Оперлась левым локтем о скатерть. Готова была слушать его бесконечно.

— Взял. А куда им идти, этим дурам? Да и дети общие у нас, — Миша допил остывший кофе.

— Сколько их у тебя сейчас?

— Детей? Одиннадцать душ. К Рождеству будет двенадцать. Привет, пацан!

Кирюша заспано вбрел в ароматную атмосферу нашего завтрака. И сразу преобразился.

— Дед Мишка! Наконец-то я тебя застал! Ура! — мальчик с разбега прыгнул на грудь цыгану. На моей памяти так горячо он встречал лишь одну Кристину.

Пепа выбежала следом из детской. Учуяла чужака и зашлась визгливым сердитым лаем. Припадала на передние лапы, рычала и ближе, чем на метр, к столу не приближалась.

— Ух-ты! Какая смелая! — улыбнулся Миша, усаживая Кирюшу удобнее на левое колено. — Подойди ко мне не бойся, красавица.

— Пепка очень смелая! Она меня всегда защищает! — хвастался ребенок. — Ко мне, Пепа, ко мне!

Собака сделала вперед пару осторожных шагов. Продвинулась в своем роде. Сантиметров на десять. Заткнулась на мгновение, щупая носом воздух вокруг. И тут же залаяла с удвоенным рвением. Цыган явно не производил на нее правильного впечатления.

Я встала, чтобы забрать собаку на руки. Молочник вдруг наклонился, быстро щелкнул по черному собачьему носу.

— Помолчи.

Пепка опустилась на лапы, положила мордочку на пол и замерла. В первый миг тишина оглушила.

— Она умерла? — спросил робким шепотом Кирилл. Глаз не мог отвести от рыжего тельца на полу.

— Она просто спит. Пусть помолчит пока, — цыган погладил ребенка по голове.

— А со мной так можешь? — загорелся Кир. — Сделай, дед!

— Зачем? Ты ведь не лаешь, — пошутил Миша.

— Ну сде-е-елай! Я хочу узнать. Я буду спать или все видеть, только не шевелиться. Ну давай, дед! Ну пожалуйста! — Кирюша заныл не хуже Пепы. Стукнул с силой в плечо мужчины.

— А ты любопытный парень, молодец внучек! И сильный! Дырку во мне хотел пробить? Вот я кофеек дохлебаю и покажу тебе, кто сильнее. Внучок!

Кир вдруг снова ударил его в руку. Нервно. Со всей дури саданул. Миша легко поймал его кулачок в следующем полете и сжал. Мальчишка стал вырываться. Не тут-то было. Цыган не шутил и поддаваться не собирался. Кирилл сделался красным, дергался с ожесточением.

— Пошел на х… старый пердун! — выкрикивал он полузадушено от слез и злости. — Зае…л, колдун проклятый!

Я слова вымолвить не могла. Застыла приморожено. Не знала, как реагировать на это. Странно спокойная Кристина гладила растаявшее масло широким столовым ножом. Хотела сделать из него идеальный куб. Бледно-желтая масса не слушалась. Расползалась.

Кир не сдавался. В ход пошли пятки. Внезапно цыган разжал ладонь.

Мальчик упал на ноги. Вскочил. Лицо мокрое от слез. Помчался к себе. Хлопнула дверь. Вдруг вернулся. Подхватил собаку с пола на грудь и убежал. Пепа быстро-быстро слизывала капли с его рассерженного лица. Очнулась.

— Вот как тебя в дом пускать, цыганская морда? Что ты вытворяешь с ребенком каждый раз? — тихо, не отрывая глаз от столешницы, проговорила Кристина. Устало.

— Отдай его мне, дорогая. Я ему дело передам. Он способный. Богатым человеком станет, — мягко ответил мужчина.

— И чего ты к нему привязался? — Кристина тяжело поднялась. Охнула. Взялась за сердце. Опустилась обратно на табуретку. — У тебя сыновей пятеро. И это только законных. А сколько еще…