– А ты не пойдешь? – спрашивает дядя. Качаю головой. – Не нравится здесь?

– Жуткое место. Кажется, я видела таракана.

– Потерпи одну ночь. Дальше будет лучше.

Дядя вытирает короткие волосы полотенцем, складывает грязную одежду в рюкзак.

– Знаешь, что самое важное в автостопе? – Тихон поворачивается ко мне и садится на диван.

Качаю головой. Неужели он думает, что мне такое интересно?

– Если хочешь, чтобы тебя подобрали и подвезли, нужно выглядеть свежим и бодрым.

– То есть не как бомж?

– Вроде того.

Игнорирую его дружеский тон. Болтать с ним не входит в мои обязанности. И потом, если мы с Милой крупно поссоримся в будущем, я все равно найду способ помириться, а не пропаду на долгие шестнадцать лет.

– Вера, ты на меня сердишься?

– Вроде того.

Ожидаю, что он, как и все знакомые мне взрослые, начнет сыпать оправданиями и скатится в уныние или ничего не значащие извинения. Тихон ставит рюкзак на колени и достает из него блокнот с черным маркером. А потом протягивает их мне.

– Возьми.

– Зачем? – смеряю его подозрительным взглядом.

– Ты оставила дома все альбомы и карандаши. Лучшего источника вдохновения, чем путешествие, не сыскать.

Тихон вкладывает мне в руки внезапный подарок. Что это? Наблюдательность или расчётливость?

– Ну… спасибо, конечно, но я этого не просила, – отчего-то мне стыдно.

Чувствую себя привокзальной попрошайкой, не оценившей щедрый жест прохожего.

– Тебе и не нужно было, – улыбается дядя.

Он достает из рюкзака электронный ридер и на мои вскинутые брови поясняет:

– Его носить легче, чем бумажные книги, – подмигнув, дядя уводит взгляд на экран ридера и скользит им по строкам.

Кошусь на блокнот с маркером. Пальцы зудят: идеи просятся на бумагу, а я не даю им выхода. Я – самый безответственный художник в мире.

Вспоминаю про оставленную в рюкзаке последнюю шоколадку сестры и убираю ее в холодильник. Всё лучше, чем сладкое месиво, вытекшее из упаковки в самый неподходящий момент.

# # #

Сон не идет, как бы я ни ворочалась, как бы ни считала овец. Его просто нет. Мила заснула рядом с планшетом сразу же, как пошли титры мультфильма. Я перенесла сестру на раскладушку у стены, чтобы она не упала во сне, и укрыла одеялом.

И как мне теперь быть? кому верить? к чему стремиться? Если раньше у меня были какие-то мечты, то теперь они осыпались пеплом.

Я не достойна мечтать. Рисую плохо, да и не каждый художник становится известным. Не все картины стоят больше миллиона, а уж за мои никто даже рубля не даст. Мне следует забыть о глупых желаниях, взглянуть в лицо реальности и принять свалившуюся на плечи ответственность. Все, что от меня требуется – вырастить сестру. Ни больше, ни меньше. Когда она сможет сама себя обеспечить, тогда можно будет вернуться к клочкам надежд. Но не сейчас.

Кидаю взгляд на спящего дядю. В окно пробивается свет уличного фонаря. Интересно, откуда у Тихона татуировки, и почему он их сделал?

Закрываю глаза и вспоминаю, как дядя вел себя весь день. Ничего подозрительного он не делал. Говорит хорошо, дикция и вовсе отдельная тема. Так звучат дикторы из новостей с подключенными дорогими микрофонами. А тут ему даже микрофон не понадобился.

Может, есть еще причины ссоры мамы с ее семьей? Неужели только из-за меня она от всего отказалась? Мне должно быть обидно за то, как с ней поступил дед, но я горжусь ею. Мама умела постоять за себя. Надеюсь, мой характер хоть чуточку похож на ее.

Когда начинаю проваливаться в сон, слышу под боком тихие всхлипы. Продираю глаза, прислушиваюсь и приподнимаюсь. Сестра плачет, вытирая глаза.

– Плости, я тебя лазбудила, – мямлит она сквозь слезы. Поколебавшись, она протягивает ко мне руки, и я обнимаю ее, как любимую плюшевую игрушку.

– Что стряслось? – шепчу ей в макушку.

– Мне плиснилась мама, – шмыгая носом, начинает Мила, – и она сказала, что больше никогда не плидет, а… а потом, что мы ей не нужны. Я ей не нужна!

– Тише-тише, – поглаживаю сестру по спине. – Это всего лишь дурной сон.

– Вела, она плавда уйдет? – Мила поднимает заплаканные глаза.

– Нет, не уйдет. Надо… надо просто сохранить ее образ в голове.

– А к-как это сделать?

– Вспомни все хорошее, что связано с мамой, и мысленно собери это в сундучок. Тогда… воспоминания будут храниться в твоем сердце всю жизнь.

Мила берет меня за руку, сжимает тонкими пальчиками и шепчет:

– Ты не влешь?

– Не вру.

– А ты сама так делала?

Киваю. Не буду же я объяснять ребенку, что никогда не смогу забыть последние семь лет, и у меня гораздо меньше счастливых воспоминаний, чем у нее.

– Тогда ладно, – Мила отпускает меня и устраивается под одеялом. Зажмурившись, она громким шепотом просит: – Не мешай, я буду собилать воспоминания.

Опускаю голову на подушку. За окном брезжит рассвет. Что ж, чем ближе день, тем ближе мы с дядей к его дому. Остается только надеяться, что больше у нас с сестрой не будет никаких проблем.

Когда дядя будит меня, на часах чуть больше пяти утра. Подскакиваю довольно бодро, если не считать чувства, будто моргнула, а не спала. Бессонные ночи оставляют тяжелый след не только в душе, но и в теле. Усталость после вчерашнего знойного дня и непринятый на ночь душ злорадно смеются надо мной.

– Позавтракаем и будем ловить грузовик, – говорит Тихон.

– А почему нельзя было сделать это еще вчера? Для чего вся эта бессмысленная ходьба под палящим солнцем? – возмущаюсь, намазывая масло на хлеб для Милы.

Многие вещи по хозяйству настолько укоренились в моем сознании, что я их не замечаю. Просто делаю так же привычно, как дышу.

– Как я уже говорил, прогулка разгружает сознание.

– Ты что-то другое говорил…

Дядя улыбается и откусывает свой тост. Понятия не имею, где он достал тосты в такую рань, но спрашивать не буду.

– Доверься мне.

Он кидает на меня взгляд полный надежды, а я лишь кривлю лицо и посматриваю на удивительно молчаливую сегодня сестру. Она сонно и редко моргает, потягивается, но не капризничает и завтракает. Значит, не заболела, а просто не в настроении.

Мы переодеваемся, дядя сдает ключи на ресепшене и мы выходим в утреннюю прохладу.

# # #

Думаю о кошмаре, приснившемся Миле, и беру сестру за руку. Она должна чувствовать себя защищенной, чтобы ей стало легче. Вспоминаю о своем козыре и решаю предложить его сестре.

– Милка, хочешь «Милку»?

Она поднимает на меня печальные глаза и чуть оживляется.

– Хочу.

Протягиваю Миле шоколадку. Она еще холодная, правда, внутри наверняка не похожа на привычную плитку после вчерашнего путешествия в рюкзаке.

– Только если она будет на вкус плохая, не ешь, – предупреждаю сестру.

Она кивает и понемногу откусывает шоколад.

– Вы неплохо ладите, – замечает дядя.

– Ну да, вроде того.

– А мы с Надей постоянно дрались.

Хмыкаю.

– Что? – Тихон смотрит на меня, щурясь.

– Неудивительно. Ты такой занудный.

Он смеется, а мы с Милой переглядываемся.

– Ей со мной было несладко. Меня часто оставляли под ее присмотром.

– Как я тебя понимаю, – встревает сестра. Ее рот весь в шоколаде, даже кончик носа теперь коричневый.

– Молчи, хрюшка, – достаю салфетку и начинаю вытирать ей лицо.

Мила вырывается, выхватывает салфетку и с жаром заявляет, от переизбытка чувств оплевав меня сладкими слюнями:

– Я сама могу!

Вытираю свое лицо салфеткой и качаю головой.

– Решила быть самостоятельной?

– Да!

– Ну, хорошо. Тогда следующую шоколадку покупай на свои деньги, – разворачиваюсь и иду дальше.

Плохо, очень плохо манипулировать ребенком. Да еще и такими словами, как «шоколадка» и «деньги».

– Какая же ты плотивная, Вела! – пищит позади сестра. – Злючка!