Выхожу из комнаты и беру из холодильника пачку жвачки. Яростно разжевываю подушечки. Рот наполняется морозно-освежающим вкусом мяты. Достаю последнюю шоколадку из шкафа и закидываю в рюкзак. Как бы я ни злилась на сестру, она просто маленькая избалованная девчонка. Возможно, жизнь у дяди ее исправит… если не испортит еще сильнее.

# # #

И вот мы на почте отправляем посылку с одеждой сестры. Больше нее она, пожалуй, ничего не любит: книги оставила дома, про детскую косметику даже не вспомнила.

Взяв самое нужное, разбавляю это томиком «Хоббит, или Туда и обратно». Я читала эту книгу до того, как родилась сестра, перечитывала ее после. Когда Мила лежала в люльке, я проверяла ее ножки, надеясь, что на них вырастут волосы, и что она не моя сестра, а хоббит. Поначалу я так ее и звала, но потом мама разъяснила ей, кто это, и сестра стала дуться. Пришлось отучаться.

Карандаши, альбомы и прочие инструменты оставляю в шкафу. Может, хозяйка квартиры кому-нибудь их отдаст… А если она их выкинет, я этого не увижу и не буду жалеть.

Выходим из здания почты. Улицы заполнены людьми, спешащими на работу. Прохожие косятся на нас и посмеиваются. С рюкзаками за спинами наша троица выглядит как пришельцы, или как народ, проживший долгие годы в лесу, но внезапно решивший покорить технологичный город.

Мила все утро дуется. Она идет рядом с дядей держа его за руку.

– А долго нам идти? – спрашивает она.

– Неделю.

– Что? Реально? – неприятно удивляюсь я.

Хорошо, что у нас с Милой удобная обувь.

– Если повезет, автостопом доберемся за пару-тройку дней.

– То есть… Погоди, – верчу головой. – Ты все эти годы жил… относительно недалеко от нас, но ни разу не пытался помириться с мамой?

Тихон пожимает плечами, чем злит меня еще сильнее.

– Не зря она столько лет таила на тебя обиду, – ускоряю шаг.

Голоса за спиной отдаляются:

– Вера всегда такая серьезная?

– Да! Она жу-у-ткая зануда.

Хочется обернуться и злобно зыркнуть на сестру, но убеждаю себя не делать этого. Я должна быть выше мелких склок и обид.

# # #

К обеду жара куполом накрывает город. Удушающе влажный воздух словно стягивает легкие, дышать тяжело, по шее течет пот. Мы вышли за пределы центра, и бредем мимо промзоны: длиннющие трубы, потрескавшиеся бетонные стены и ржавые покосившиеся ворота. Серость и уныние скрашивает Мила, сверкая оттенками розового в любимом платье. Ради красоты она готова терпеть даже такую жару.

– Я хочу кушать, – заявляет сестра, дергая дядю за руку.

– Потерпи, малышка. Скоро дойдем до заправки и там поедим.

Оглядываюсь и вижу у Тихона настоящую карту. В то время, как все нормальные люди пользуются картами в смартфонах, он развернул огромный кусок бумаги и даже умудряется в нем ориентироваться.

– Разве эти карты не устарели? – спрашиваю, невзначай поравнявшись с ними.

Пара часов впереди помогли мне остыть и о многом подумать. Когда я на что-то злилась, мама говорила: «Подумай о тех, кому пришлось гораздо хуже». Эти слова никогда не успокаивали, только преумножали чувство вины за свой эгоизм. Пока я была подростком, пока должна была присматривать то за мамой, то за сестрой. Обстоятельства лупили по мне со всей силы, но у меня чудесным образом хватало терпения держаться.

И тут вдруг появляется дядя, и рука сестры несколько часов стискивает его пальцы, а не мои. И это он возится с ней, а не я. Наконец-то можно отдохнуть.

– Многое в этом мире устарело, но нельзя же совсем все выбрасывать, – отвечает дядя.

– А я считаю, что можно. Ты же выбросишь заплесневелый хлеб?

– Пожалуй, да.

Хмыкаю. Взрослые никогда со мной не соглашаются. Обычно они считают себя умнее и настаивают, что дети «слишком неопытны», чтобы понять их. Проблемные взрослые вырастают из проблемных детей, но почему-то всегда забывают об этом, и шпыняют уже собственных отпрысков, образуя порочный круг психологического насилия. Зато им так родители говорили, значит, они были правы.

– Далеко еще? – брови Милы жалобно вскинуты, губы выпячены, будто вот-вот расплачется.

– Минут тридцать.

– О-о-о, – стонет сестра. Ее плечи сникают, она плетется, с трудом переставляя ноги. – Я пить хочу…

Тихон лезет в рюкзак и достает бутылку с водой:

– Вот.

Когда он откручивает крышку и протягивает Миле бутылку, выхватываю ее и с подозрением нюхаю. Пахнет как обычная вода.

– Вела плохая, – сердится сестра.

– Здесь точно обычная вода? – строго спрашиваю.

Тихон удивленно качает головой:

– Конечно, обычная.

Выливаю содержимое бутылки на траву.

– Вдруг ты туда какой-нибудь клофелин замешал? Извини, пробовать напитки из рук чужака явно плохая идея. К тому же тут везде промзона, и если с нами что-то случится, помощи ждать неоткуда.

Дядя ничего не говорит в свое оправдание. Странно, я ожидала, что он начнет яростно защищать свою честь.

– Понимаю твои опасения, – наконец произносит он.

Достаю из рюкзака бутылку с водой и протягиваю сестре. Она жадно выпивает половину.

– Мы купим воду на заправке, – предлагаю компромисс, – тогда мне будет спокойнее.

Некоторые люди почему-то считают, что им все можно. Например, взрослые. Мама полагала, что может распоряжаться моим временем в пользу Милы, дядя думает, что мы с сестрой вот так просто примем его. Ну уж нет, я не для того шестнадцать лет жила в этом мире.

На горизонте появляется заправка. Можно перевести дух, перекусить и спрятаться от жары.

– Я хочу пи́сать, – заявляет сестра, глядя на дядю.

– Лучше сходи с Верой, – говорит он, протягивая мне руку Милы.

Перехватываю ее:

– Пойдем.

Считаю шаги, когда в голове щелкает напоминание. Оборачиваюсь в момент, когда дядя открывает дверь заправки и звенят колокольчики.

– Ничего без нас не покупай! – кричу я.

Тихон кивает.

– И чего ты все влемя лезешь? – сестра пытается выкрутить руку, но я крепко держу ее. – Ты мне надоела…

– Помнишь, что мама говорила про незнакомцев?

– Но дядя не незнакомец…

– А кто он? Ты с ним знакома пару часов. Думаешь, всё, ему можно доверять? Как бы не так.

Мила поджимает пухлые губы и опускает взгляд. Совесть колет сердце иголочками. Обычно сестра манипулирует мной, но иногда и мне приходится это делать. Вот только она за собой вины не чувствует, а я потом убеждаю себя, что поступила правильно. Не представляю, что творится в головах матерей, когда они проворачивают подобное с детьми.

– Почему? – спрашивает Мила.

– Что почему?

– Почему ему нельзя довелять? Он же холоший.

– Часто плохие люди кажутся хорошими.

– Но он не плохой. Он не выкинул мою одежду, а вот ты хотела ее выкинуть, – Мила щиплет меня за бедро.

Ойкаю и отпускаю ее. Она скрывается в туалете и закрывается изнутри. Одна. Это впервые, когда в общественном туалете без моей помощи. Мне бы порадоваться, но в душе пустота. Старшая сестра ей больше не нужна. У нее теперь есть дядя и незачем слушаться меня.

# # #

Мы сидим за столиком на заправке. Кондиционеры остужают наши разгоряченные тела. Тихон купил под моим присмотром воду и еду, и после моего одобрения Мила начинает есть. Вспоминаю о шоколадке в рюкзаке и морщусь. Наверное, от нее уже ничего, кроме подтопленного месива, не осталось.

– Ты не ешь, – замечает дядя, пока я верчу пакетик с чипсами.

Снэки, казалось бы, мечта любого подростка. Жуй, хрусти, ни в чем себе не отказывай. Но я не могу. Кусок в горло не лезет.

– Я веган.

– Тогда тебе у нас понравится, – улыбается дядя. – У меня свой сад, теплицы и фрукты с овощами.

– А фто такофе тефлифа? – чавкает сестра.

Обычно я ругаю ее за подобное свинство, но сейчас не хочется. Пусть Тихон видит, с чем ему придется мириться до ее совершеннолетия.

Пока дядя завуалированно объясняет Миле, что мы будем его картофельными рабами, облокачиваюсь на стул и поглядываю в широкие прозрачные окна заправки. По дороге проносятся машины, колокольчик на дверце почти непрерывно позвякивает, знаменуя непрерывную вереницу водителей, покупающих бензин.