Многие общественные учреждения были забиты арестованными, ждали своей очереди, и тут Господь как бы пожалел несчастных: гитлеровские дивизии стремительно двигались на восток. Полк КГБ, в котором служил Никандр, удирал организованно и успел рассредоточиться в лесах Белоруссии, но и тут покоя не было: Гитлер поглощал Белоруссию, как змея лягушку.

Многие сослуживцы попали в плен, а Никандр успел удрать в лес глубже, везучий был палач. Здесь он примкнул к партизанскому движению, был произведен в офицеры и к концу войны дослужился до капитана.

Его жена Валентина Ивановна в начале июля 1941 года с пятилетней дочерью Зоей спешно покинула Барановичи и очутилась на Кубани. Здесь она терпеливо ждала своей дальнейшей судьбы.

Осенью 1945 года на Кубани появился Никандр Иванович в чине подполковника и спустя трое суток вместе с женой и дочерью, которой уже исполнилось девять лет, уехал в далекую Алма—Ату для дальнейшей службы на благо социалистической Родины. Здесь тоже предстояли кровавые чистки: казахи, как и русские, во всяком случае, половина из них, как считал товарищ Джугашвили— Сталин, состояла на службе нескольких империалистических разведок одновременно —японской, американской, французской. Честь и хвала гению: он делал все, чтобы обескровить не только русскую, но и другие нации.

Как и все жены советских чиновников крупного и среднего ранга, в особенности военных, Валентина Ивановна не работала: не было такой необходимости. Никандр Иванович приносил домой пять тысяч рублей ежемесячно, а прокормиться, по советским меркам, можно было и на три. Начальники начальников, чьи жены участвовали в строительстве коммунизма на кухне, смотрели на такое положение, прямо скажем, не свойственное социалистическому пониманию образа жизни, сквозь пальцы. За таких жен работали мужья. И это было оправдано: Никандр Иванович всегда появлялся на работе с начищенными пуговицами, отглаженными брюками, белым как снег воротничком на кителе. Его можно посылать на смотр хоть в Москву. И не только. Никандр Иванович всегда был на работе собранным, боевитым, правда, стал несколько полнеть, глаза стали заплывать, бычью шею он поворачивал медленнее, и сверлил собеседника тупым сталинским взглядом до тех пор, пока последний не опускал глаза.

Валентина Ивановна блестяще справлялась с работой по дому, прекрасно стряпала и воспитывала единственную дочь. Она души в ней не чаяла. Девочка ходила во второй класс, была принята в октябрята, носила пятиконечную звезду с миниатюрным изображением отца всех детей Ильича и к каждым выходным требовала подарка.

– Мам, а мам, сегодня утром, пока ты писала в тувалете, я сама надела сапоски на ножки, поэтому с тебя подарок, – сказал Зоя матери, отводя ручки назад, чтобы мать могла одеть ей ранец.

– Зачем ты это делала, золотце? ты не могла подождать? Больше так не делай: я люблю ухаживать. Я за папой ухаживаю, я ему ботинки чищу, расшнуровываю, когда он приходит с работы и зашнуровываю, когда он отправляется на работу. Я и тебе все так же буду делать. И подарок тебе будет. Я сейчас позвоню папе на работу. Чтобы ты хотела, доченька?

– Я хочу лисапед, – потребовала Зоя.

– Так у тебя уже есть один.

– Фи, он мне надоел. Я его подарю своей подружке в классе. На заднем колесе спица погнулась.

– Давай я выпрямлю, – предложила мать.

– Не хоцу, не буду! Сказала: не буду, значит, не буду, – уже пищала Зоя.

– Что ты, что ты, доченька, зачем так волноваться?

– Вот тебе, вот тебе, – выпалила Зоя, снимая сапожки. – Сама одевай.

Мать опустилась на колени, начала поглаживать ножки дочери, приговаривая:

– Стройненькая ты у меня, касатка. Вся в папу. Будешь высокой, как он, не то, что я, коротышка. Ну, подними ножку.

– Не буду, сказала: не буду, значит, не буду, коротыска, хи—хи! Если лисапед не подарите, не пойду в школу. Я не хоцу учиться. Зоя Михайловна дюже строгая, а еще кричит на меня, сука старая.

– Доченька, так нельзя об учреждении говорить, это некрасиво.

– Написать мне на учреждение, она не учрежденица, а училка, я папочке пожалуюсь, пущай он ее заберет и посадит, – уже утирая личико, говорила Зоя.

– Давай сначала подними левую ножку, а потом правую, я одену тебе сапожки, отправляйся в школу, а то опоздаешь. Будет тебе велосипед, что с тобой поделаешь. Я сама тебе куплю. Пойду сейчас и куплю. А с твоей учительницей Зоей Михайловной я поговорю, – ублажала мать дочку.

– Намыль ей шею, нет, намажь гуталином, а мы все посмеемся.

– Ну, хорошо, дитя мое, отправляйся, с Богом.

– С каким ессо Богом, ты что? с Лениным надо говорить.

– Забылась, прости, доченька.

Зоя влетала в класс, чаще не раздеваясь, снимала с себя ранец и швыряла в угол и если учительница делала ей замечание, этот ранец летел от угла до середины класса, и только потом она поднимала его, и запихивала в парту.

– Сковордко, достаньте учебники, ручки, тетради. И пальто снимите, – предлагала Зоя Михайловна.

– А ваше где пальто? – нагло спрашивала Зоя.

– В шкафу.

– И я хочу в шкаф.

– Ты должна раздеваться на первом этаже в раздевалке, – говорила учительница.

– Не буду я в раздевалке.

– Почему?

– В раздевалке воняет, – заявляла Зоя.

Тут поднимался всеобщий хохот. Другие девочки и мальчишки крутили пальчиком у виска, а это значило: ты дура, тогда Зоя, крепя сердце, а иногда и плача, отправлялась в раздевалку снять пальто.

И классный руководитель, и директор понимали, чья дочь Зоя, и старались обходить острые углы, как только могли.

Но в пятом классе, когда уже преподавал не один, а несколько учителей и все, как будто сговорились, стали выставлять ей двойки, потому, что она ничего не знала, получалось, что Зоя Сковордко, дочь зам начальника КГБ – двоечница.

Директриса схватилась за голову. Она быстро собрала малый педсовет, но преподаватели, все как один, заявили, что пойти на сделку с совестью не могут. Тогда, чтобы обезопасить себя от ночного визита сотрудников, она отправилась на прием к начальнику области генералу Шкирия. Ее приняли, очень вежливо обошлись с ней. Генерал маленький пузатенький выслушал ее, встал, потрепал ее по плечу и сказал:

– Иды, спи спокойно. Этот Никокандра много работает, воспитывать дочь не имеет возможности. Эх, дэти, дэти, куды вас дети. Ну, женшина, ви свободэн. Но ти у меня нэ был, поняла?

– Так точно, товарищ генерал, не была. Огромное вам спасибо. Да здравствует товарищ Сталин.

– Да здравствует товарищ Берия! – сказал генерал.

Но Никандр Иванович пошел по другому пути. Он поручил начальнику милиции, а начальник милиции позвонил начальнику пожарной охраны, а начальник пожарной охраны разослал инспекторов по школам проверять состояние пожарной безопасности, а те составляли протоколы штрафов на бедных директоров. Директора бросились к заведующему РОНО Тимиркаеву, а Тимиркаев побежал к начальнику противопожарной безопасности Тукмунбекову.

– Давай так, – сказал Тукмунбеков Тимиркаеву, – ты мне маленький услуга, я тебе большой услуга.

– С превеликой радостью, – сказал Тимиркаев.– Чем могу быть полезна?

– На 10—й школа на пятый класс «А» учится дочь полковника Сковордко Зоя. Эти дураки учителя наставили ей целый короб двоек. На п… нам эти двойки. Иди сей минута на десятый школа, схвати журнал, вычеркни все двойка и взамен эта двойка, нарисуй пятерка. Принесешь журнал, покажешь мне лично, тогда я соберу все акты моих инспекторов, порву их на мелкий кусочек и выброшу на печка, пусть горят.

Через два часа Тимиркаев с журналом в руках сидел в кабинете Тукмунбекова и пальцем показывал фамилию Зои, против которой стояли круглые пятерки по всем предметам, включая и физкультуру, хотя Зоя ни разу на физкультуре не была.

– Ну, папочка, теперь ты не только мой папулька дорогой, но еще и Старик Хоттабыч, ты все можешь, я теперь отличница, круглая отличница, понимаешь? Дура я, в школу каждый день ходила, не знала, что ты все можешь. Прикажи им перебросить меня сразу в восьмой класс, – я хочу быть совсем взрослой. Ну, мой Хоттабыч, делай, что я тебе велю!