– Мам, не трогай папу, пусть сидит уж, тут все свои, – сказала Зоя. – Он и в кальсонах неплохо смотрится. Если у меня когда—нибудь будет такой знаменитый муж, я ему и в кальсонах разрешу за стол садиться. А то и без кальсон.

– Ладно, пущай так, – процедил Никандр сквозь зубы. – Когда я партизанил, всякое бывало. И без кальсон приходилось удирать, то есть наступать. Как вчерашний день помню, как драпали, ах ты черт, заговариваться стал, как наступали в окрестностях Барановичей…

Но тут Леша вскочил, как хозяин дома, схватил рюмку, полную коньяка и произнес:

– Я предлагаю тост за наше советское студенчество, интеллигенцию нашей страны. Нам строить коммунизм, нам жить при коммунизме, за нами будущее, а все старое на мусорную свалку истории!

– Очень хороший тост, – сказала Зоя, глядя на Лешу сверкающими глазами, полными очарования и бурей невысказанных чувств. Ее пятая точка все время пританцовывала, а то место, которое между, между, ах выговорить трудно, словом это место воспалилось, долго горело и все время требовало одного – крепкого массажа— Я поддерживаю. За этот тост надо пить до дна и только до дна. Глубоко, до дна, туда—сюда, туда— сюда, до дна —так, чтоб в мозгах звенело, – и она опрокинула рюмку с коньяком до дна одной из первых и топнула ножкой.

Глаза ее бесстыдно пожирали металлурга Лешу, а он, после второго тоста, стал ей подмаргивать и поглядывать, где же этот свербеж.

– Рунда все это, – проворчал Никандр Иванович, строго окидывая всех недобрым взглядом. – Рано стариков списывать, да на мусорную свалку истории выкидывать. А кто, позвольте узнать, революцию делал? Старики. Вся старая гвардия во главе с Лениным. Только один молодой затесался; это Сталин, царствие ему небесное, понимаешь. Я когда партизанил, у нас тоже одни старики были, а что молодежь? сопляки одни. Как что, так в кусты. Тут одна мо'лодежь сидит, так вот знайте: без стариков коммунизьму не построить! Не построить! вы слышЖене меня? не построить! Я помню, когда партизанил…

– Папуль, да ты впереди бригады всей! Мы все твои цыплята за твоей спиной и прямо в коммунизм плюхнемся, как в кроватку в ночной рубашке, правда Лешенька? Тебе и без рубашки можно, поскольку ты металлург. А папе металлурги нравятся. Правда, папуль? Пойдем на балкон, там воздух свежий.

– Истинно так, – пропел Леша, который с каждой минутой становился смелее и величественнее. Теперь он уже стал пожирать глазами Зою с такой прытью, что все заметили и удивлялись, как быстро Зоя переориентировалась. Зоя радостно моргнула ему левым глазом и незаметно послала воздушный поцелуй.

– Папуль, а папуль! спляши, а? Ну, сделай это для молодежи, мы все просим тебя. Ребята, давайте поаплодируем герою нашему— партизану, все же он воевал за нашу счастливую молодость.

Раздались бурные аплодисменты, и Никандр Иванович в кальсонах вышел из—за стола.

– Партизанскую! – потребовали гости.

– Чичас, – сказал Никандр Иванович, – давайте вспомним. Валя, скалку! Срочно!

Валя принесла скалку. Он взял ее как ствол автомата на изготовке и изобразил партизана, крадущегося в зарослях на врага.

– Тра—та—та, тра—та—та, – произносил он притоптывая. Зоя бросилась, поцеловала его в мокрую от струящегося пота щеку и, сопровождаемая аплодисментами, присела рядом с Лешей.

Но Никандру Ивановичу молодежь вскоре смертельно надоела, он тяжело поднялся, надутый, как лягушка на мороз, и ушел к себе в комнату. Он прилег на кровать, включил настольную лампу и стал читать военные мемуары. Это было куда интереснее той компании, где собралась одна молодежь. «Когда я партизанил, – сказал он себе, – мы новый год встречали по—другому. Эх, было время. Тогда делалась история, и я был участником этой истории. А сейчас что? Подумаешь, пижон из металлургического: старики ему не по душе».

Между тем, в столовой начались танцы. Леша пригласил Зою, и она тут же прилипла к нему полной грудью, а потом и тем местом, откуда растут ноги. Недолго оттягивая миг блаженства, Леша потянулся к ее губам. Зоя как бы оттолкнула его, строго посмотрела ему в глаза долгим испепеляющим взглядом, а потом, прошептав: была, ни была, сама впилась ему в губы.

– Металлургия – это вещь, это все! – произнесла она уже довольно громко.

Женя все слышал, и понял, что ревность берет его в свои когти. У него тут же начался внутренний монолог: возьми себя в руки, возьми себя в руки, металлургия, милиция…, но ничего не помогало, сердце билось все более интенсивнее, щеки стали гореть, как от стакана коньяка.

Леша все что—то шептал ей на ухо, а когда танец кончился, вышел на лестничную площадку покурить.

Зоя тут же подсела к Жене, и жарко дыша ему в лицо, спросила:

– Леша дейстЖенельно из металлургического? Что—то я его там ни разу не встречала. Я раньше, до знакомства с тобой, каждое воскресение ходила в этот металлургический на танцы, а Леша такой видный парень, его нельзя не заметить, – неужели он на танцы не ходит? Впрочем, в металлургическом все парни… красивые, как короли. Но его я, ни разу там не встречала. Что ж! Лучше позже, чем никогда.

– А ты что, не веришь ему? – спросил Женя.

– Так это правда?

– Правда.

– Спасибо, я очень рада, а то у меня было сомнение, – сказала она, чмокнув Женю в щеку.

– Он всегда окружен феями, к нему трудно пробраться. Но теперь он здесь: пользуйся моментом, – сказал Женя как можно спокойнее.

– Надеюсь, ты не ревнуешь?

– Нисколько.

– Леша, – обратилась она к нему, как только он вернулся, – приглашаю. Эй, девочки, объявляется дамский танец: расхватывайте кавалеров!

Таня встала и наклоном головы пригласила Женю. Она была легкая в танце, стройная, высокая ростом.

– Не обращай внимания, – сказала она, – это у нее пройдет. Мы, бабы, всегда с заскоками. Мне жаль тебя, но я ничего не могу сделать.

Зоя в это время уже утащила Лешу на лестничную площадку, прихватив недопитую бутылку коньяка. Валентина Ивановна, мать Зои, сказала Жене:

– Пойди, забери ее и заведи в квартиру, что это с ней? что они там делают? целуются, небось, ну и шалава эта Зоя…

– Не пойду. Зоя знает, что делает, зачем ограничивать ее свободу, – сказал Женя.

– Ну, как хочешь. А вообще—то, я сама пойду и дам ей пенделя, – сказала Валентина Ивановна. Она поднялась, подошла и взялась за ручку двери, рванула на себя:

– Ну—ка марш домой! Ты что— потаскуха? Как не стыдно?

Зоя вернулась красная как помидор с покусанными губами и мятой юбкой. Вслед за ней появился и Леша с расстегнутой мотней и не затянутым ремнем на брюках. Женя понял, что она лезла ему в штаны, а он ей под юбку.

– Прошу всех к столу, – сказала Зоя. – Теперь тост за Новый год. Леша, давай: у тебя получается лучше всех. Что—нибудь про женскую красоту. Нам, бабам, это нравится, правда, девочки?

Леша начал наполнять стаканы и рюмки, но рука у него уже дрожала, потому что горлышко бутылки звонко плясало по краю стакана.

– А теперь за металлургов, – произнес он, слегка покачиваясь. – Товарищи! Металлургия это все! За ее, родную. А что ваша филология? Чеп—пуха! Это не наука, это муть! Туда поступает только тот, кто не может, не имеет шансов поступить в технический вуз, короче, одна бездарь. Я не имею в виду вас, Зоя… Все вы будете жалкими учителями в деревенских школах, куда вас пошлют, потому что вы ни на что не способны. Вот, я! я будущий металлург, черный металлург. Я всегда говорю: даешь черную металлургию. А эти прохвессора, да что они понимают в черной металлургии? Ни на столечко не понимают. Вот я, у меня диссентация готова по развитию черной металлургии. Там шестьсот страниц!

– Не диссентация, а диссертация, грамотей, – сказала Таня и расхохоталась.

– Иди ты в жопу, шмакодявка. Как ты смеешь? Да ты знаешь, кто я? Да у меня пистолет есть. Вот он. Я еще и в милиции работаю, и я не ниже полковника. Убью! Только вякни еще хоть раз!