Леша бросился к Жене, расцеловал его, как родного после длительной разлуки. —

– Давай пригласим Бориса, философа. Эй, Боря, иди к нам, у нас приятное сообщение.

Борис философски сплюнул на пол, приподнял правую ногу, негромко стрельнул и приковылял, полусогнувшись.

– Чего надо, насильники?

– К полковнику поедем, Новый год встречать, чокаться с ним будем, а потом, может, и лобызаться, – сказал Леша, подпрыгивая на радостях. – Вон Женя приглашает: он отхватил себе дочь полковника, не то, что мы. Он скоро офицером станет и, возможно, нас, своих друзей не забудет.

– Да? Это интересно, – сказал философ. – Но, мне кажется, все они одинаковы. Эта дочь полковника тоже станет старой, морщинистой, как все. И там у нее, откуда растут ноги, то же самое, такая же шапка, которая так же греет и высасывает из нас соки, как и у любой другой. Может, она еще хуже, потому что слишком переоценивает себя, и ласки от нее не дождешься, как от простой девушки, которая может дышать и жить одной любовью. О, эти советские аристократки. Им бы служанку, потому что сами не желают трудиться, да и ничего не умеют, кроме как трахаться с любовником, да еще не с одним, а муж у них всегда на побегушках. Я тебе не завидую, Женя. Ты хороший парень и погибнешь ни за что, ни про что

– Ладно, хватит глупости всякие нести, – с нетерпением произнес Леша. – Давайте обсудим некоторые вопросы. Значит, так. Я – студент металлургического института, четвертый курс, понятно? Этот полковник, в металлургии – как свинья в апельсинах, не разбирается совершенно. А вы представляйтесь, как хотите. Поняли? Твоя пассия знает, кто ты?

– А потом? – спросил Женя.– Что будет потом? Как веревочка не вейся, все одно конец обнаружится.

– Меня не интересует, что будет потом. Ну, пойми ты, голова два уха, не можем же мы, рядовые милиционеры быть гостями полковника. Это смешно. Что он скажет своей дочери, как она будет выглядеть в его глазах? А, потом, он нас просто выгонит из дому, если узнает, кто мы такие, что мы за птицы. Они знают, что ты – простой легавый?

– Мугу…

– С философской точки зрения, ты не прав, – сказал Борис.

– Иди к черту со своей философией, – сказал Леша, торжествующе улыбаясь. – В данном случае, положитесь на меня, я в этих делах мастак. Вы оба еще спасибо мне скажете.

– Можно, я пойду в сапогах? – спросил философ.

– Да ты, что – сдурел? От твоих кирзовых сапог на километр гуталином несет. Небось, и портянки с полгода как не стирал, – сказал Леша.

– А что делать?

– Сходи в прокатный пункт, или с пьяного сними. А что? Чем плохо?

– Один день остался, послезавтра, уже 31 декабря, – сказал философ.

– Хорошо, ботинки я беру на себя, – согласился Леша.

– А как со спиртным? – спросил Женя. – Надо же хоть по бутылке коньяка нести.

– А что у начальника ОБХСС области нет водки или коньяка? Да у него бочки с вином и ящики с коньяком, – сказал философ.

– Тогда хоть коробку конфет надо отнести, – предложил Женя.

– На троих одну, самую дешевую. Студенты – народ бедный, у них только душа богата и сердце широкое, сказал Леша. – А вот нагладиться, побриться, причесаться это в обязательном порядке и надушиться, хотя бы тройным одеколоном. Он самый дешевый, студенческий. Это все знают. Все нам проститься, можете быть уверены.

– У меня нет белой рубашки, только милицейская, – сказал философ.

– Беда с тобой, – стал бурчать Леша, – если ботинки или туфли я сниму с пьяного, то рубашку никак. И, потом, у тебя шея тонкая, как у журавля. Дуй в пункт проката.

– Зачем?

– За рубашкой. В четыре часа после обеда 31—го я устраиваю смотр внешнего вида. А то можно и конкурс объявить. Как ты думаешь, Женя? Давай объявим.

– Нет, не стоит, – сказал Женя. – Давайте, как—нибудь так: и нашим и вашим. И вид чтоб приличный был, и чтоб народу поменьше знало, кто мы такие и откуда мы, а то нехорошо получится, мы девушек подведем и сами себя тоже.

– Я ничего плохого в этом не вижу, пусть знают, что мы будущие инженеры ракетных заводов, это поднимет наш авторитет, – сказал Леша. – Даже майор Кулешов к полковнику попасть в дом не может. Если он узнает, что мы, рядовые милиционеры там побывали, да произносили тосты, да самому Никандру Ивановичу в глаза смотрели и рюмками звенели, так он с ума сойдет от зависти.

«Студенты» приехали в дом полковника в половине одиннадцатого вечера 31 декабря. До Нового года оставалось полтора часа. Лучше всех выглядел Леша Филимонов. На нем было зимнее пальто с теплой ватной подкладкой, шапка из заячьего меха черного цвета, вязаные рукавицы из кроличьей шерсти и серебряная цепочка на шее с маленьким изображением Ильича. Он заставил каждого купить по одной гвоздике, а когда Женя нажал на незнакомую кнопку звонка на втором этаже, отобрал и от имени всех, вручил букет из трех гвоздик хозяйке дома Валентине Ивановне.

– С новым годом, с новым счастьем! Пусть всегда будут цветы в этом доме, и пусть всегда в нем будет полно гостей! – торжественно сказал Леша, и только потом, стал, не спеша, снимать свое пальто. Зоя сразу бросилась показывать вешалку в просторной прихожей и как кошка незаметно протиснулась поближе к Леше, взяла от него пальто и повесила на самое почетное место.

– Очень рады гостям, – сказала она, сверкая глазами. – Я Зоя, это Таня, а это Женя. А ты, чувак, ничего. Что—то ни разу тебя не видела на нашем факультете.

– И я не видел, – бесцеремонно произнес Леша, приближаясь, чтобы чмокнуть в пухлую щеку.

Девушки тут же вернулись в большую комнату, стали рассматривали альбомы с фотографиями, где больше всего фотографий принадлежало Зое. Здесь она была и с многочисленными кавалерами в обнимку, и на пляже в Сочи, Адлере, Хосте, Сухуми. В пляжном костюме она выглядела не так привлекательно, как в одежде. Ее фигура немного смахивала на мешок с крупой, потому что не было ярко выраженной талии, и ножки казались, слегка толстоваты. Но это мог разглядеть только опытный глаз, а Жене и Леше казалось все хорошо и шикарно. Ни тот, ни другой не видели – ни таких ножек, ни такой фигуры, а что касается Зои и особенно ее отца, то ее фигура, даже если бы она была мешковатая, пузатая, а ноги бочонками – все это было бы верх красоты и изящества.

– О, какая прелесть! – восторженно произнес Леша, подпрыгивая. – Вы знаете, Зоя, лучше уберите эти альбомы, а то я могу сразу влюбиться. У нас на курсе ни одной девушки, одни мужики, скукотища невероятная, неописуемая!

– А у нас одно бабье, – с грустью в голосе произнесла Зоя. – А вы где учитесь, если не секрет, чувак симпампулечка?

– В металлоургическом, на четвертом курсе, – сообщил Леша так громко, что в другой комнате услышал и сам хозяин Никандр Иванович. Он вышел, такой высокий, такой широкий в плечах и ниже плеч, поздоровался и сказал:

– Да, нынче металлургия, понимаешь, в почете, она не то, что какя—то там фулология, яма, понимаешь, и хищений меньше в металлургии, чем в фулологии. Металлургия, понимаешь – это во! – он вытянул указательный палец, Зоя приложила свой пальчик к губам. – Металлургия это не фулология, иде готовят одних трепачей. Вот, дочка, ты это на ус мотай. Ты передо мной реабилитируешься только в том случае, ежели книгу напишешь о том, как я партизанил, понимаешь. А потом надо, куда—то на металлургию, с киркой и тачкой. Свой взор направить уперед, за металлургией. Металлургия – это ракеты, это космос, это оборона, а оборона это передышка, накопление сил, понимаешь, а с накопленными силами – в поход на империализм: трах—бабах! жопы в прах! Ленин тоже был металлургом. Опосля его в нашей стране металлургия начала развиваться и достигла мирового уровня, понимаешь.

Он протянул руку Леше, наградил его кислой улыбкой и пробасил:

– Как вас, молодой человек именуют, понимаешь, давайте знакомиться и дружить. Фулолог и металлург, это да, понимаешь, – он покосил свои рыбьи глаза на дочку, в руках которой плясал альбом, и которая все ближе придвигалась к Леше с новой фотографией, где она стояла, обнимая толстое брюхо отца на морском берегу, – могли бы подружиться и заключить союз. Такой союз мы бы могли благословить. Тут можно было и дупломатов отбросить, понимаешь.