1. Бегущие по Раю

Роммель Копулятов, Замыкающий Русудан, сумел бы тоже много чего порассказать о палатах интенсивной терапии, где ему часто случалось оказываться.

Случай уничтожения Направляющего, с которым Русудан ознакомила богатого и падкого на без того сладкую, но посыпанную сахаром клубнику Садко, был совершенной правдой, но крайней редкостью - можно сказать, казуистикой. Потому что новые Направляющие при гибели прежнего действительно могли народиться, и даже в огромном количестве, но это случалось не так уж часто. Как правило, Замыкающий, оставшийся без вожака и большого брата, немедленно погибал какой-нибудь смертью, если в дело не вмешивались высшие силы, не позволявшие убийце угаснуть, ибо в нем пока сохранялась надобность. Копулятов знал, что Русудан хотела умереть. Он и сам хотел умереть, они болели одной болезнью, отчего Роммель и оказался в реанимации, где стал очевидцем совсем иной сцены. Какой-то Направляющий, абсолютно бесперспективный - судя по аппарату искусственного дыхания, перебинтованной голове и мрачным, скупым репликам персонала, со всей очевидностью погибал, и его намеревались распороть, чтобы вынуть хорошие органы для других Направляющих, еще могущих выживать и направлять. Так вообразите же: Замыкающий этого фрукта не отходил от него ни на шаг. Он валялся в ногах у врача, целовал халат и бахилы, сулил невероятные по числу нулей деньги, обещал сию секунду оказать сексуальные услуги - что угодно их милости, лишь бы не отключали машину. Но аппарат, не соблазнившись посулами, отключили, и Замыкающий мгновенно скончался от проникающего инфаркта в сочетании с разрывом мозговой аневризмы.

Лежал там еще один, которому повезло иметь депрессивного Замыкающего, так что за ним, Замыкающим-Центровым, носился еще один, следующий в очереди, приговаривая: но ты же ни в чем, ни в чем не виноват, не бери на себя этот грех, он умирает сам по себе; не вздумай чего-нибудь над собой учинить потом, когда… Он не смел договорить, когда именно, у него не поворачивался язык лишний раз напомнить и разбередить рану. Известно, что депрессивные часто казнят и винят себя во всех бедах мира. Но там все кончилось сравнительно удачно. Направляющий находился в сумеречном, почти никаком, сознании - видный литератор, он постоянно шарил руками по одеялу.

- Обирает себя, - шептал Замыкающий, измученный похлеще больного. - Это очень плохой, предсмертный симптом.

Но тот всего-навсего искал свою записную книжку, которую отобрали при поступлении вместе с другими вещами.

Когда Направляющий пошел на поправку, Замыкающему сделалось легче, но ненадолго, и вскорости зазвучала прежняя заунывная шарманка. Он ровным счетом ничего не делал для своего Направляющего, так что законы братства легли на плечи того, кто замыкал Замыкающего, а первый Замыкающий маялся и шатался по больничным коридорам Центровым в отдельном несчастным триумвирате. Еще его донимала зависть к тройкам, где царили совет и любовь.

В тот раз Копулятов выпил уксусную эссенцию и лежал, мучаясь и корчась от внутреннего ожога. Он оплошал: заорал во все горло, глотая жидкость, и многое выплеснулось. К тому же его услышали, стали спасать, и он понял, что сегодня ему снова приказано выжить, пока не умрет Русудан, хотя он сделал много разных попыток. Вообще говоря, это были герои другого романа, умиравшие и воскресавшие из мира в мир, из эпохи в эпоху по прихоти автора; родные сестра и брат, расположенные к инцесту и сохранявшие память, переносились из Адского Ада в Адский Ад к Аде; жертвы тайной кровосмесительной связи в одном благородном восточном семействе, но в итоге все переродившиеся.

Копулятов был тем самым пилигримом-калекой, который остановил Устина Садко на перекрестке, желая будто бы выяснить номер даймера, давным-давно ему известный. Хотелось познакомиться лично с таким препятствием после долгой, очень долгой подготовительной работы - с Устином Садко и прочими, ибо Устин Садко не знал, по его ошибочному мнению, о существовании настоящей базы данных; та же, которой все пользовались и перед которой все трепетали, предназначалась для самоуспокоения и прекраснодушия. А секретная база реальных данных показывала, выведенная на даймеры, что вся их честная компания подбирается к самому верху и быстро приближается к номерам, которые исчисляются не миллионами, а тысячами, сотнями и десятками. Не знал он только того, что фальшивым является именно его даймер, а не пластиковая карта Садко. На сей раз, однако, правда недалеко ушла от действительности, а потому реальный даймер Устина врал больше. Про разницу в даймерах, как правило, и за немногими исключениями, знали люди, о которых в сводках не было никаких сведений: они же обычно и выполняли основную истребительную работу. Таким безадресным анонимом являлся и Копулятов. Но теперь он решил, что наступило время проявиться и обозначиться ради плана, ради претворения его в жизнь - или смерть - он давно собирался так поступить.

Озлобленный Копулятов, входивший в многолюдную группу легитимных смертников, зачастую - контрактников, готовился учинить фейерверк. Таких, как он, желающих умереть и противящихся навязанной системе амурного фратерните, а равно алчных и пекущихся о семьях, которые нередко замыкали, сопровождаемые зажиточными и почтенными людьми, набиралось много, хотя были смертники и нелегитимные - все те же безумцы, страдавшие от депрессии. Копулятов принадлежал к числу как первых, так и вторых. Противно и тошно было смотреть, как Замыкающие следят за каждым их депрессивным шагом, нашпиговывают датчиками, прячут ножи и веревки, присматривают за мылом. Сам Копулятов опробовал многое - он, как и его поднадзорная Русудан, вешался, бросался с мостов - один раз даже с железнодорожного, пролегавшего над сушей; ложился на рельсы, и всякий раз понемногу, а то и по-крупному калечился, хотя его постоянно выручали: мешала цыганка, предопределенность по имени Русудан.

Кровосмешение часто приводит к общности многих признаков, в том числе и неблагоприятных для психики. Помимо прочего, Роммель Копулятов любил Русудан не только так, как обычно любят возлюбленных, но и как единомышленницу, родную сестру по крови, сестру по недугу и подругу детства; считал ее умнее и хитрее себя; ловчее - не иначе, в ней сказывалась примесь колдовских кровей. Этой любви не суждено было выжить и принести плоды, они должны были умереть вместе. Храня, как умел, инкогнито, он волочился за ней по пятам - перекореженный, измученный, полный решимости.

Он нарывался на новые неприятности в кабаках, где ему не один раз пробивали голову; наведывался в горячие точки, где потерял глаз; пил суррогаты алкоголя, щупая печень после каждого глотка: безрезультатно. Уподобившись Русудан, он стрелялся, но без тени юмора и достоевской болезненной удали, пока не решил наконец что достаточно, что ему давным-давно грозит инвалидное кресло, которое, разумеется, окажется серьезной помехой; что цыганскую правду не переиграть, а потому переключил свое внимание на Садко и его Направляющих. Он уже вплотную подобрался к Русудан и, можно сказать, телепатически водил ее рукой в той самой незадачливой палате, где опорожнялся живой огурец в человеческом облике, который она все-таки состригла с крепкой веточки; теперь он мог на какое-то время забыть о себе.

2. Проявка негатива

Итак, в доме Устина Садко пропел звонок. Русудан нежилась в ванне, по всей квартире распространялось благоухание, осенявшее благодатью холостяцкие кислые запахи, неизбежные даже в пристойном и обустроенном жилище откровенно государственного мужа, каким был Устинов де Сад (так он теперь себя изредка величал, когда что-то в нем просыпалось) - вообще, склонный к известному хаосу без женской руки.

- В «Саду утех земных» у Босха, - просвещал он Русудан, - изображен Ад, и Рай у него не лучше при беглом ли взгляде, при вдумчивом…

Садко - казалось бы, успокоенный удаленностью смерти - не побоялся отворить незнакомцу дверь и мгновенно узнал недавнего пилигрима-скитальца, блудного сына, ибо тот, как уже выяснилось, был в силу хронического членовредительства весьма запоминающейся личностью.