- Хватит! - взбешенный О’Шипки ударил кулаком по столу. - С меня довольно!

Он встал и вышел в проход - так, чтобы видели все.

- Да! - сказал О’Шипки. - Я привык держать при себе определенные вещи. Я не люблю попадать впросак и не даю застать себя врасплох. Мне наплевать, нравится вам это или нет. У меня есть яд. У меня есть много чего, но это совершенно ничего не означает. Мало ли, что у меня есть!…

С этими словами он начал доставать из карманов все, что там накопилось. Ядрошников посторонился. На зеленое сукно легли удавка, два пистолета, запасная обойма, охотничий нож, нунчаки, шприц и скорострельная авторучка. Выдвинув первый эшелон оборудования, О’Шипки пошарил в кармане и вдруг ощетинился, словно дикобраз. Он растопырил руки и ноги, представ перед собравшимися утыканным шипами, стрелами и лезвиями; из обувных каблуков и носков выщелкнулась остро заточенная сталь. О’Шипки разинул рот, и стало видно, что в его полости вращается бритва, которой ловко и осторожно орудует опытный язык. Повисло молчание. Лицо О’Шипки встревоженно исказилось; он резко сомкнул челюсти, и капля крови упала на пол: он-таки порезался, застигнутый неожиданным подозрением. Демонстрация прервалась, О’Шипки втянул шипы и ножи. Он принялся пересчитывать предметы, которые только что выложил на стол. Закончив счет, О’Шипки обернулся. Впервые за всю дискуссию он выглядел растерянным.

- Яда нет, - сообщил он недоуменно. - И не хватает охотничьего ножа. Кто-то взял их.

Он пристально посмотрел на Аниту. Та, наконец, расплакалась и уткнулась в ладони.

Дебаты, мешаясь со взаимными обвинениями, длились до позднего вечера.

И результата не дали.

Мистер О’Шипки лежал под одеялом одетый. Он не хотел спать и задумывал вылазку. Генератор работал исправно, одеяло медленно нагревалось. За окном бушевали снежные бесы, тесня дождевых. «Так ли мы брошены в этом замке?» - размышлял О’Шипки. Он посмотрел на чучело медведя: стеклышко глаза, выбитое спортивным брыком, висело на ниточке. Графин был пуст, остатки морса краснели на донышке; червяк извивался, стараясь распутаться. В номере не прибирали. Но это не означает, что остров безлюден. Конечно, никому из стажеров не придет в голову заподозрить придуманного садовника или бродячего маньяка, который облюбовал для себя приличествующую пещеру. За обедом не было никого лишнего, и никакой маньяк не мог умертвить Трикстера. Яд, и это понимал каждый, подсыпали в ходе шведской трапезы. «Подлили, - усмехнулся О’Шипки. - Он был жидкий, в бутылочке». Агент пошарил справа: пусто, индейки нет. Рука наткнулась на подсохшие косточки, так что О’Шипки брезгливо отдернул пальцы и пощелкал ими в сыром воздухе, стряхивая крошки. Он посмотрел на часы: половина второго. Наверно, Анита уже не придет, потому что обиделась. А на что здесь, собственно говоря, обижаться? События развивались вполне натурально, ремарка О’Шипки была совершенно естественной. Он иронически хмыкнул, откинул одеяло и сел. Пора. Сегодня - замок, а завтра, если утихнет непогода, настанет очередь острова. Он обойдет и обшарит все закоулки. «Опыт не профукаешь, джентльмены!» - О’Шипки аккуратно застелил постель и на цыпочках двинулся к двери. Он давно догадался о многом, теперь оставалось убедиться в правильности генеральной линии, а это, в свою очередь, требует установить личность всех участвующих в спектакле. И если здесь прячется какая-то крыса, он выкурит ее из норы.

Он погасил свет, отпер дверь и осторожно высунул голову. Каменный коридор был пуст; где-то мерно и торжественно падали капли, распространяя оглушительное эхо.

«Дознаватели, - О’Шипки презрительно покачал головой. - Либо спят, либо трясутся». Стоит ли удивляться, что собрание горе-коронеров не привело ни к каким результатом. Много шума, куча обид, новое рычание Пирогова - до чего же отвратный субъект этот сивый мужик, претендующий на шахматные почести; Ахилл - так тот без устали стучал зубами, даром что герой. Этот герой чрезвычайно походил на клиентов из той мазохистической братии, что являлась в Агентство и томно топталась, не зная, что выбрать. Патрон определял их в петушатники. Очень жаль, что ресурсы Агентства теперь недоступны. Весьма досадно.

О’Шипки отступил в номер и занялся багажом. Порывшись какое-то время, он извлек широкополую черную шляпу и длинное платье того же окраса: то была специальная сутана со множеством прорезей и потайных карманов, сшитая на заказ. «Возможно, она - хламида», - поправил себя О’Шипки, натягивая платье. Балахон тревожно зашуршал: агент попеременно совал руки то в одну, то в другую прореху, желая удостовериться в возможности быстро выхватить какую-нибудь опасную штуковину. Все получалось. О’Шипки зачесал волосы на особый манер, позволяющий полностью скрыть их под шляпой; последнюю же он надвинул на глаза и счел, что маскировка хороша. Запутаться он не боялся, наученный бегать и прыгать в сутане очень прилично; О’Шипки держал себя в форме и, совершенствуясь в Неприятностях, не пропускал ни одной тренировки. Он пнул чемодан, загоняя его под ложе. Поклонился рогам, приложил к шляпе два пальца, прощаясь с медведем, подмигнул удрученному пастору, пожалел ослика. Покончив с ритуалом, он выскользнул в коридор и заструился под сводами, словно несомый бесшумными роликами.

Замок был тих и суров. Капель продолжалась. Совы, сычи и летучие мыши, рассевшиеся под потолком, время от времени с наивной невинностью оправлялись и почтительно следили за лётом О’Шипки. Путь был недолог: фигура в черном резко затормозила, привлеченная дверью с табличкой «+1». Выждав секунду, О’Шипки подкрался ближе и вжался ухом в панель. Звуки, долетавшие из номера Шаттена-младшего, заставили его присесть на корточки, сдвинуть шляпу и заглянуть в замочную скважину. Его взору предстала ожидаемая картина: Шаттен сосал у Мамми левую грудь и кряхтел, как добрый младенец. Мамми, накрутив на спичку ватный клочок, чистила Шаттену левое ухо. Освобожденная из шнуровки, она, как и предупреждали О’Шипки, во многом расширилась, телесно продолжаясь в уютные складки и тяжи. Очков на Мамми не было, и ей приходилось близоруко щуриться, от чего раскрасневшееся лицо кормилицы теряло эмансипированный официоз и становилось вполне деревенским, мясомолочным. Шаттен-младший застонал, как жеребенок, словив особенную струю. О’Шипки увидел, что ножками он тоже сучит. Вся эта сцена производила на соглядатая неприятное впечатление, пробуждая в душе что-то стыдное и давно похороненное. О’Шипки выпрямился, поправил шляпу, оттолкнулся от влажных плит, вообразив, будто он вправду на роликах, и забывая, что это чудилось сычам и мышам.

Прочие номера на том же этаже пустовали; О’Шипки, мчась, свернул слишком круто и разминулся с каким-то надменным призраком при помощи приема, который в остальных случаях неминуемо ведет к столкновению и взаимным попрекам: агент попросту пробежал сквозь заросшего старичка, отдаленно напоминавшего состарившегося Пирогова. Не отвлекаясь на такой пустяк, он быстро миновал очередной коридор, свернул вторично и замер, прислушиваясь. Звуки, которые он уловил, мгновенно стихли. О’Шипки прижался к стене и на цыпочках, приставными шагами, двинулся обратно. Выждав у поворота, он быстро выглянул и осмотрел недавно пройденный коридор. Преследователь, если он был, ничем не выказывал своего присутствия. Заподозрив, что он укрылся в одном из пустующих номеров, О’Шипки повторил исследование, подолгу выстаивая возле молчавших, положительно пронумерованных дверей. Шаги не повторились, но агент готов был поклясться в том, что слышал их вполне отчетливо. На призрака он не думал, отлично зная, что тот не способен ни к топоту, ни к шарканью, довольствуясь стоном и воем.

«Тем не менее, можно поздравить себя с удачей, - решил О’Шипки. - Кого-то я выманил, и рано или поздно этот лунатик, конечно же, допустит промах». Он постоял, раздумывая, куда пойти: наверх, где находились комнаты большинства обитателей Центра, или наведаться вниз, чтобы еще раз осмотреть столовую. Придя к заключению, что смысла в последнем немного, он вышел к лестнице и поднялся в очередной этаж. Первой дверью, перед которой он сделал остановку, стала та, что вела в номер директора. Из-за нее раздавались странные триумфальные звуки, так что агент, не теряя зря времени, принял уже ставшую привычной позу и заглянул в скважину. Картина, представшая его взору, заставила О’Шипки отпрянуть.