Стасик был настолько удивлен увиденным в квартире № 148, что потерял всякий интерес к рыжему коту, с которым битый час таскался по подъездам, и даже бросил своего питомца на пол.

Кот, вопреки ожиданиям чемпиона по шашкам, не сиганул по лестнице вверх или вниз, а прошелся, махая хвостом, по желтому кафелю, остановился у захлопнувшейся двери и мяукнул. Это окончательно убедило Стасика в том, что события в квартире № 148 необходимо расследовать. Предстояло немедленно определить последовательность действий и приступить к наблюдениям. У чемпиона по шашкам появились на этот счет некоторые задумки.

Стасик выскочил из подъезда и в нерешительности остановился. Надо было постараться устроить судьбу рыжего кота. Но медлить с проведением следственных мероприятий тоже было невозможно. «А, подождет!» – подумал чемпион и посадил кота на дерево.

Кот держался за тонкий мокрый ствол всеми четырьмя лапами и опасливо поглядывал вниз. Не то, чтобы он боялся высоты, – собственно, высоты и не было, – а просто настолько очумел от путешествия по квартирам, что пребывал в чрезвычайной растерянности, и если бы сейчас появились псы, вероятно, даже не нашел бы, что предпринять. Но псов на его счастье во дворе не было.

Риточка вошла в комнату, как говаривали в старину, неглиже, то есть не то, чтобы раздетой, но и не совсем одетой. Во всяком случае, добрая половина ее одеяний осталась в половиковской ванной. Да и Юрий Иванович поджидал свою гостью в одних стоптанных тапочках, – правый более-менее ничем, а из дырки на левом торчал большой палец.

Юрий Иванович поцеловал Риточку в плечо, в розовую полоску от тесной бретельки и задумчиво сказал:

– А знаешь, в одежде ты мне даже больше нравишься.

– Странный какой-то комплимент для женщины, – изумленно проговорила Риточка. Но опять не стала ничего заострять. Вроде бы было не до того. Хотя, когда-нибудь, в конце концов…

Риточка прикусила губки и тонко застонала, а Половиков подумал: «Ах, черт! Забыл позвонить Сидорчуку!». Нет, надо такие вещи записывать. Чтобы позвонить. И метить скрюченным пальцем в глаз телефонного аппарата. А иначе…

Что, собственно, иначе? При чем тут «иначе»? «Исследование, которое провел коллега…» А это еще откуда? И почему сижу в квартире как сыч?

Половиков стиснул плечи своей гостьи и громко, протяжно вздохнул. А успевшая отдышаться и даже заскучать Риточка подумала: «Ну, наконец-то, сподобился…».

– Мне с тобой очень хорошо, – ласково и проникновенно прошептала Риточка.

«Co мной всем хорошо», – чуть было не ответил ей Юрий Иванович, но вовремя задремал.

Не то, чтобы спал, не то, чтобы бодрствовал. Летел, то ли тенью, то ли черной ночной птицей надо всем, что видел когда-то, надо всем, где когда-то бывал и, узнавая, старался вспомнить.

Но все путалось. Лодочная станция на пруду недалеко от его школы и фанерный сарай, который снимал в прошлом году в поселке под Евпаторией; овраг в зарослях крапивы и летняя пивная. И еще, и еще что-то.

Над всем, что грезилось, стояла светлая, чуть желтоватая, теплая ночь. Черная птица измученно летела над землей, путаясь во временах и пространствах, искала место, где бы присесть, сомкнув широкие лохматые крылья, и не находила. И тут выяснилось, что летящая птица – едва ли не единственное живое существо в огромном, пустом мире. И от сознания этого повеяло затхлым холодом, как из старого, захламленного подвала.

Зыбкими были видения, растерянными – мысли; и чувство собственной заброшенности и забытости в сумеречном, потустороннем мире рождало ощущение, что, сколько бы ни было страшных тайн и непостижимых загадок, – самая большая загадка в этом мире – это, оказывается, ты сам.

– Спишь? Да? – ласково спросила Риточка.

– Вовсе нет, – бодро ответил Половиков.

– А я заснула, – прошептала Риточка.

Половикову было приятно вернуться из полета в темно-желтой, пустынной ночи, сотканной из разных времен, сюда, в явь, к своей милой гостье. Он зевнул, прогоняя из головы сонный прессованный туман, и ощутил потребность сказать Риточке что-нибудь необыкновенно приятное. Подумал, широко распахнул глаза и шепнул:

– А я твою заколку нашел!

– Где? – спросила Риточка.

– Под кроватью валялась. А ты, растрепа какая, про нее и не спросила.

– Я думала, что на улице потеряла, – сказала Риточка.

– Во, даже не знаешь, где теряешь, – ласково-укоризненно сказал Половиков. Включил лампу на тумбочке, пошарил рукой среди газет и сказал:

– Тут вот она.

Риточка поднялась на локте, заглянула под лампу и тихо сказал:

– А это не моя.

– Как не твоя? – спросил Юрий Иванович так грозно, словно пытался уличить свою гостью в чем-то нехорошем.

Риточка молчала.

«Бр! Ерунда какая… – подумал Половиков. – Что ж это такое?» И сказал совсем неуверенно:

– Так ведь… Я подметал! Веником подметал. И вот там, под кроватью… – Он даже привстал. – У коробки с пустыми банками… И как раз после того, как ты у меня была…

– Угу! Была… – прошептала Риточка.

Все обрушилось не просто неожиданно, но настолько некстати, что Риточка лежала, боясь пошевелиться. Вроде бы надо было что-то говорить, наверное, даже кричать и обзывать негодяя самыми последними словами. Делать это оказалось невозможным по одной простой причине, – все душевные силы вдруг иссякли. Оставалось лишь лежать, глядя во все глаза в темный потолок и искать выход, как поступить. Не хотелось ничего: ни оставаться на половиковской тахте, ни уходить.

«И надо же так! – думал тем временем Юрий Иванович. – Вот влип, так влип. Черт бы их всех побрал с их заколками!»

– А! Так это ко мне летом гости приезжали, – радостно сказал Половиков. – Муж с женой! Из Орла! То-то, я помню, она все что-то искала.

– Не надо, – тихо попросила Риточка.

– Правда, она искала, – неуверенно сказал Юрий Иванович.

В том самом плане следственных мероприятий, который составил и тут же взялся осуществлять Стасик Клюев, самым сложным было проникнуть в его собственную квартиру и не попасться на глаза родителям. Ради этого пришлось сделать вид, что на улицу он больше не собирается: снять в прихожей шапку, пальто и башмаки. У себя в комнате Стасик долго копался в комоде, оставшемся после бабушки, и наконец, нашел старинный театральный бинокль в черном кожаном футлярчике.

Вторая часть плана удалась прошлогоднему чемпиону не хуже первой. Проявив массу сообразительности, он довольно быстро догадался не только о том, на какую сторону выходят окна квартиры № 148, но и о том, в каком именно подъезде дома напротив удобнее всего расположить наблюдательный пункт.

Зато дальше пошли сплошные разочарования. По всему восьмому этажу большие окна оказались либо темными, либо зашторенными. Лишь в одном из них меж плотных занавесок светилась желтая полоска, а в ней виднелся угол шкафа. На шкафу громоздилась белая голова и пушистый свисающий цветок.

Кухонные окна почти сплошь были не завешенными. Но ничего примечательного в них не происходило. Сидел за столом толстый старик в синей майке, что-то мыла над раковиной девчонка в белом халате. И дальше все такое же и в таком вот духе.

Большое окно той самой квартиры, которая интересовала Стасика более всего, было темно. Кухня светилась и просматривалась как на ладони, даже ложки на столе поблескивали. Но в кухне не было никого.

Риточка поняла, что надо уходить; правда, пока не решила, навсегда ли. Героиня наша уже достаточно пожила на свете и знала: от «уходов» мало проку. «Уходы» не могут помочь. Кроме вот этого негодяя, который сейчас вольготно разлегся рядом, у Риточки на нынешнем этапе ее жизненного пути не было никого. Никто и нигде нашу героиню не ждал. И ей стало так нестерпимо обидно, что она поднялась с половиковской тахты быстро и резко, заставив Юрия Ивановича вздрогнуть.

Одно из окон восьмого этажа перестало быть черным. Окно ожило и забрезжило чахлым, бледным светом. Стасик покрутил ролик старинного бинокля, свет вначале помутнел, но тут же прояснился. Происходящее в комнате скрывалось за шторой. А на кухне, в прозрачном свете не было никого.