«И почему он решил прийти? И так вдруг?» – гадала она и не могла отгадать.

Облака закрывали небо над морем до самого горизонта. Но над головой на несколько мгновений открылась синева, а в ней плыл, играл металлическим блеском, переливался под невидимым с земли солнцем реактивный самолет с белым шлейфом – как иголка с ниткой.

Вата сплошных облаков быстро забила синеву. С моря задувал ветер. К набережной неслись волны.

Китанин отвернулся от моря и пошел быстрее. Свернул на первом повороте с набережной и вошел в парк. На пересечении аллей среди клумб стояла высокая арка – классицизм пятидесятых из покрытых побелкой досок и гипса. Какое именно событие она должна была увековечить – понять было невозможно. Но год, начертанный на ней, был годом рождения Китанина. И каждый раз за эти несколько дней, проходя мимо арки, он испытывал чувство, похожее на изумление.

Два дня назад в этом полупустом в межсезонье курортном городке Китанин случайно увидел женщину, с которой когда-то давным-давно работал на одном этаже.

Он пил за стойкой уличного кафе невкусный, сильно разбавленный кофе, уже повернулся, чтобы уйти, и заметил чем-то знакомое лицо. Наверное, так бы и ушел, невольно припоминая, что да, видел где-то, но женщина встретилась с ним глазами, заулыбалась и сказала:

– Ой Боря! Ведь да?

– Привет! – ответил Китанин. – Какими судьбами в эти края? – И подумал: «Надо же, как изменилась. А тогда я все хотел пригласить ее в кино. Прособирался, пока она замуж не вышла».

– Я в санаторий сюда приехала, уже три недели живу, – быстро говорила Алла. – Скоро домой. Надоело до чертиков. А ты тоже на лечение?

– Нет, у нас здесь симпозиум устроили, – сказал Китанин. – Я в командировке.

– А ты знаешь, мне так повезло! – говорила Алла, разглядывая его. – Сколько бы ты думал, я за путевку заплатила? Тридцать процентов! Представляешь!

Она шла рядом с ним и рассказывала, что их трест сократили чуть ли не наполовину, но через полгода снова увеличили и теперь опять собираются сокращать. Из тех, кого Китанин знал, осталось всего несколько человек. Кто-то уволился, кто-то ушел на пенсию, кто-то умер.

Китанин делал время от времени удивленный вид и поворачивался в ее сторону. Удивляться, в общем-то, было нечему. Понятно, что с тех времен все изменилось. Кто-то уволился, кто-то умер. Просто ему хотелось получше ее разглядеть.

Всматривался урывками в ее полное лицо и думал: «Ну, и что же удивительного? Иного и быть не могло. Была девчушка – миниатюрная и стройненькая, с хорошенькой мордашкой, с длинными светлыми волосами. Стала – грудастая тетя в два обхвата. Была молчаливой и пугливой; стала – “тыща слов в минуту”».

– Я здесь за три недели уже все по десять раз обошла, – бойко говорила Алла. – Делать-то нечего, ну и ходишь туда-сюда. У меня только раз в день процедуры. Но я сейчас себя хорошо чувствую. Раз даже шашлыков поела. И нечего, желудок не болел.

– А я уже второй день на набережной гуляю, – говорил Борис. – Сделал доклад, и теперь сачкую – на некоторые заседания не хожу.

«А ведь я помню, как она ходила по нашему коридору», – думал Китанин. Всегда полубегом и ни на кого не глядя. В отделе было много молодых ребят – только институты закончили, а она пришла на работу сразу после школы. Ребятам все бы похохмить и уж, конечно, лучшего объекта, чем она, не найти. Да и не было больше никого, одни пожилые. Она, наверное, очень обижалась. Прищуривала глаза, отворачивалась и ни на какие шуточки не отвечала.

Сколько раз ни пытался заговорить с ней где-нибудь на лестнице или в лифте, ничего не выходило. Она отвечала односложно: да, нет, угу. И все-таки у него теплилась надежда куда-нибудь ее пригласить.

Стоял однажды после работы около их треста и видел, как она сбегала по ступеням – стройненькая, хорошенькая, в светлых вельветовых брюках и с развевающимися русыми волосами. Но оказалось, что тут же, у крытой автобусной остановки ее ждал невысокий коренастый парень. Она остановилась перед ним, а он поздоровался с ней, не вынув рук из карманов.

Месяца через два кто-то сказал, что она выходит замуж. Слухи вскоре подтвердились – в комнате, где сидел Китанин, появилась деятельница из месткома и собрала со всех по рублю.

Но все это в те времена было для него не слишком важным, все это оставалось где-то на периферии тех главных событий его послестуденческой, холостяцкой жизни, в которой были другие девчонки и взрослые женщины и, разумеется, все, что с ними связано – выяснение отношений, истерики и уличения в изменах. В конце концов, так надоело, что он женился. Но самая настырная из его бывших подруг и тогда не угомонилась. Позвонила жене и пообещала плеснуть ей в лицо кислоты. Впрочем, постепенно все само собой успокоилась. Никто не пострадал. Но жена ни о чем не забыла и на суде, когда разводились, это припомнила.

И вот, странное дело, – ни с одной из бывших подруг так ни разу и не встретился. А ведь интересно было бы. Поговорили бы, кое-что припомнили бы. И о том, как знакомились, и о том, как бурно расставались. Всякое бывало. Она – в чем мать родила – стоит в прихожей и кричит на все горло, а он быстро собирается, хватает куртку и шарф, и – бах! – дверь за ним хлопает. Все! Так надоело, что невмоготу. Все к черту! На волю! Ура! Свобода! Да кто ж такая была она? А, ну да! Бывшая жена председателя райисполкома. Ну и взбалмошное было создание. Попортила тогда нервы. Зато есть, что вспомнить.

И вот на фоне всех этих страстей – стройная девчонка с длинными русыми волосами бежит по ступенькам лестницы, размахивая полиэтиленовым пакетом. Только бежит она к другому. И из-за этого даже чувство горечи и утраты, правда чувство мимолетное.

Алла сказала:

– А помнишь Петра Данилыча? Он на пенсии теперь. А у его сына садовый участок от нашего через два дома.

Петр Данилыч был хамом и дураком. Вспоминать о нем Китанин не имел ни малейшего желания, и потому промолчал.

Они прогуливались по скверу в центре города. Свернули было к набережной, но Алла сказала, что у моря холодно.

Алла рассказывала о своем домике в садовом кооперативе, а Борис шел рядом, засунув руки в карманы, и делал вид, что слушает.

Она вскрикнула так неожиданно, что он даже вздрогнул:

– Ой, время-то сколько? Я на обед могу опоздать!

– А что, у вас так строго? – спросил он.

– Конечно! Закроют и всё. В кафе придется идти. А там дорого так.

– Ты здесь что по вечерам делаешь? – спросил он.

– Я? Да ничего. Хожу туда-сюда. Или телевизор смотрю. У нас там совсем скучно.

– Хочешь, завтра куда-нибудь пойдем? – предложил он.

– Да? Правда? – Она обрадовалась бесхитростно. Это его удивило. Он был уверен, что она заговорит о каких-то делах и откажется.

И шагая один по пустому скверу, он думал, что если бы они столкнулись не в этом городе, где обоим им скучно и нечего делать, а в Москве, то прошли бы мимо, не узнав друг друга. А если бы узнали, воспоминаний хватило бы только до следующей остановки. Потому что даже в те времена, работая на одном этаже, они были едва знакомы.

В трест с длинным нескладным названием и еще более нескладной аббревиатурой он попал после института по распределению. Хотел отработать три года и уйти, но просидел там пять лет. А потом все совпало – и уход, и развод.

И с тем и с другим, в общем-то, было не так сложно. Стоило только подать заявление и дела закрутились. Сначала закрутились, потом застопорились. На работе почему-то тянули, хотели, чтобы закончил все дела, а на кафедре, куда должен был перейти, торопили и пугали, что на это место кто-то метит и может опередить.

С разводом тоже получилось нескладно. Когда подали документы, жена переехала к своим родителям. Чуть ли не месяц ее не было.

Одному жилось привольно. В первый раз за несколько лет вдохнул свободы. Просиживал по целым дням за столом, закончил главу диссертации, что-то еще писал. Никто не тормошил, не закатывал истерики и не таскал по вечерам в гости.