Они бросают друг другу мяч, а я смотрю то перед собой, то себе под ноги, на сандалии и дорожную пыль, и все жду, что они меня окликнут. Мне так повезло, что я увидел их возле дома, и так хочется к ним, но я не могу подойти.

Я щурюсь – то ли от солнца, то ли от того, что не хочу их замечать. Они смеются, и мне кажется, что из-за меня.

Остается только одно – уйти, а потом размечтаться, напридумывать, чего душе угодно, и поверить, что все непременно сбудется.

Я поднимаю глаза и вижу, как к Оле летит голубой мяч, вырывается из рук и прыгает по траве у забора. Она хватает его, поднимает высоко над головой и смотрит в мою сторону. Ноги несут меня прочь. И позор бегства, который я переживаю, смешивается с острой горечью утраченной надежды.

Давным-давно нет ни дома у речки, ни пыльной дороги с глубокими колеями, но есть чистый и светлый мир, не засоренный и не замутненный.

В нем навсегда растянулся прозрачный летний день, и две девочки в белых платьицах играют в голубой мяч. Та, что поменьше, мне очень нравится. Никто этот мир не видит и не знает. Он остался только для меня.

Пора было выходить из дома, а дозвониться, как назло, не удавалось. Он нервничал и без конца набирал номер. Трубку, наконец, подняли, и он попросил, чтобы позвали Настю.

– Здравствуй, это я! – сказал он, когда она ответила.

– Да! Алло! – переспросила Настя.

Он понял, что она его не узнает.

– Это Алексей, – сказал он, стараясь успокоиться. – Я тебе вчера звонил. Ну, как, пойдем сегодня куда-нибудь?

– Сегодня? – удивилась она. – Ой, я, наверное… Я еще не знаю.

Вчера они договорились встретиться. Такой поворот был для него неожиданностью.

– А когда тебе позвонить? – спросил он.

– Наверное, лучше завтра, – сказала она.

– Как завтра? – почти выкрикнул он. И после паузы сказал:

– Может быть, я позже позвоню.

– Да, давайте, – обрадовалась она и первой положила трубку.

Ему надо было в самый центр города, через все пробки. Он должен был успеть, но зря поехал по Садовому кольцу и потерял минут двадцать.

Ирина открыла дверь и не поздоровалась. Сама вытащила из комнаты большущую дорожную сумку и сказала:

– Разгильдяй ты все-таки…

– Другого все равно не прислали, – сказал он.

– Больше не буду тебя просить, – сказала она, глядя в сторону.

Он мог бы напомнить, что в прошлый раз она говорила то же самое, но не стал.

Ирина как будто догадалась и сказала:

– Теперь точно не буду…

В машине она закурила и долго молчала. Ему захотелось все сгладить и он сказал:

– Накупаешься, загоришь, вина сухого попьешь и опять доброй будешь. На Акрополь не забудь подняться.

– Поехал бы со мной, сам бы поднялся, – сказала она.

– На какие шиши?.. – отозвался он.

– Когда хочешь, у тебя находятся. Или ты без меня куда-то собрался? – спросила она раздраженно.

– Опять ты за свое… – вяло ответил он.

– Значит, точно, – сказала она.

Он промолчал, хотя этот разговор его злил.

– И целых две недели где-то пропадал, – сказала она.

– Работал как лошадь.

– Раньше на все время хватало.

– Моложе был.

У аэропорта негде было оставить машину и они долго кружились, пока не остановились за какими-то ангарами. Надо было идти пешком минут десять. Ирина была очень недовольна и сказала:

– Все у тебя через одно место получается.

Он подхватил ее сумку и быстро пошел вперед.

Регистрация на ее рейс давно началась. Надо было торопиться.

– Ну, счастливо! – сказал он.

– Только не зови ее дружочком, – сказала она.

– Кого? – спросил он, делая вид, что не понимает.

– Кого себе завел…

– Опять ты об этом… – сказал он устало.

– И спать со мной теперь не хочешь.

– Ты так опоздаешь, – сказал он.

Она ушла. Он направился к выходу, но вспомнил, что забыл спросить номер обратного рейса. Вернулся, но она уже пересекала зал. Кричать было бесполезно.

У кольцевой автодороги он остановился возле автомата и позвонил Насте.

– Ой, это вы, – сказала она. – Ой, сегодня я никак не смогу.

– Тогда завтра? – предложил он.

– Давайте, – согласилась она.

– Может быть, домой позвонить? – предложил он.

– Нет, лучше сюда… Ну, я побегу. А то очень некогда, – сказала она. Он опять почувствовал горечь неопределенности.

После работы Лешка мог ни с того, ни с сего позвать всех к себе. Прихватывали кое-что в соседнем магазине и тащились на другой конец города в новую Лешкину квартиру.

Катя открывала дверь без всякого удивления, даже улыбалась, как будто все так и должно быть. Ее оттесняли в сторону, развешивали пальто на вешалках, и Лешка мимоходом говорил:

– Ты нам приготовь чего-нибудь.

Все шли в комнату, а Ванин останавливался перед Катей и спрашивал:

– Помочь?

Она отказывалась, качая головой и усмехаясь, а ему приятно было разглядывать ее чуть смущенное лицо и темные глаза с длинными ресницами.

За столом он старался сесть напротив Кати. Исподволь, незаметно для всех смотрел на нее и думал: «Она и этот баламут Лешка! Странно, с какой это стати? Но она привязана к нему, если терпит все его прибамбасы и эти бесконечные компании».

Иногда он говорил с ней о чем-нибудь, и ему несколько раз казалось, что она не сразу убирала глаза, когда он долго вглядывался в ее лицо.

«Здесь ей скучно и неуютно, – думал он. – И наверняка хочется совсем иного. Хочется, чтобы ценили и понимали, а не напивались на глазах и не гоняли на кухню за закуской. Она чувствует, какая разница между Лешкой и им, Ваниным. Но что зависит от него? Да и нужно ли это ему?»

Она хотела пройти к балкону. Попыталась протиснуться боком вдоль стола; и сидящие подвинули стулья. Когда она была рядом, Ванин почувствовал на своих плечах ее руки. Оглянулся, не понимая, случайность ли это, и поднялся вслед за ней.

Катя стояла в углу балкона, положив локти на перила. Было ветрено. Из темноты летела дождевая пыль.

Ванин подошел ближе и тоже облокотился о перила. Катя не обернулась. Сказать ему было нечего. Но он не хотел ничего говорить. Он почувствовал, что с ней ему легко молчать.

Она поежилась, низко наклонила голову и неожиданно резко повернулась, чтобы уйти. Ванин хотел задержать ее, но она так быстро отстранила его руку, будто ожидала от него именно это.

В тот вечер он несколько раз пытался заговорить с ней. Но стоило ему попристальнее взглянуть на нее, она старалась отвести глаза.

Ему очень хотелось, чтобы то незаметное ни для кого, никем неуловимое понимание между ними, которое так часто ему мерещилось, было на самом деле. Эта тайна отмечала его и позволяла пребывать в том особом пространстве, которое было недоступно чужим словам и взглядам. Но все это длилось недолго.

Лешка начал спиваться. Стал раздражительным и скандальным. Ездить к нему перестали. Кончилось тем, что он назанимал у всех денег и уволился. Катю все очень жалели, на первых порах звонили и поздравляли с праздниками, и постепенно забыли.

«Но даже, если я ей позвоню? – иногда думал Ванин. – Что скажу? Может быть, все просто блажь, просто казалось… Она удивится и не поймет».

Через несколько лет он увидел ее на Киевском вокзале в очереди перед билетной кассой и не сразу поверил, что это она.

Катя ему не обрадовалась. Сдержанно говорила, что все у нее ничего, что работает там же и едет к подруге на дачу. Ванин спросил про Лешку.

– Давно развелись, – неохотно сказала она.

Он смотрел на Катю, вспоминал теплые руки на своих плечах и в глубине души жалел, что теперь не спросить, не узнать: показалось тогда, нет ли… Так давно было, что и гадать незачем.

И все же он подумал: «Взять у нее телефон, что ли? – И сам себе ответил. – Ну, это – совсем заблажить…».

Пятнадцать последних лет в их встречах не бывает ничего нового: Кутепов заглядывает в кабинет Марины Сергеевны, не обращая внимания на очередь, и спрашивает: «К вам можно?».