– Я бы так никогда не сказала.

Она жила в переулке у Павелецкого вокзала. Они прошли к ее дому через черную утробу длинной подворотни.

– У меня темно, – сказала она. – Бабушка уже месяц не встает. Мне ее кормить надо. Ну, ладно, зайдем ко мне.

Ей пришлось долго возиться с замком на ажурной решетке между коридором и лестничной клеткой и она сказала:

– Вот, дорогуша, какие заграждения. Все сделано, чтобы тебя у меня не украли.

Они вошли в небольшую, опрятно прибранную, но давно не ремонтированную квартиру. Он заговорил шепотом, а она сказала:

– Бабушка все равно ничего не слышит.

В прихожей он скинул ботинки, прошел в узкую комнату, освещенную былым, отраженным светом уличного фонаря, и плюхнулся на диван. Она повозилась на кухне и пришла к нему. Села рядом, вытянув ноги, охнула будто от усталости и закинула руки за голову. Он потянулся к ней и опять удивился послушности, с какой она к нему прижалась.

Но когда его руки стали намекать на иное, она попыталась отстраниться от него. И, бессловно извиняясь, он крепко обнял ее за плечи.

– Что ж, ваше желание обладать мною похвально, – серьезным голосом выговорила она.

– Это как-то даже двусмысленно, – сказал он.

– Возможно, – сказала она и расхохоталась.

Она перестала смеяться, поправила сбившуюся блузку и сказала:

– Все! Бабушку пора кормить. На сегодня все!

– Ну, подожди! – сказал он.

– Ну, не могу, – передразнила она.

В прихожей она поцеловала его в щеку и сказала:

– Теперь ты знаешь, где я живу, и не потеряешься.

Ему не хотелось домой. Он дошел до Октябрьской площади, миновал Парк Горького и поднялся на мост. Город темнел на далеких окраинах, а здесь, на обеих сторонах реки светился и гудел забитыми транспортом улицами.

«А все самое лучшее было сегодня», – подумал Ушанов.

Опять что-то грезилось, старалось само прийти на память. Какое-то лицо, недоговоренные фразы, вид на знакомую улицу. Весь этот город, что так вольготно расположился вокруг, был густо нашпигован разговорами, встречами, событиями когдатошних, полузабытых времен.

Следующий день был соткан из привычных реплик, дел и ритуалов. Но то и дело вспоминалось, что случилось это вчерашнее возвращение – мост через Москву-реку, аляповатый ночной город и девчонка с тонкими чертами милого лица.

«И самое лучшее уже было», – опять подумал он. Все последующее казалось ему слишком хорошо знакомым. Все последующее могло быть лишь истреблением лучшего. Сама мысль об этом вызывала в нем усталость.

Вечером, по дороге домой он скомкал бумажку с номером ее телефона и выбросил у автобусной остановки.

Темно-вишневый джип лихо тормознул перед воротами кладбища. Передняя дверца распахнулась и на асфальт спрыгнула маленькая рыжеволосая женщина с черным платком на плечах. Женщина подняла руку с растопыренными пальцами и помахала выезжавшему из-за поворота автобусу.

Лидов остановился от неожиданности и подумал: «Неужели Люба?».

Окликнуть было неудобно. Пришлось подойти поближе.

Она стояла к Лидову вполоборота и разговаривала с шофером автобуса. Лидов подумал: «Надо же, и раздобрела, и посерьезнела. Такая важная – на телеге не объедешь». Он еще не решил, подойдет ли к ней, а она обернулась в его сторону и сразу узнала. Продолжала что-то говорить, а сама смотрела на него, не то, чтобы с изумлением, скорее с любопытством.

Лидов остановился перед ней и кивнул. Она показала рукой на автобус и сказала:

– У Лешки отчим умер.

Лидов настороженно взглянул в сторону автобуса.

– Сам-то в командировке, – недовольно сказала Люба. – Даже возвращаться не стал. На меня все взвалил. А ты чего здесь?

– Теткиного мужа хороним, – сказал Лидов.

– На старом кладбище или на новом? – спросила она.

– Даже не знаю, – ответил Лидов.

– А Лешка растолстел, – сказала она. – Такой ленивый стал. Куда-нибудь в лес за грибами или просто погулять – ни за что его не пропрешь. Ему про тебя кто-то недавно рассказывал.

Лидова это известие расстроило. Ничего хорошего про него рассказать не могли. Впрочем, плохого тоже. Именно это его и не устраивало. То, что у того же Лешки дела шли в гору, не могло не раздражать. Лешка всегда был середнячком и с трудом смог наскрести на кандидатскую.

– Наукой не занимаетесь? – спросил Лидов.

– Давно бросили, – сказала Люба. – Сейчас не до того.

Лидов посмотрел, не появились ли из конторы кладбища родственники, и сказал:

– Надо же, как давно не виделись.

– Еще бы! – Люба смотрела куда-то в сторону. – Мы с Лешкой уже двенадцать лет женаты. Тоже, вот как с тобой столкнулись. Только не на кладбище. В библиотеке мы с ним столкнулись. – И она хихикнула.

– В каком смысле? – не понял он.

– Как «в каком»? Шли да встретились. – Она рассмеялась.

«Милые бранятся – только тешатся, – подумал Лидов. – Значит, расходились, потом сходились. Как у всех».

– Ты тогда навоображал себе черт-те чего и на меня понес, – сказала она и отвернулась.

«Вот чудачка, – подумал он. – Только и дела сейчас, чтобы выяснять, как да чего было. И какой смысл выкручиваться?»

Ее позвали к автобусу. Она взглянула на Лидова удивленно и расстроено. Уходя, махнула на прощание рукой и сказала: «Ну, все!».

«И вправду, что ли, любил? – подумал он. – Не помню. Как странно, что не помню».

После аспирантских экзаменов пришли в кафе отметить, поднялись потанцевать и, не дойдя до середины зала, начали целоваться так неожиданно для самих себя, будто кто-то им велел.

И еще было: отвернулась от него к стене и долго молчала. Он затормошил ее за плечо. Она оглянулась и зло сказала: «У тебя такие глаза были, как будто тебе все равно с кем… Со мной ли, с другой ли…».

После того, как вечером застал ее с Лешкой в лаборатории, схватил за плечи и заорал:

– Это не случайно! Нет! Не ври!

Сразу за воротами кладбища ее джип свернул в сторону и стал перебираться через рытвину, ломая низкие ветки старой березы. На мгновения застыл в нерешительности и резко дернулся вперед.

«Странно тогда себя повел, – думал Лидов. – Орал, рвался набить Лешке морду. Хотя, кажется, понимал, что по жизни она совсем не та, с кем нельзя расстаться… И так противно было чувствовать себя обманутым».

Сейчас он снова чувствовал себя обманутым, но даже не знал, в чем именно…

Пароход плыл где-то у Астрахани. Небо темнело, а со степей дул сильный, раскаленный за день, душный ветер. За бортом плескалась вода и вдали трепетно смаргивали алые маяки.

На палубе под золотистыми лампочками начались танцы.

Он подошел к Кате и спросил:

– Можно тебя пригласить?

– Ну, что ты, Алеш… Конечно, – сказала она и взглянула ему в глаза.

У нее были маленькие, легкие руки. Он почти не чувствовал их на своих плечах. Для него было удивительным и ее улыбка, и радость быть рядом с ним. И в нахлынувшей на него теплой и светлой нежности он вдруг сказал себе: «Вот я ее и нашел! Странно, что я не понял это сразу».

Пароходные обитатели перезнакомились еще в самом начале пути. Первыми, с кем он сдружился, были три подружки с нижней палубы. Первая – высокая и страшненькая – всегда пыталась что-то рассказать и, недоговорив, сама начинала хохотать; вторая была сдержанной и серьезной, и несколько раз говорила, что ей очень надо дозвониться какому-то Сашке. Третья была привязчивой. Несколько раз подходила к Алексею с разными вопросами и всегда очень внимательно его выслушивала.

Он приходил к девчонкам пробовать арбуз. Они жили в трюме, в длинной, тесной каюте. Иллюминатор был высоко над головой, в него бились волны, и казалось, что вот-вот стекло расколется и вода хлынет внутрь.

С Катей он пару раз разговаривал, гуляя по палубе, но дальше «здравствуй» дело не пошло. Тем удивительнее был для него этот вечер.