– Ну, знаете ли… – возмутился я.

После обеда я подловил Плеухина на лестнице. Пошел за ним следом и сказал:

– Опять меня про вас расспрашивала, где, мол, и что-то давно не заходит. Да, она – натура противоречивая. Как всякий человек с натурой.

– Это вы о ком? – поинтересовался Плеухин. И удивленно спросил:

– О своей соседке?

– О ком же еще! – отозвался я.

– Впрочем, натура там присутствует, – согласился Плеухин.

Основные события развернулись дня через три. Плеухин явился к нам в таком элегантном виде, который может обеспечить лишь мелкооптовый рынок.

Уселся напротив шефа, заговорил о футболе и без всякого перехода спросил:

– А Вера Архиповна где? Надо ее в театр сводить, что ли?

– Ее? В театр? – изумился шеф. – Это с какой стати?

– Просто так… – сказал Плеухин. – Люблю я всякие эдакости.

Шеф помолчал, пожал плечами и выкрикнул:

– А отчет? Отчет ты сделал?

– Какой? – удивленно переспросил Плеухин и заерзал на стуле. – При чем тут отчет? Соберу все материалы, да и сведу.

– Вот так всегда! – заорал шеф еще громче.

– Я и от себя добавляю, – сказал Плеухин.

– От себя ты только путаницу добавишь, – орал шеф.

Дверь открылась и вошла Вера Архиповна.

– Вот что! – Шеф показал на Плеухина. – Никакие материалы без моего ведома их отделу не давать!

– А как же?.. – Не поняла Вера Архиповна.

– Сам с ними разберусь! – выкрикнул шеф.

Через неделю я ушел в отпуск, а когда вернулся, застал большие перемены. Вера Архиповна запросто подсаживалась поближе к шефу, и они о чем-то бесконечно шептались и хихикали. Но о чем именно – разобрать было невозможно. Сколько я ни пробовал – ничего не удавалось.

В комнате теперь стало тихо – читай не хочу. Но я заскучал. И было отчего: никто к нам не приходил, ни о чем таком не рассказывали.

На работе я появлялся все реже. Шеф был мною недоволен.

Закончилось тем, что мне объявили выговор. Это было полнейшей неожиданностью. Прихожу за зарплатой, а мне – приказ… Я очень обиделся. Ходил по этажам и кричал. Начальник отдела кадров затащил меня к себе в кабинет. Успокаивал, как мог. Говорил, что у меня все впереди, а на прощание подарил противогаз.

В полумраке старого лифта Ушанов прислушался к позвякиваниям и повизгиваниям над головой и подумал: «Как бы не застрять в этом гробу», а его молоденькая случайная попутчица посмотрелась в изъеденное белыми пятнышками зеркало на стене и поправила воротничок розовой куртки.

– Сегодня вы как-то по-особенному красивы, – сказал Ушанов.

Она должна была ответить: «А где вы меня раньше видели?».

«В мечтах», – сказал бы он.

«Я вас там не видела», – могла бы ответить она и выйти из лифта быстрее, чем он из положения.

Но попутчица молчала и Ушанов повторил, но не так уверенно:

– Как-то по-особенному красивы.

– А что толку? – сказала она невозмутимо и грустно.

– Неужели? – удивился он.

Времени на размышление не было. Она ехала на пятый этаж, он – на шестой.

– А давайте как-нибудь вместе поужинаем, – предложил Ушанов.

Лифт дернулся, заскрипел и остановился. «Кажется, все-таки застряли», – подумал Ушанов, еще не понимая, плохо это или хорошо.

Но двери, заерзав, поехали в разные стороны. Показалась лестничная клетка. Это был пятый этаж.

Ушанов вышел из лифта вслед за попутчицей.

– Юлечка, привет! – поздоровался с ней один из мужчин, заходивших в кабину лифта им на смену.

– Так, вот, собственно, я и хотел… – сказал Ушанов.

Она обернулась в его сторону. У нее были чуть впалые щеки, тонкий нос с алой помаркой прыщика и спокойные, серьезные глаза.

– Вот я и думаю: может быть нам как-нибудь вечером… – заговорил он. – Я бы вам позвонил.

– Вы? Мне? – с некоторым вызовом спросила она, чуть заметно пожала плечами и сказала. – Что ж, попробуйте.

На лестнице он свернул бумажку с номером ее телефона трубочкой, сунул в нагрудный карман и подумал: «Разыграла, наверное».

Весь следующий день он мучился любопытством, к вечеру позвонил и был удивлен, услышав в трубке ее голос.

Еще через день они встретились в сквере на площади Восстания.

– У, просто неожиданность увидеть вас такой обворожительной! – сказал он, подходя к ней.

– Да? Ну, что же вы так… – сказала она.

– А чем ты в министерстве занимаешься? – спросил он, когда они переходили улицу.

– Да вот такие, как вы, приносят всякие письма и бумаги, а я на них, бац! – она дыхнула на тыльную сторону кулачка, – печати бабахаю.

Он привел ее в самый дешевенький из всех известных ему ресторанов. Она не стала заглядывать в меню и сказала, чтобы он заказывал сам.

– А почему ты меня решил пригласить? – спросила она.

Он покопался в памяти, соображая, что надо бы в таком случае ответить и, оборвав эти поиски, сказал:

– Но я рад, что ты согласилась.

Это ее разочаровало и она сказала:

– Значит, просто так.

– Просто ты мне нравишься, – сказал он.

– Непохоже. – Она попыталась нахмуриться, хотя и была довольна.

– Ну, а как должно быть похоже? – сказал он.

– Ты женат? – спросила она.

– Развелся, – соврал он.

За соседним столиком громко разговаривали. Он подвинулся к ней поближе и сказал:

– Захочешь кому-нибудь понравиться – одевай только эту блузку.

– Я так всегда и делаю, – сказала она.

Он предложил заказать что-нибудь еще. Она сказала, что сыта и больше ничего не хочет. Он заказал бутылку вина.

– Сам будешь пить, – сказала она. – Мне уже хватит.

– А гулять мы пойдем или ты торопишься? – спросил он.

– Конечно, пойдем, – сказала она.

Они не пошли по освещенным улицам, а свернули в дебри переулков и, проплутав недолго, вышли к Воздвиженке. В переулках он держал ее за руку, а по многолюдной улице они шли обнявшись.

– Как же голова от вина поплыла, – пожаловалась она.

– А меня недавно племянница спросила, что такое опьянение, – сказал он. – Я ответил, что это когда начинаешь думать не о прошлом, а о будущем.

– Ничего не поняла, ну да ладно, – сказала она. – Не в этом дело… Но о тебе мне еще многое предстоит выяснить.

– Что именно?

– Во-первых, что ты за фрукт.

– Очень нежный.

– Ну, это мы еще посмотрим.

Из-за киоска, навстречу им выскочил взъерошенный бродяга и стал клянчить деньги. Ушанов кинул ему две бумажки.

– Дармоедов поощряете? – сказала она.

– Поощряю склонность к созерцанию, – ответил он.

– Опять не поняла, ну да ладно, – сказала она.

На Большом Каменном мосту они остановились. Под темным небом горел размалеванный на старости лет холодными огнями, давным-давно исхоженный вдоль и поперек, изведанный город. Огней в нем прибавилось. Может быть, он даже стал красивее. Но эта красота принадлежала другому поколению. А родной город успел состариться и подурнеть. «Нет, не объяснить, что мне здесь не нравиться, – думал Ушанов. – Самому-то не понять, чего именно теперь не хватает. Как тут объяснить кому-то…»

– Ты чего замолчал? – спросила она.

Вместо ответа он обнял ее и удивился той послушности, с которой она к нему прижалась. Рядом кто-то проходил, но он подумал: «А, черт с ними со всеми…»

Он был пьян, но не настолько, чтобы рассказать ей сейчас, что в уплывшие, затрапезные времена целовался на этой же площадке и с Танечкой, и еще с кем-то, и со своей будущей супругой. Нет их, утраченных и утерянных, – и тех, о которых сожалел, и тех, о которых не подумал бы сожалеть. Нет их, но опять есть ночной весенний город, обрамленная парапетом площадка моста и девчонка с веселыми глазами. И он подумал: «А ведь был уверен, что такого уже не будет никогда».

– Я помню, вон там, где сквер, деревянные домишки стояли, – говорил он.

– Не помню такого, – отозвалась она.

– Еще бы тебе помнить, – сказал он и после паузы добавил. – Я думал, ты мне сейчас ответишь: «Ну, так долго вообще не живут».