Поднялись мимо лифтерши по широкой, на удивление вычищенной лестнице к его квартире и вошли в прихожую, больше походившую на зал, чем на место для пальто и башмаков. Навстречу вышла строгая пожилая женщина в длинном халате. Поздоровалась, обратилась к Веньке на «вы», сказала, что обед готов, и ушла.

Она спросила:

– Вень, а это кто такая была?

– Приходит маме помогать. Скажу, пусть-ка чаю принесет…

В его комнате она остановилась у книжных полок, рассматривала издания, о которых до этого дня только слышала. Не выдержала и спросила:

– А кто у тебя отец?

Венька ответил. Она подумала: «А я еще своим отцом перед ним хвасталась, как последняя дура».

Потом был июнь, жаркий-прежаркий, со светлыми голубоватыми ночами, и в проеме окна на немеркнущем небе только одна-единственная яркая звезда.

– Эй, ты спишь, что ли? – спрашивает она.

– Не… Это я так… – отзывается Венька.

А час назад, казалось, насмерть поругались. Не поняла, что это он вдруг, а когда дошло, охватила злость: «Ах, вот ты что! А ну пошел отсюда! Ну, этого я тебе не прощу! Значит, как бы ребенка не было! Боишься!». Он ответил спокойно, без вины в голосе:

«Чудачка. О тебе ж беспокоился». Если бы попытался оправдаться, выгнала бы наверняка. Но это его спокойствие и заставило поколебаться.

Она не спала, лежала с открытыми глазами, смотрела, как светает, слушала его дыхание и думала, что выйдет за него замуж. И будь что будет, как-нибудь проживут.

А уже совсем последнее: конец лета, почти ночь; тепло, но сильный ветер. Венька был у нее и она вышла его проводить. Стоят на остановке. Автобуса долго нет. Она прижимается к Веньке, тянется губами к его лицу, говорит: «А я, наверное, тебя люблю». Она ждет, но он молчит. Наклоняется к ней, целует, но того, что она ждет, не произносит.

Гремела музыка, посреди зала, мешая им пройти, танцевали. За столиком, к которому их вел Димка, сидели человек десять. Венька стоял с бокалом в руке и что-то говорил. Когда он закончил, все рассмеялись, кто-то даже захлопал.

Она остановилась за Сквозняковым. Димка начал: «А вот это, ребята, познакомьтесь…». Венька обернулся и она, опережая его, представилась: «Ольга» – всем, стало быть и ему, и улыбнулась. Кто не знал, подумал бы, что они незнакомы, кто знал, решил бы, что она шутит. Видела, как Венька следил за ней, когда шла к свободным стульям в конце стола, усаживалась, что-то говорила Лешке.

Рядом с Венькой сидели две молодые женщины. Одна – худая, чуть сутуловатая с распущенными черными волосами, другая – плотная блондинка, обтянутая узким светло-серым свитером. Женщины разговаривали с Венькой и то и дело начинали хохотать.

В том углу, где сели они с Лешкой, мужики чуть ли не половину вечера нудно выясняли, у кого какое лыжное снаряжение и кто где катался. Потом пошли анекдоты, большей частью с пикантностями. Особенно старались симпатичный певец из Ростова и лысоватый Володя – приятель Димки. Танцевали, снова собирались за стол, перебивая друг друга, что-то рассказывали, искали официанта, чтобы еще заказать.

Венькиных подружек пригласили; Лешка спорил с каким-то парнем о хоккее. Она сидела с Ленкой. Подошел Сквозняков, наклонился, обнял их обеих за плечи, обратился к Ленке:

– А ведь я твою подругу в старинные наши времена знавал.

– Да наверняка встречались у нас. Разве ж такую женщину не запомнить! Не то, что эти две твои. – Она кивнула в сторону и засмеялась. – Я вот скажу жене, как ты тут развлекаешься.

– А я от нее ничего не скрываю. Сам все рассказываю.

– Ну, уж прям.

– Точно.

– Я спрошу, что ты ей в этот раз расскажешь.

– А вы что не танцуете?

– Никто не приглашает.

– Неужели? А мне можно вас пригласить? – Венька обратился к ней. Она нехотя встала, всем своим видом показывая, что делает это без особого удовольствия.

Пробирались между столиками на заполненную танцующими середину зала, нашли свободное место. Венька обнял ее, хотел прижать к себе, но она отстранилась. Он наклонился, сказал: «О, память сердца! Ты сильней рассудка памяти печальной…».

Она недовольно фыркнула, качнула головой:

– Тогда было: «Приедается все, лишь тебе не надо примелькаться».

– Тоже хорошие стихи.

Ожидала вопросов: что? как? когда? где сейчас? Но ошиблась, – Венька ни о чем не спросил. И насмешек тоже не было. Все время, пока танцевали, молчал. В тот вечер она несколько раз ловила на себе его взгляд и со злорадством думала: «Ну, посмотри, посмотри».

Часов в двенадцать к их столику подошел официант и положил счет. Мужчины полезли за бумажниками. Венька закричал:

– Э, нет! Сегодня все были у меня в гостях. Все расчеты я произвожу.

Кто-то попробовал вяло возражать, но Венька уже отсчитывал деньги. Пожали плечами и согласились. Только она громко сказала Лешке, уже очутившемуся на другой стороне стола:

– Заплати.

Лешка моргал глазами, мало что понимая. Она повторила злее:

– Леш, ты что, оглох? Заплати.

– Брось ты! Ну, потом как-нибудь мы заплатим, – вмешалась Ленка. – Подумаешь, какое дело. Он все равно уже ничьих денег не возьмет. Ты Сквознякова не знаешь!

Не хотелось скандала. Пришлось уступить. Уходила она злая и на Лешку за то, что напился, и на Сквознякова за то, что мог ради развлечения, чтобы что-то кому-то показать, выбросить сто пятьдесят рублей, и на себя за то, что видно, что злится.

– А знаете-ка! Пошли ко мне. У меня еще бутылка коньяка есть. – Певец из Ростова приглашал вроде бы всех, но смотрел только на женщину в сером свитере.

Та захохотала:

– Как говорится: его вино, ее фантазия.

Лифт не работал, и на свой восьмой этаж они с Лешкой поднимались пешком. В одном из лестничных проемов увидели впереди Сквознякова и его приятельницу с распущенными волосами. Судя по взаимным объятиям, расставаться им явно не хотелось.

Через день возвращались с соседней турбазы из бара. Ночь была беззвездная, темная и страшная. Дорога шла лесом – ни фонарей, ни огней. Лешка очутился впереди, громче всех кричал, пробовал вместе с кем-то запеть. Она отстала. Шагала одна сзади всех, ждала, что рядом окажется Сквозняков. Он подошел. Хрустя камешками, шагали рядом. Венька приблизился, сжал ее запястье. Она вырвала руку, сразу же и резко. Продолжали идти молча. Впереди громко разговаривали и хохотали, где-то рядом слышался, плеск невидимой речушки. Из-за поворота показалась машина. Свет фар затрясся на черноте леса, скользнул на дорогу, осветил силуэты прижавшихся к обочине людей, понесся на них с Венькой. Она не хотела, чтобы их увидели вместе, сделала несколько шагов, прижалась к шершавым перилам мостика. Когда машина проскочила мимо, еще какое-то время стояла, прислушиваясь к шорохам речки. Венька был рядом. Она отвернулась, окликнула Лешку и побежала на его голос.

На лыжах они на следующий день не пошли. Проспали до одиннадцати, потом решили погулять. В холле у буфетной стойки в накинутой на плечи белой шубе сидел Сквозняков. От того, как вскользь взглянул, когда она выходила с Лешкой из лифта, подумала, что, скорее всего, ее-то он и поджидал. Лешка пошел к нему.

– Привет. Ты чего сегодня сачканул? Все катаются, а он здесь кофе распивает…

– Нет настроения, – ответил Венька.

– Ну, ты, брат, уж дня два перебираешь.

– Не из-за этого. Просто выходной решил устроить. Кофе хотите?

– Оль, давай? – предложил Лешка. Не дожидаясь ее согласия, Венька махнул рукой буфетчице – юной восточной красавице. Взяли чашечки и кофейник, уселись за низкий столик, закурили.

– А вы чего? Надоело кататься? – спросил Венька.

– Ну, перерыв надо сделать. У меня уж все кости болят. Весь в синяках. Хоть вчера что-то получаться стало. А то – никак. Влево еще ничего, а вправо стану поворачивать – обязательно упаду. У Ольки и то лучше выходит.

– Прям уж, выходит.

– Научитесь. Не сразу. Я помню, когда первый раз сюда приехал, у нас в группе девчонка была с юга откуда-то. На беговых лыжах ни разу в жизни не стояла, не то, что на горных. У нее не получается – она сразу плакать. А я ее утешить хотел, говорю: «Ничего, научишься. В цирке вон медведя учат на велосипеде кататься».