Проехав вдоль ограды, экипаж остановился у массивных ворот. Никто не спешил открывать главному министру дверцу и подавать руку — всем было известно, что Дертоль не любит, когда ему так навязчиво прислуживают. Элья уже была рядом с каретой, когда пассажир, немного помешкавший — чай, давно уже не двадцать лет — ступил на плитки перед воротами.

— Здравствуйте, господин Дертоль!

Главный министр был высокого роста, и даже многослойная чёрная накидка не скрывала сухощавости его фигуры. В его облике присутствовало что-то от филина — вероятно, виной тому были чуть всклокоченные седые волосы, а также неимоверно кустистые брови, нависавшие над внимательными серо-голубыми глазами. Если бы не эти брови и не собранный глубокими морщинами подвижный лоб, узкое лицо главного министра Дертоля можно было бы назвать застывшим: даже когда он говорил, его губы едва размыкались, что, впрочем, не мешало произносимым словам звучать чётко и внятно. Улыбка в исполнении главного министра была величайшей редкостью, и очень немногие люди, даже работавшие с ним каждый день, имели честь её видеть. Однако, обнаружив перед собой танцовщицу с недоеденной булочкой в одной руке и кружкой в другой, с каплей молока на подбородке — которую Элья, впрочем, тут же нетерпеливо смахнула — и большим ярко-синим цветком в золотистых волосах, Дертоль именно что улыбнулся, причём не из вежливости, а совершенно искренне.

— Здравствуй, Элья. Что ты тут делаешь?

— Да вот, решила выбраться в город пораньше — а то потом весь день репетиции, представление, опять репетиции… ну, вы же знаете! — рассмеялась она.

Дертоль вежливо кивнул в ответ, хотя, конечно, понятия не имел, сколько у придворного театра репетиций. А представление у Эльи сегодня было только одно — перед ним и остальными министрами, после дневного совещания. Это была его идея когда-то: Дертоль говорил, что полчаса наслаждения искусством в день делает работу более продуктивной. Небольшой незамысловатый спектакль, позволяющий отвлечься от государственных дел, но при этом не поглощающий внимание полностью — лучшее средство для того, чтобы стимулировать умственную деятельность, а заодно немного отдохнуть. Так считал Дертоль, и остальные министры с ним соглашались — что им ещё оставалось.

С главным министром Элью связывала давняя дружба и глубокая признательность. Ведь именно он когда-то, инспектируя королевские школы-приюты, обратил внимание на талантливую девочку-танцовщицу, которая участвовала в спектакле, организованном в честь его приезда. После этого Элью часто приглашали выступать во дворце, а со временем она прижилась в придворном театре…

…Распрощавшись с главным министром (тот был всё-таки слишком занятым человеком, чтобы дольше двух минут вести праздные беседы), Элья отправилась дальше, вдоль по набережной. Хотела свернуть в ближайшую подворотню, однако осуществить задуманное не успела — увидела невдалеке мужскую фигуру. Кто-то стоял на берегу, опустив голову. Смотрел на воду. Коричневая накидка, шляпа с узкими полями, из-под шляпы видны концы длинноватых для современного мужчины волос…

У Эльи перехватило дыхание.

«Вряд ли, конечно, — подумала она. — Но если всё-таки…».

Девушка засунула в рот остатки булочки и принялась усиленно жевать. Хотелось пройти мимо незнакомца и посмотреть, действительно ли это незнакомец. И, если нет — если это всё-таки окажется Грапар — то будет лучше, если он увидит её не с булкой в руках, и не с кружкой (куда бы, кстати, деть кружку?..).

Увы, человек в шляпе заметил её прежде, чем Элья успела принять более подобающий для встречи вид. Повернулся, неторопливо пошёл в её сторону… и, конечно, это оказался Грапар.

У Эльи хватило ума орудовать челюстями чуть поизящнее. Она молча посмотрела на мужчину, как бы задумчиво его изучая и не спеша изображать бурную радость (для этого надо было бы, по крайней мере, сначала прожевать).

— Доброе утро, Элья. — Он слегка поклонился, приподняв шляпу.

Элья тоже приветственно наклонила голову. Потом проглотила, наконец, булку, отпила глоток молока, и лишь тогда сказала:

— Здравствуйте. — Улыбнулась. — Честно говоря, не думала, что мы ещё когда-нибудь увидимся. А вы?

Грапар тоже улыбнулся.

— И я не думал. Но, если по правде, надеялся… Хотя я меньше всего ожидал встретить вас возле королевской тюрьмы. Позвольте полюбопытствовать, что вы делаете здесь?

— Мне просто захотелось погулять. Сюда я вышла случайно.

— Какое совпадение! Впрочем… — его улыбка вдруг погасла, — я иногда бываю в этих краях. Видите ли, здесь рядом находится место, где погиб мой отец…

У Эльи тут же болезненно потянуло в груди. Приподнятого настроения как не бывало.

Её родители тоже ведь погибли недалеко отсюда. Только девушка предпочитала не вспоминать об этом и вообще старалась не приближаться к месту обрушения Лебединого Моста. Хотя судьбу, конечно, не обманешь — бабушка в своё время ясно дала понять, что если принадлежишь к Клану Альбатроса, то твои корни всё равно тебя найдут. Как бы Элья ни старалась избегать места гибели отца и матери, оно всё равно притягивало её, и она попадала туда, так или иначе.

— А… а как он погиб? — пролепетала Элья.

— При крушении Лебединого Моста. Это здесь, совсем близко… Не хотите пройтись вместе со мной?

Элья словно онемела. Она вовсе не хотела туда идти, но вместо того, чтобы хотя бы помотать головой, опёрлась на предложенную руку и зашагала вместе с Грапаром к страшному месту.

Элья почти не помнила ни отца, ни мать. Их образы иной раз проходили по краю её памяти, но то были расплывчатые силуэты, бесформенные цветовые пятна без лиц, и не более того. Правда, при этом Элье почему-то очень подробно воображался сам Лебединый Мост, будто ей доводилось видеть его на самом деле, а не только на картинках. Ей даже казалось, что она различает в собственных воспоминаниях сколы на каменных крыльях лебедей, касается шершавого камня, наблюдает над собою величие одной из изогнутых мраморных шей. Иногда Элье даже чудилось, будто она помнит, какая тяжесть одолевала ноги при восхождении к центру крутой белой спины моста, и как солнце этого никогда не существовавшего дня припекало её белобрысую макушку…

А может, всё это действительно было. Может, она когда-то и гуляла с родителями по тому мосту. Но разве человек может с такой точностью помнить то, что происходило с ним в два-три года?..

От моста не осталось даже камешка. Сейчас о трагедии напоминал лишь маленький бронзовый лебедь, сидящий со склонённой головой на гранитном постаменте, таком невысоком, что когда летом берега Шемы кутались в заросли осоки, крапивы и лопухов, то он почти полностью скрывался в зелёном мареве — видно было только один памятник. Сейчас же можно было хорошо разглядеть и постамент, и лебедя, однако на размякшей от весенних дождей земле с редкой зелёной порослью эта конструкция смотрелась довольно уныло.

Элья с Грапаром подошли так близко, что могли бы прочесть краткую надпись на постаменте: «Однажды мы взлетим». Однако им как раз можно было не читать: оба знали, что здесь написано.

— Мои родители тоже тут погибли… — едва слышно произнесла Элья.

Грапар резко обернулся к ней и почти отшатнулся. Целое мгновенье на его лице было написано самое настоящее отвращение, и Элья испугалась.

Потом он вздохнул и, опустив голову, замер.

— Что?!

Мужчина покачал головой, губы его изогнулись в горькой усмешке.

— Как всё-таки забавно порой поворачивается судьба… Родители сражались за свободу страны, а их дочь танцует для тех, кто лишил страну свободы. Верно говорят, что Чёрный Странник выбирает нам дороги уже при нашей жизни, и мы можем наблюдать его своеобразное чувство юмора…

— Да что вы такое несёте?!

Грапар задумчиво, с сомнением посмотрел на неё. Лицо его немного смягчилось, но Элья чувствовала, что между ними в это мгновение пролегло что-то такое, что отдалило их друг от друга. Неотвратимо, невозможно…

— Вам, конечно, неизвестна подоплёка того дня, верно?