Сколько я лежу не знаю, первый раз очнулся было темно, говорить не мог, только мычал. Вот и намычал помощь в виде санитарки. Почему она не позвала врача не знаю, а только накормила, напоила и утку подсунула. Ох как было больно ходить по малой нужде. Видимо почки. До этого ни разу в жизни не испытывал такую боль, но справился, а после легче стало. Вот только на вопросы мои, она не ответила. А еще до рассвета меня куда то увезли.

Второй раз я очнулся под вечер. Болела голова, но глаза реагировали нормально. Сотряса нет. Видимо обезвоживание или побочка на лекарства. Тогда меня впервые попытались допросить. Да, не опросить, а допросить. Вопросы однозначные:

– Зачем убил? Как убил? Кто помогал? – я конечно дурак и голова болит, но сериалы “про ментов” видел и знакомых много в органах. Какие могут быть вопросы ребёнку без родителей? Где протоколы свидетелей или я единственный? Нет, думаю, буду ждать, а потом зачем-то решил юморнуть.

На шутку, “всё расскажу только Лаврентий Палычу” была странная реакция. Не улыбки, шутка же нормальная, ни страха перед его мощью, а легкий прищур. Ну типо: "вот ты где, второй носок?”

Потом понял свою ошибку и притворился уставшим. Кто их расклады разберет в этом времени? А то, что Берию грохнут после смерти Сталина, факт. Может уже копают, а я им улики. Мне главное непонятно, кого убили? А вопросы задают. У меня между прочим голова болит, а они пугают.

Вот тут я и понял, что они спешат. Ну кто, пусть и в закрытой больнице, но при посторонних будет тюрьмой и смертной казнью угрожать? Может и правда тюрьма, но расстреливать семилетнего, это вы не в то кино. Я чуть не засмеялся увидев лицо санитарки. Она в отличии от меня, в угрозы кажется верила и смотрела как в телевизор, где её любимый сериал идёт. Дебилизм и любопытство, больше в глазах не было ничего.

Чтобы не заржать, мне пришлось изобразить раскаяние, но видимо перестарался с задержкой дыхания, появились слезы. Не знаю, как это смотрелось на опухшем лице, но в тот момент у них (санитарки и майора) был одинаковый взгляд, сострадания и жалости. Милиционер искренне сожалел, что ему приходится запугивать ребенка.

“монастырь”

Сегодня, на третий день, пришёл этот. Взгляд говорил однозначно – “будут убивать”, но сначала получат признание. Сразу вспомнил и пожалел, о своей шутке про Берию. Теперь не важно из какого лагеря представитель. Одним не нужен свидетель, вторым не нужен дурак.

– Ты вину свою признай, сразу легче станет. – впечатывал слова “бровястый мордоворот”, дополняя их ароматами табака и перегара. В глазах пустота, ноль эмоций, задушит если не отвечу, а если ответ не понравиться, тем более. Он возможно показания уже написал.

У меня вариантов нет, звать на помощь без толку, я два часа пить просил. Правда кричать не могу, грудь болит и вздохнуть больно.

Надавить на жалость? Это только доставит ему удовольствие. Надо признать что я труп, и без страха тянуть время.

– Хорошо, давайте по порядку, кого я убил, где и как? Я всё подпишу. Объясните по человечески. Я последнее, что помню, как купался вечером. И можно воды? Очень пить хочется. А в этом здании похоже никого нет или глухие. – я говорил искренне, потому что мне было плевать, хуже исхода, чем написан в его глазах я не представляю. – Так. – пока я говорил, его лицо оставалось безэмоциональной маской, лишь верхняя губа с левой стороны несколько раз дернулась, оголяя клык. – Где купался, когда? – В пруду. В субботу, вечером. А можно воды? – А теперь рассказывай как убивал? – Да кого я хоть убил? Что ты заладил, убил, убил? Воды дай. – от последнего крика сдавило грудь и я наклонившись на левую руку начал кашлять, заходясь влажными хрипами. Похоже пневмония, мелкие вдохи обжигают холодом лёгкие. При переломе ребер, это частое явление. – Я когда умру, кхе-кхе, приду к тебе во сне и буду трахать мозг, кхе-кхе. Как ты меня убил? Ну расскажи? Как ты меня убил? кхе-кхе.

Мордатый встал и отошёл к окну. Мне было его не видно, но я осознавал, что он может там делать. Готовит удавку или шприц. Я прокашлялся и отвалился на спину.

– Зачем ты вчера говорил про Берию? – раздался голос от входной двери. – С вашими постными рожами, это трудно понять. Я решил пошутить над майором, но видимо пошутил над собой.

Звук льющейся воды, был подобен райской музыке. Да что там рай, а готов был провалиться в преисподнюю, лишь бы этот стакан достался мне. После первого большого глотка я закашлял и полковник, стоявший у окна, начал движение с желанием хлопнуть по спине.

– Сам, кхе-кхе, – я поднял указательный палец здоровой руки, – а то убьешь ненароком, кхе. – Шутник значит? А убивал зачем? – спросил мужчина с графином, я поднял глаза и узнал Булганина. Этот человек был в правительстве Сталина, но я не помнил его дальнейшую судьбу. – Кого хоть убили? – на мой вопрос Булганин, приподнял бровь. В его глазах читалось отчётливое желание ударить. – Он ничего не скажет, уходите. – раздался скрипучий голос от окна. – Через 10 минут тут будут люди Берии. Пусть они разбираются со Старухой.

Булганин и Бровастый в генеральских штанах, быстро вышли из палаты, а хозяин скрипучего голоса подошёл к кровати. Его красные зрачки, резко выделялись на фоне белой кожи и седых волос. Он посмотрел на меня с любопытством, а потом сказал:

– Передавай привет волчице, щенок. – и по носу прилетел сильный щелбан.

Когда отдышался от боли, в палате никого не было. Я несколько минут вытирал льющуюся кровь одеялом, а потом открылась дверь и на пороге стоял Берия. Ну вот и глюки начались, подумал устало и заснул.

Примерно в это время. Илья Михайлович Рыжаков (участковый)

Ну вот, загадка усадьбы раскрыта, а удовлетворения нет, даже наоборот. Пусть не раскрыта тайна прошлых лет, начиная от первого хозяина и заканчивая послереволюционными обитателями. Найденное письмо подсказало, что искать нужно в городских архивах, некую Анну Волкову и всё. Главное теперь ясно, что произошло прошлым летом. Финальную точку предстоит поставить на кладбище, где будут захоронены эти тела, вернее то что осталось через год.

Мы аккуратно складывали в два гробика кости. Федька точно находил очередную лисью нору с костями. Также точно определял принадлежность к трупу. Никто не сомневался в его указаниях, пребывая в скорбном настроении.

– Эти последние, – Федька высыпал, горсть жёлтых косточек, в узкую части гробика. – Думаю, тут только стопа. Выходит на каждом теле отсутствуют три фаланги. – Да, Анна Кузьминична права, он отрезал и унёс пальцы жертв. Ну что заколачиваем и понесли к лодке? – спросил Иван. – Нам ещё до заката нужно могилы выкопать. Кстати Илюша, вторую тоже у нас хоронят? – Нет, в рай-отдел отвезу. Они дело по розыску замяли, пусть теперь родителям в глаза смотрят. Ладно мужики, сворачиваемся, схемы я нарисовал, протокол в отделе напишу. Пойдём. Мне ещё к Толику нужно заехать, сестру отвезти. – поторопил я ребят.

Когда мы на вёслах подходили к затону, лодка шедшая первой остановилась.

– Илюх, а парень на том берегу и нам нужно поспешить к нему. – сказал Иван, Федька сидел рядом с ним с закрытыми глазами и казалось даже не дышит.

Мы сгрузили гробики на самый мыс и резво направились на противоположный берег, чутью ребят я привык доверять. Они вырвались вперед и когда наша с Васькой лодка уткнулась в землю, их уже не было видно. Затащив оба судна повыше от воды, мы побежали следом.

Мы двигались по направлению к монастырю. Несмотря на мой бег, Васька ничуть не отставал, казалось он и не хромал полчаса назад. Несколько раз он даже забегал вперед и кричал “по совиному”. Ответов на его сигнал я не слышал, но прекрасно знал, что он означает: "Только разведка, без прямого вмешательства."

Когда мы вышли к опушке, я увидел как Иван вяжет солдата, второй лежал рядом и пучил на нас глаза. Федьки видно не было.

– Внутри восемь человек, две женщины. Вчера вечером гарнизон отправили в часть. Эти из дальнего дозора вернулись потому, что 4 часа нет смены. Идти в монастырь опасаются, уже час шатаются по округе. Остаётся наш парень и чет… – отчёт Ивана прервал жест Васьки. – Машина едет, нет две и… внутри тоже завелась. Что с парнем? – спросил он. – Жив, но очень напуган. И ещё. Там кажется “Чужой”. -настороженно всматриваясь ответил Иван и еле успел удержать рванувшего к монастырю Ваську. Тот мелко дрожал, за гримасой злости не было видно глаз. Теперь это были тонкие трещинки и в них сверкала ярость. Я видел его таким однажды.