— Зачем? — всего один вопрос, который мучает с самого первого дня моей встречи с Мэтом. Вопрос, на который я не знала ответа все эти десять лет.



— Его матери нужны были деньги на лечение меньшей дочурки. Она нам старшего пацана, а я ей — поддержку первого и лечение второй. Все просто.

— Весь этот…спектакль зачем?

— Мне нужно было идеальное оружие против Чехова. И ты им стала.

И он рассказал. Уже в этой пустой комнате с одной огромной кроватью, стоя у окна, Мэт признался, что Клим, мой Клим — его сводный брат. Брат, отнявший у него все.

— Когда я нашел тебя в психушке, то не сразу понял, кто ты, — и в его словах сквозит злоба. Господи, Мэт, в кого ты себя превратил? — А потом…потом стало даже интересно наблюдать за тобой. Трахать тебя. Подкладывать под других. Забавно было сделать шлюхой ту, кого мой братец боготворил. А потом вернуть ему…

— Забавно… — эхом повторяю. — Забавно, что у тебя ничерта не вышло. По всем пунктам. Ты проиграл, Матвей.

— Проиграл? О нет, детка. Наш папаша всю жизнь ставил мне в пример Клима. жалел, что променял своего талантливого сына на мою мать, которая родила ему оболтуса и разгильдяя. Он презирал меня. Меня, законного сына, который был рядом с ним всегда! Это я подтирал ему сопли, когда он перестал быть похожим на человека. Я выносил за ним дерьмо! А он…он оставил все своему ублюдку. Завтра он отдаст мне все, до последней копейки.

Я смотрю на идеально ровную спину мужчины, чьей игрушкой была десять лет и не понимаю. Вот этот весь спектакль…все это из-за банальной зависти?

— Ты врешь, — укрываю Тишку. — Ты успешный человек, Мэт. Благодаря своим клубам ты держишь в руках многих влиятельных людей. Я точно знаю, что у тебя на каждого есть компромат. Такой, что ты можешь править миром, не выходя из дома. И рискнуть всем этим ради призрачной мести? Не верю.

— Твое право, — пожимает плечом и протягивает мне мой же телефон, отобранный еще на входе. — Звони. Ты должна сделать так, чтобы твой муженек поверил, что ты обманула его. Отними у него последнюю надежду, детка.

Он стоял рядом весь разговор, ловя каждое слово, чтобы не сболтнула лишнего. Только Климу достаточно и этого. Он ни за что не поверит, что я вру. А значит, придет за нами.

— Ты так ничего и не понял обо мне, Мэт, — останавливаю его в дверях.

Ты играл мной, а я играла по своим правилам.

Он бросает на меня странный взгляд. Улыбаюсь устало.

— Я ни с кем не спала, кроме тебя. Не стала шлюхой, как ты ни пытался. А ты загнал в угол хищника и теперь он просто порвет тебя. Потому что у него нет выхода. Только тот, который ты закрыл своей спиной.

Мэт широко улыбается, изображает двумя пальцами пистолет и бросает перед тем, как уйти и оставить нас с Тишкой одних:

— Я успею нажать на курок, детка.

Я еще долго сижу на подоконнике, вглядываясь в ночное небо, утыканное звездами. А в голове слова Тишки сразу после ухода Мэта. И в груди щемит от его простого “мама”.

Я нашла его биологическую мать раньше Мэта. И теперь по закону опекуном Тишки был Клим. Оказалось, в органах опеки давно лежал пакет документов моего Беса. Весь процесс тормозило только одно: мать Тишки не лишена родительских прав. Когда я нашла ее в закрытой психиатрической клинике, она умирала от СПИДа. Благодаря связям, о которых я совсем недавно напоминала Мэту, все удалось уладить за пару дней без лишнего шума. Судья, завсегдатай моего клуба, лишь напомнил, что после смерти биологической матери мальчика желательно усыновить обоим супругам. Но тут уже Климу решать после того, как все закончится. Потому что Тишка уже все решил.

Утром Мэт разделяет меня с Тишкой, хоть я бьюсь до последнего и даже оставляю следы ногтей на его холеной роже. И из клиники мы выезжаем разными дорогами. Со мной — Мэт, а с Тишкой — красивая блондинка, которую Мэт зовет Ольгой. Тишка снова обнимает меня на прощание и улыбается, а мне реветь хочется. И всю дорогу я сжимаю кулаки, до крови царапая ладони.

В салоне душно. Меня мутит и воздуха не хватает. Паника накрывает с головой, потому что мне страшно за Тишку. Я не знаю, где он и как обращается с ним та женщина. Мне плохо. Тошнота скручивает желудок. По спине катится холодный пот. И я некстати вспоминаю, что со вчерашнего дня ничего не ела.

— Останови, — хриплю, дергая ручку двери.

— Кира, остынь, — приказывает холодно, но когда видит мое лицо, велит водителю остановиться.

Я выпадаю из машины, судорожно хватаю ртом воздух. Но желудок скручивает приступом тошноты и меня рвет долго. До боли в животе и мушек перед глазами. Слезы катятся из глаз. Падаю на колени, руками загребая влажную от росы землю. Волосы падают на лицо, но чья-то рука собирает их на затылке. Плевать, чья. Другая рука протягивает бутылку воды, когда рвать больше нечем. Беру дрожащими пальцами, но она падает на землю, потому что рядом приседает тот, кого здесь не может быть. Его запах окутывает спасительным коконом. И я дышу ним, как только что спасенный утопленник.

— Ты… — выдыхаю и сглатываю горечь, разбавленную привкусом вишни — Тишка…

— Все хорошо, Незабудка, — в темных глазах отражается солнце.



И с головой падаю в черный омут.

— Ты…ты говорила, что умрёшь вместе со мной, а не вместо меня, — хриплый голос вытягивает из темноты. И я тянусь за этим голосом, таким родным, теплым. — Так что давай, Спящая красавица, просыпайся, а то я…

— Поцелуй, — шепчу пересохшими губами. Пить хочется неимоверно. Облизываю губы и медленно открываю глаза. Клим сидит рядом, сжимая в руках мою ладошку, и смотрит так, словно открыл восьмое чудо света.

— Сейчас, погоди.

Вскакивает с кровати, поднимает изголовье, удобнее взбивает подушки и подносит к губам стакан с водой. Вкладывает между губ трубочку. Тяну холодную воду и жмурюсь от удовольствия, когда она смачивает пересохшее горло.

— Ох, Кира, как же ты меня напугала, — выдыхает Клим, касаясь губами моих пальчиков.

— Поцелуй меня, — когда ладошка касается колючей щетины. — Разбуди свою…

Теплые губы накрывают мой рот, обрывая на полуслове. И это самое лучшее лекарство. Нежное, ласковое, разжигающее внутри огонь вкусом кофе и вишни. Клим отрывается от моих губ, и я тянусь следом, потому что вдруг становится пусто без его вкуса на губах, без его языка во рту. Без его поцелуев.

— С возвращением, моя маленькая бесстыдница, — целует кончик носа, скулы, носом трется о висок. И я едва не мурчу от удовольствия, теплом растекающегося по уставшему телу.

— Здравствуй, мой невыносимый К., — потираясь щекой о его щетину, закусив нижнюю губу, сдерживая стон.

Горячие ладони обхватывают лицо. Смотрю в черные глаза, до краев наполненные неверием. Что опять?

— Повтори, — требует. — Повтори, как ты меня назвала?

— Мой невыносимый К., — с улыбкой, видя его совсем растерянное лицо. — Ты…всегда был только ты, слышишь? Все мое — твое. И танцы…всегда только для тебя, понимаешь?

Кивает, лбом уткнувшись в мой лоб, и смеется тихо.

— Я идиот, Кира. Прости меня.

— Я люблю тебя, — вместо тысячи ненужных слов и давно опоздавших извинений.

Но едва распустившееся счастье разбивается о тревогу и страх, липкий, колкий, лижет затылок.

— Тишка… — задеревеневшими губами.

— Так, спокойно, — встряхивает осторожно, поймав мой растревоженный взгляд, и отодвигается в сторону. — С Тишкой все хорошо, родная. Спит.

На зеленом диване напротив моей кровати спит, обняв огромного розового барашка, наш Тишка. И безмятежная улыбка освещает его личико.

— С ним точно все хорошо? — все еще не веря. Порываюсь встать, но сильные руки припечатывают к кровати.

— Все в порядке, не волнуйся. Он даже не испугался.

Обмякаю, веря без оглядки этому мужчине.

— Маленький мужчина, — улыбаюсь сквозь набежавшие слезы.

— Отставить слезы! — командует Клим, стягивает обувь и укладывается рядом со мной, сграбастав в охапку. А я не против таких медвежьих объятий, в которых так тепло и уютно.