— Расскажешь, что произошло? — прошу после долгих минут нашего молчаливого счастья.

— Вчера умерла мать Тимофея, — огорошивает, и я вся сжимаюсь, невольно глядя на спящего мальчика, который остался совсем один в этом мире, — и я хочу, чтобы ты подписала документы об усыновлении.

Поднимаю голову и смотрю в его серьезные черные глаза, абсолютно, безгранично счастливая. Нет, он не один! У него есть этот замечательный, идеальный мужчина, которого Тишка называет папой. А теперь…буду я.

— Если ты, конечно, не против…

— Он назвал меня мамой, — всхлипываю.

— Конечно, родная. Кто же ты ему, как не мама, — накрывает ладонью затылок, укладывает мою голову себе на грудь и судорожно выдыхает. Боялся, что я откажу? Никогда. Потому что люблю. Так сильно, что дышать больно. Люблю обоих моих настоящих мужчин. Обнимаю его крепко, буквально впечатываясь в сильный бок и целую грудь. Там, где бьется упрямое сердце. И чувствую его губы в своих волосах. Вдох-выдох.

— Что с Мэтом? — на выдохе, ощущая, как напрягается Клим под моими руками. Поднимаю голову и заглядываю в его прищуренный взгляд. — Мне нужно знать, а ты обещал рассказать.

— Не думаю, что тебе нужно это знать сейчас. Ты слишком истощена.

— Что… — сглатываю, ощущая, как страх снова обнимает затылок, — что ты с ним сделал?

Хмурится.

— Я просто сдержал свое обещание.

Обещание? Закусываю губу, вспоминая. Но память та еще хитрая лиса, убегает, запутывает следы — не догнать. Разве он обещал что — то сделать с Мэтом?

— Клим, — почти требую, злясь на себя и собственную память.

— Успокойся, — со злостью. — Тебе нельзя волноваться и вспоминать ничего нельзя. Вообще ни о чем не думай.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Тогда говори!

— Зачем?

— Я…хочу знать, что он больше никогда…

— Он больше никогда не прикоснется к тебе, Кира, — перебивает Клим. — Вообще ни к кому не прикоснется.

— Ты…ты убил его? — шепотом, с дрожью в ломающемся голосе.

— Хуже. Кастрировал. Как и обещал.

«Чтобы кастрировать каждого, кто посмел к тебе прикоснуться», — болью по вискам.

— Зачем? Ты…

— Что, Кира, такого меня уже не любишь? — и в его глазах мелькает что-то муторное, поганое.

— Не смей, — рычу, запечатывая ладошкой его рот. — Не смей даже думать такое. Слышишь? Воюешь ты, дерусь я. Убьешь ты, убью я. Ты умрешь…

— Я умру вместе с тобой, — заканчивает вместо меня и прижимает так крепко, что у меня хрустят кости. — Спасибо.

— Дурак, Клим. Какой же ты дурак.

— Нее, — выдыхает немного нервно, и смешок получается таким же, — я Бес. И я люблю тебя, моя Кира Чехова. Сегодня и навсегда.

Уже позже, когда меня выписали из больницы, Клим привез нас с Тишкой в наш дом. Не в тот современный стеклянный особняк, где я прожила несколько странных и непростых недель, а в наш, деревянный, где мы были счастливы до того, как я все забыла.

Он почти не изменился, наш дом. Только во дворе появилась детская площадка и качели у пруда. А еще у нашего Рыжика, заметно повзрослевшего и потолстевшего, появился друг Ньюфи[1], черный комок шерсти с умными глазами и любопытным носом. Тишка визжал от восторга, когда увидел этого чудо — щенка, спящего на кровати в его комнате. Да, в нашем доме теперь есть детская. Даже две, потому что с некоторых пор во мне растет и пинается еще один упрямый мальчишка.

Клим по-прежнему работает в клинике отца и уже не мотается в свои опасные для жизни командировки. Наследство Тимофея, распорядителем которого до совершеннолетия стал Клим, он продал, а деньги положил на счет в одном из зарубежных банков. И показал мне мою могилу. Неприятное ощущение видеть себя на мраморном надгробии, но я запретила Климу что-то менять. Кира Ленская действительно погибла в той катастрофе, как и Кира Леманн. Обо мне той некому грустить, потому что все, кого я люблю — рядом.

— А как же отец? — спросил тогда Клим, обнимая меня и тоже прощаясь с той девчонкой, что смеялась нам с фотографии над могилой. — Он имеет право знать, что ты…

— Мой отец умер для меня много лет назад, — улыбаюсь грустно. В тот самый день, когда променял меня и маму на бутылку беленькой. — Поехали домой.

Я льну к мужу, вдыхая его родной аромат, и чувствую себя неимоверно счастливой. Я так и не открыла свою школу танцев, хоть и купила отличное помещение. Возможно, когда-нибудь наступит правильное время, и я снова смогу танцевать и выходить из дома без страха быть замеченной ушлым папарацци. Всем нужно время, чтобы позабыть о Кире Леманн. Я просто наслаждаюсь своим тихим счастьем.

Так вот в один из наших уютных семейных вечеров, когда Тишка уснул после очередного футбольного матча с отцом, я все-таки выпытала у мужа всю правду. И он, обнимая меня, разгоряченную его ласками и сумасшедшим удовольствием, признался, как испугался за меня и Тишку. Как они втроем обвели вокруг пальца тех, кто следил за Климом, чтобы перехватить Мэта по дороге в город. И перехватили. Клим — меня, а Кот — Тишку.

Рассказал, как Кот думал, что я их обманывала, потому что они нашли дневники моего психолога — Виктории Воронцовой, в которых она писала, что я не поддаюсь гипнозу. А я вспоминаю Вику…ту, которую безгранично любил Антон.

— Знаешь, — говорю Климу, кружа пальцем по его груди, — а ведь она любила его. Прожила столько лет с Воронцовым, а любила Водяного.

— Откуда ты…

— Она сама призналась в день свадьбы. Плакала сидела и говорила, говорила. Пока Воронцов искал украденную невесту. Она ведь до последнего верила, что Антон придет за ней. Увезет на край света. А он не пришел.

— Дурак, — хмыкает Клим. — И он до сих пор казнит себя за это. Погряз в работе, — все клубы, принадлежавшие мне и Мэтту теперь — вотчина Антона. — Зато Кот, кажется, влюбился.

— Да? — закусываю губу. — И кто она?

— Понятия не имею. Сказал, как вернется — все расскажет.

— Конечно, расскажет. Я из него всю душу вытрясу!

Обещаю грозно, а муж смеется и переворачивает меня на спину, покрывая поцелуями мой округлившийся животик.

После очередного раунда Клим рассказывает, что Рощин — сыщик, которого нанял Кот, выяснил, что Мэт — сын мачехи Клима, последней жены его отца. И что месть как мотив — полная ерунда. На самом деле ему нужен был Тишка и опека над ним. Чтобы получить теневой бизнес Аристарха Белопольского и легализовать свой чудо — препарат, стирающий память, который он столько лет успешно тестировал на мне. И если бы не Клим, обрубивший связь Мэта со мной — я бы так никогда ничего не вспомнила. И что его бывшая любовница легко и просто сдала Клима Мэту, пообещавшему ей долю в бизнесе. Да, деньги развращают людей.



— То есть он живой? — спрашиваю, удобнее устраиваясь в объятиях мужа.

— Химическая кастрация — это курс определенных препаратов, Незабудка, а ты о чем подумала?

О чем я подумала — лучше ему не знать. Но мой Бес снова читает мои мысли. Смеется, целуя в висок.

— Кровожадная ты моя.

Смущенно утыкаюсь носом ему в подмышку и тоже смеюсь, пряча за веселостью облегчение, потому что никто и никогда больше не тронет меня. Никто не вломится в мою жизнь в грязных ботинках. Никто не разрушит мою маленькую, но самую лучшую семью. Потому что у меня есть он, мой Бес. Мой мужчина, который кастрирует каждого, кто посмеет протянуть свои лапы к нашей семье. Мое все.

[1] Ньюфи сокращенно от Ньюфаундленд — порода собак.

Конец