Кира смеется, явно довольная и оказывается непозволительно близко. Перестаю дышать. А она тянется на носочках к моим губам, касается мягко, пробивая разрядом в тысячу вольт. Кончиком языка собирая каплю шоколада.

— И правда вкусно, — соглашается, пряча рот ладошкой, и отступает на шаг.

Но я не даю ей сбежать, ловлю за талию и прижимаю к себе. Она тихо вздыхает куда — то мне в грудь, трется носом, а следом:

— Ой, я тебе рубашку испачкала, прости, — и губу закусывает с таким виноватым видом, что я взрываюсь хохотом. — Я постираю, честное слово, — тараторит, расстегивая пуговки.

— Да черт с ней, с рубашкой, Кира, — перехватываю ее ладошку, касаюсь губами. — Хоть все изгваздай. А еще лучши сама носи. Тебе пойдет.

И снова по щекам ползет румянец. Коварная соблазнительница, твою мать. А стесняется, как школьница.

— Лучше командуй, что делать, а то тесто скоро из всех окон полезет, — фыркаю, кивая на стол, где в миске подходит еще одна порция теста.

Кира снова ойкает, но едва оказывается у стола, сразу начинает раздавать команды. Снимаю с крючка еще один фартук, повязываю на себя и с головой ныряю в квест под названием: «Испечь булочки и не отлюбить собственную жену на кухонном столе».



Я смотрю на Клима, не сводящего взгляда с серой ленты шоссе, и не могу отделаться от желания его поцеловать. Губы покалывает, они все еще помнят вкус шоколада на его губах. Помнят его пьянящий вкус, украденный мимолетным касанием.

Облизываюсь, но на губах вкус ванили. Улыбаюсь и отвожу взгляд, думая о том, что сегодня я сделала что-то необыкновенное. Мы сделали. И в груди горячим шелком растекается нежность.

— Нам это все не съесть, — изрекаю задумчиво, глядя на гору выпеченных булочек: смешных, маленьких и так вкусно пахнущих. Их здесь сотня, не меньше.

— Да уж, перспектива лопнуть меня тоже не прельщает, — фыркает Клим, с самым серьезным видом рассматривая шедевр кулинарии и почесывая затылок. Наш шедевр. Прыскаю со смеху, ярко представив Клима, перекатывающегося из стороны в сторону, как колобок. Ужасное зрелище, но до чего же смешное! — Хотя, — лукаво щурится, плавно наступая на меня, — тебе бы пошел…животик.

Запускает руки под фартук, а я задыхаюсь от его слов и прикосновения. Смех тонет в тихом стоне, слетающим с губ. И темный взгляд обжигает обещанием.

— Стану толстой и некрасивой, — парирую, надувая щеки. Убегая от огня на дне пьянящего взгляда. Со всех ног драпая от собственного пламени, сжигающего изнутри.

— Зато не сбежишь, — выдыхает, двумя пальцами сдувая мои щеки. Фырчу губами, и Клим смеется, чмокает меня в кончик носа, разбавляя наше напряжение легкостью и улыбкой. — А я, кажется, знаю, что нам с этим делать.

— Есть? — тоскливо предполагаю я.

— Обязательно, — смеется Клим уже из коридора, оставив меня наедине с мучным зоопарком. — А еще угостить кое-кого, — замирает на пороге с огромной плетеной корзиной.

В четыре руки мы быстро перекладываем наши булочки в корзину, накрываем чистым полотенцем, пахнущим свежестью и хрустящим чистотой.

— Поехали, — подгоняет он, даже не переодевшись. И мне не дает. Уже в машине наспех вытираю лицо влажными салфетками. Хоть муки нигде нет.

— Куда мы едем? — все-таки спрашиваю я, наблюдая, как Клим загружает полный багажник напитков и фруктов.

— Туда, где нас всегда ждут, — отвечает загадочно. И всю дорогу молчит, хоть я всячески пытаюсь выудить из него конечную точку нашего маршрута.

Даже угроза быть зацелованным и не увидеть меня голой не помогает.

А когда он въезжает во двор детского дома, я трусливо прячусь в машине, и ему приходится вытаскивать меня из салона.

— Не пойдешь сама, перекину через плечо и понесу. Вот детишки порадуются, — добавляет зловеще, явно настроенный воплотить свою угрозу в жизнь. Нет уж, такого моего позора ему не видать.

Мне доверяется нести корзину с выпечкой. Я почти не разбираю дороги. Мне страшно до трясучки. А потом появляются они: девочки и мальчики разного возраста. Рыжие, темноволосые, смуглые и белокожие, что альбиносы. Они гомонят, смеются, единым живым организмом окружают нас с Климом. Тот шутит, спрашивает у каждого, как дела. И я поражаюсь его перемене. Такого Клима я не видела. Да и что-то мне подсказывает, что жесткого военного хирурга Клементия Чехова таким не знает никто. Только эти…дети.

Директор детского дома, изящная дама средних лет, встречает нас тепло и споро организовывает персонал, который накрывает столы в столовой, пока Клим позволяет ребятне утащить нас в игровую.

— Пливет, — звонкий голосок отвлекает от Клима, который рассказывает детям какую-то жутко интересную историю.

Опускаю взгляд и встречаюсь с черными бусинами глазенок в обрамлении густых черных ресниц маленького мальчишки. Он прижимает к груди потрепанного медвежонка и смотрит только на меня.

— Привет, дружок, — улыбаюсь. — Прячешься?

Он кивает совершенно серьезно и щурится, будто уличил меня в чем-то постыдном. А у меня внутри все обрывается. Невольно перевожу взгляд на Клима, хохочущего с малышней, и снова на мальчишку, которому не больше пяти лет. Так не бывает. Приседаю на корточки.

— Как тебя зовут, дружок?

— Тимофей, — говорит так серьезно, словно от этого зависит судьба целого мира.

— А я Кира, — протягиваю ему руку. Он пожимает ее так крепко, как только может пятилетний мальчишка.

— Ты будешь моим длугом?

— Легко.

— Тогда пошли.

Берет меня за руку и утягивает за собой. Он ведет меня на улицу, на детскую площадку, где мы молча катаемся на качелях. А потом Тиша показывает мне свой секрет…прячущуюся на заднем дворе приюта кошку с тремя котятами. Оказывается, он со старшими ребятами обустроил ей тут целое лежбище и таскает ей вкусняшки из столовой. Тиша говорит мало, в основном слушает мою болтовню, но меня это не напрягает. Я привыкла рассказывать сказки брату. При мысли о Димке становится грустно, и Тиша дает мне время…погрустить. А потом я снова рассказываю ему о волшебной стране, где люди жили вместе с драконами. О храбром мальчике, поведшим драконов на поиски их Тайного мира.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Ох, Тимоша, — всплескивает руками молодая девушка, рыжая со смешными веснушками, — а мы тебя потеряли. Идем, там гости столько вкусностей навезли.

— А Машке будет? — спрашивает Тиша с такой надеждой, что я бы сама скормила кошке половину нашей провизии.

— И Машке, — смеется девушка, беря Тишу за руку, — и всем ее троглодитам. Идемте, — уже мне, — Клим Афанасьевич вас потерял.

Киваю. Мы возвращаемся в здание. Тиша бежит к столу. А милая девушка замирает со мной в дверях столовой. Я не хочу туда. Мне нужно побыть одной и подумать над тем, что со мной происходит. Наблюдаю, как Тиша тянется к булочке, но не достает, хмурится. Клим подхватывает его на руки, поднимает над столом. Тиша хохочет и мое сердце сходит с ума.

— Клим Афанасьевич его спас, — вырывает из мыслей голос воспитательницы, судя по всему. — Тимофея, — поясняет она. А я ловлю каждое ее слово, не сводя глаз с Клима, с рук кормящего довольного Тимофея. — Мамаша родила его дома и выбросила на помойку. Клим Афанасьевич его нашел и привез к нам. Мы хотели назвать его в честь крестного, так сказать. Но Клим Афанасьевич дал ему имя Тимофей. Сказал…

— В честь деда, — срывается с языка. И память нещадно лупит по затылку каменным кулаком…

Выдыхаю, растирая виски. Вынимаю из пучка шпильки, переплетаю в хвост. И снова смотрю на Клима.

Он ведет уверенно, выстукивая по рулю причудливый ритм. А я слушаю, и пальцы на бедре подхватывают его, а в голове рождается музыка и…танец…