

— Ревность тебе к лицу, — смеётся, — жена.

Припирает к стенке. Приходится запрокинуть голову, чтобы поймать его взгляд, на дне которого бесы пляшут ламбаду.

Что? Ревность? Размечтался.

— Мне просто интересно, — строю совершенно невинное лицо, как будто не я минуту назад орала, как потерпевшая. — Куда тебе так срочно приспичило в таком, — кладу ладонь на его все ещё напряжённый пах, — интересном положении? Я могу…

— Это вряд ли.

— Ну и проваливай, — фыркаю обиженно и подныриваю под его руку, — муж. Объелся груш, — добавляю уже в спальне.

— Терпеть не могу груши, — слышу жесткое за спиной.

Морщусь и понимаю, что тоже не ем груши. Не потому что не люблю, а потому что при слове «груша» в голове словно вспыхивает красная лампочка: опасность.

— У меня на них жуткая аллергия, — поясняет Клим, подперев плечом дверной откос. А ещё минуту назад куда-то торопился, разве нет?

— Аллергия, точно, — вот и ответ на сигнал тревоги в голове.

— Мне нравится, как ты ревнуешь.

— И ничего я не ревную, — бурчу под нос.

Стягиваю с кровати покрывало, делаю попытку завернуться в него, как в паранджу, но попытка с треском проваливается.

Клим обнимает со спины, осторожно выудив из рук покрывало. То стекает по ногам на пол. Вздыхаю. Кажется, он прав. Я действительно ревную.

— Я, правда, спешу. У меня через сорок минут операция, — кладет ладони под груди.

— Но тебе же нужна ясная голова, — намекаю на его желание. Не сними он напряжение, все мысли будут в известном месте.

— Не волнуйся, моя фетишистка, — затылком чувствую его улыбку. — Я справлюсь.

И я ему верю. Конечно, справится. Не маленький мальчик. Но…черная ревность делает свое дрянное дело.

— Почему ты избегаешь меня?

— Интересно, в каком месте? — удивляется, огладив потяжелевшие полушария.

— Я о сексе. Нормальном традиционном сексе, — почти злюсь.

— Поверь, маленькая, ты ещё будешь молить меня о пощаде. А пока…привыкай к мысли, что я твой муж. Мне нравится, как звучит «муж мой» в твоих устах, жена.

Прикусывает мочку уха. Ойкаю и тут же получаю лёгкий шлепок по попе.

— Все. Ушел.

И правда ушел, оставив меня в лёгком шоке от понимания, что я действительно назвала Клима мужем. Дважды. Это вышло само собой. Легко. Словно я называю его так ежедневно уже много лет.

— Муж мой, — повторяю тихо, катая на языке, как самую сладкую ягоду.

Что ж, мне тоже нравится, как это звучит. Буду привыкать. А пока душ и завтрак.



Тугие струи приятно ласкают кожу, щекочут, заставляя дрожать от колких и в тоже время каких-то трепетных прикосновений. Беру мочалку, капаю на нее пару капель мыла, вспениваю. Касаюсь шеи и вздрагиваю от прокатившейся низом живота дрожи. Закрываю глаза, опускаю руку на грудь. Едва касаясь обвожу потяжелевшую грудь, чуть приподнимаю. Рваный выдох срывается с губ. Кончик мочалки касается сосочка, который уже давно приобрел мраморную твердость. Кажется, еще с того момента, как Клим разбудил меня. И я представляю его руки на своей коже. Ноготки другой руки на секунду впиваются в бедро, и тут же их болезненное прикосновение сменяется нежным поглаживанием.

О Боже…это что-то запредельное. Кожа вспыхивает под мочалкой. И даже прохладная пена, белыми облаками укрывающая груди не спасает от этого пожара. Это не я…это руки Клима ласкают подтянутый животик, спускаются ниже. И замирают в миллиметре от жаждущей плоти. Ниже…обтирая бедро. Плавя мышцы. Пряча истекающую влагой плоть в облаке пены.

Пар затапливает кабинку, обнимает туманным плащом. И я тону в этом тумане из капель и тепла. Раскрываюсь, подставляя пульсирующий клитор тугим струям. Они бьют по возбужденной плоти маленькими разрядами, струйками тепла растекаются по венам, сплетаются огненной звездой в одной маленькой точке. Касаюсь пальчиками твердого бугорка и солнце расцветает внутри. Ослепительное, рассыпающееся фейерверком удовольствия. Сползаю на пол кабинки, почти не дыша. Струи щекочут пятки, и я поджимаю пальчики, ощущая новую волну удовольствия, нежным шелком обнимающую бедра.

Наощупь дотягиваюсь до крана, закручиваю вентиль. Подтягиваю ноги к груди, подрагивая от пережитого оргазма. Третьего за неполные сутки. Третьего за целую прорву лет. И это…сногсшибательно в прямом смысле этого слова. Криво усмехаюсь. Кончила от щекотки. Мамочки. Похоже, я все-таки стала извращенкой. Пошатываясь и не отлепляясь от стеклянной дверцы, медленно поднимаюсь на ноги.

Отираюсь полотенцем и смотрю на себя в зеркало. Мокрые волосы встрепаны, как у нахохлившейся пташки, лицо горит румянцем, а нежная кожа покрыта алыми кровоподтеками — следами ласк моего мужа.

Зависаю на последних словах. Снова. Продолжая аккуратно промакивать кожу полотенцем. И там, где мягкая ткань касается меток Клима, становится щекотно. Фыркаю, отбросив полотенце. Так недолго и четвертый оргазм схлопотать.

Голая возвращаюсь в спальню, на ходу расчесывая волосы. Оставляю их распущенными. Заправляю постель и пытаюсь найти свою одежду. И ничего. Даже в гардеробную заглядываю, но там только мужские костюмы, рубашки и еще много всего…например, куча самых разных галстуков. Провожу пальчиками по нежной ткани. Интересно, как бы он смотрелся на его крепких запястьях…

Черт, Кира, ты точно чокнулась!

Выбираюсь из гардеробной, отряхиваясь от похотливых фантазий. Под подушкой обнаруживаю свой телефон. Ну и что делать дальше? Телефона Клима у меня нет. Только Шута. Но не звонить же ему с такой пикантной просьбой. А впрочем…

Набираю номер и прикусываю губу, отчего-то волнуясь.

— Если у вас никто не подыхает прямо сейчас, то идите к черту, — бурчит в трубке сонный и дико злой голос. Не сдерживаю смешка, вдруг живо представив помятого и еще не проснувшегося Шута с отпечатком подушки на щеке.

— Бурная ночка? — спрашиваю сочувственно. И даже не удивлюсь, если у него под боком спит парочка горячих цыпочек. Этот блондин умеет располагать к себе девушек.

— Счастливый друг, который стал папочкой, — вздыхает Шут и наверняка морщится от головной боли.

— Ууу, дети — это святое. Друзья и подавно. Кстати, о друзьях…

— Что случилось? Ты где? — сонливость как рукой сняло. В голосе — холод профессионализма и отголоски тревоги.

— Дома я, — торопливо отвечаю, рассеивая беспокойство друга. — У Клима. И у меня все нормально, почти. Понимаешь…тут такое дело…

— Кира! — прикрикивает Шут и я слышу в трубке какую-то возню. Неужели все-таки помешала? Становится неловко, но «А» уже сказала, так что отступать некуда.

— У меня совсем нет одежды. Ты не мог бы привезти что-нибудь?

— А что, гардеробчик Клима не подходит? — подтрунивает. — Щеголять в рубашке своего мужчины — это же…

— Марк, — кривлюсь я. — Я как-то не привыкла ходить в чужой одежде. Но если ты…

— Я все привезу, успокойся. Белье надо?

Как же хорошо, что он меня не видит, потому что я в секунду становлюсь красная как помидорка. И судя по жару, у меня смутился даже лоб.

— Да, — почти шепотом.

— Понял. Через час буду.

— Марк, — зову, когда он почти отключился.

— Да?

— Можешь приехать не на байке?

— Без проблем. Это все?

И даже не спрашивает, зачем я прошу об этом.

— Да. Спасибо.

— Жди, принцесса. Буду твоей феей-крестной, — тихо посмеиваясь, бросает он напоследок и отключается.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Шут приезжает ровно через час. За это время я, закутавшись в банный халат, завтракаю, нахожу в интернете ближайший зоомагазин, где можно прикупить кошачий дом, звоню сиделке брата, которая убеждает меня, что с Димкой все в порядке. В клинике с ним обращаются хорошо, обследуют, но пока ничего не обещают. Говорят, что прошло слишком много времени и, возможно, время давно и безнадежно упущено. Закусываю губу, чувствуя, как глаза наполняются слезами. Время упущено! Как оно может быть упущено, если все эти годы я таскаю его по врачам. Сколько обследований сделано — не счесть. Иногда мне кажется, что все бесполезно. И его молчаливый, совсем пустой взгляд только подводят черту под моими страхами.