– Не согласна. Завтра я поговорю со старшим инспектором Браунли и расскажу ему все, что мне известно.

– Это твое право, – кивнул Бертрам. – Но постарайся при этом не попасть в беду, из которой ты сама не сможешь выбраться. А теперь, извини, я устал. Пойду в свою комнату и тебе советую последовать моему примеру. Возможно, завтра утром полиция даст нам полный отчет.

Он и правда выглядел усталым – плечи поникли, под глазами залегли тени. Бертрам определенно еще не вполне оправился от приступа, и я не видела возможности продолжить спор, с которым он хотел поскорее покончить. Я могла бы еще раз воззвать к его чувству справедливости, но мне и самой была знакома горечь утраты, ведь я потеряла отца, а Бертрам – обоих родителей за недолгий промежуток времени. Поэтому его отношение к расследованию я решила расценивать не как проявление бездуховности, а как временную слабость человека, раздавленного несчастьем. Не было сомнений, что знакомый мне энергичный, деятельный человек вернется, как только восстановит силы. Возможно, для этого ему будет достаточно хорошенько выспаться. В итоге я пожелала ему доброй ночи и отправилась к себе.

Перед сном я поведала Мэри то немногое, что мне удалось выяснить. Она предложила завтра же припереть к стенке Сюзетт и побеседовать с ней, но я сказала, в этом нет необходимости, и напомнила, что мы не полицейские и не обязаны никого никуда припирать. Сказала, не вижу, какое отношение Сюзетт может иметь ко всему случившемуся.

И это была одна из самых больших ошибок в моей жизни. Ошибка, о которой я буду жалеть до скончания дней.

Когда я проснулась, солнечный свет с трудом пробивался в щелку между задернутыми шторами. Я села на постели – и тотчас нырнула обратно под перину, поскольку, как оказалось, еще никто не потрудился разжечь камин в моей спальне. И шторы никто не раздернул. Со шторами я, конечно, и сама справлюсь, но разводить огонь при нынешних обстоятельствах – не моя обязанность. Откинув перину, я быстро надела комнатный халат и энергично подергала шнур звонка для прислуги. Затем взяла верхнее одеяло, завернулась в него, раздернула шторы и устроилась ждать в кресле, которое было ближе всего к камину. Никто не явился.

Солнечный свет, хлынувший в окно, немного согрел воздух в комнате – мое дыхание уже не превращалось в пар, – но теперь у меня по спине пробежал холодок совсем иного свойства. Воображение, которое моя матушка всегда находила слишком буйным, взялось рисовать мне всякие ужасы. Я еще раз подергала шнур звонка. И опять ничего не произошло. К этому времени я почти уверилась, что по Замку бегает сумасшедший преступник, убивая людей во сне, и по какой-то необъяснимой причине он проскочил мимо моей спальни. Кажется, Фицрой намекал, что я ему нравлюсь. Наверное, он решил оставить меня в живых…

Я выпросталась из одеяла и встала с кресла, мысленно ответив самой себе: «Сущий вздор!» Возможно, будучи совсем молодой девушкой, я уже повидала слишком много смертей и, возможно, неосмотрительно впуталась в подозрительно большое количество дел об убийствах, однако это не повод думать, что мир окончательно скатился в хаос. «Скорее всего, – сказала я себе, – престарелый Роббинс вчера злоупотребил спиртным, снимая напряжение, и сегодня проспал, а то и вовсе потерял ключ от коридора, отделяющего помещения для слуг от господской части Замка».

«Но даже если так, – парировал мой здравый смысл вопреки своей обязанности, состоящей в том, чтобы всячески меня успокаивать, – дубликат ключа должен быть у кого-нибудь еще – у экономки, к примеру, или у графини». Я принялась спорить сама с собой и бранить свой здравый смысл, а потом до меня дошло, что подобные внутренние диалоги – прямая дорога к безумию, и я решила, что лучшее из того, что можно сейчас сделать, – это просто пойти и посмотреть, что происходит в Замке.

Я открыла платяной шкаф. Он был полон нарядов – прекрасных и замысловатых, которые мне, может, и удалось бы надеть самостоятельно, но вот застегнуть все, что застегивается, и завязать все, что завязывается, без Мэри было бы пустой тратой времени. Надеть не застегнутое платье и сверху накинуть шаль тоже не представлялось возможным – мне нужно было, чтобы руки оставались свободными.

Поэтому ровно в десять утра в день похорон леди Стэплфорд я выскользнула в коридор, облаченная в комнатный халат. Первым делом я направилась к спальне Риченды. Деликатно постучала в дверь, не получила ответа, постучала погромче – и створка подалась под моей рукой, оказавшись незапертой.

Если бы раньше мне не доводилось прибираться в комнате Риченды в Стэплфорд-Холле, я бы сейчас подумала, что ее спальню обыскали или ограбили. Риченда была самой неопрятной дамой среди знакомых мне. По всей комнате валялись вперемешку газеты и предметы одежды; на туалетном столике рассыпалась пудра. Я сразу отметила, что кровать разобрана и в ней явно спали, а значит, что бы ни случилось, Риченда проснулась и ушла. Или ее разбудили. Ни пятен крови, ни признаков борьбы здесь, по счастью, не наблюдалось, и я решила, что осматривать комнату дальше нет смысла – ничего важного я не найду, зато провоняю несвежей одеждой, ибо Риченда имела обыкновение отдавать свои наряды в стирку не так часто, как того требуют приличия. У меня был повод убедиться в этом, когда она заперла меня в своем платяном шкафу[27].

Третьей и последней комнатой в этом коридоре была спальня леди Стэплфорд. Заглядывать туда не входило в мои намерения – если там есть кто-нибудь, добра от него ждать не приходится. А если не кто-нибудь, а что-нибудь – тем более, к тому же к встрече с потусторонней сущностью на голодный желудок я была категорически не готова.

Я вернулась в свою спальню – сменила тапочки на туфли, расчесала волосы и соорудила наскоро нехитрую прическу, заколов их шпильками. Облачиться я могла только в самое простое платье. К счастью, для похоронной церемонии Мэри подобрала мне как раз такое – черное, без каких-либо сложных застежек. Бросив на себя взгляд в зеркало, я увидела там девушку, больше похожую на экономку Эфимию, чем на заграничную принцессу. Лицо у девушки было озабоченное, непослушные волнистые пряди волос выбивались из пучка, игнорируя шпильки, но в целом в таком виде вполне можно было показаться на людях и, главное, в той части Замка, где находились спальни Фицроя и Бертрама. Мне, конечно же, хотелось первым делом поговорить с Рори, но я знала, что, даже если вся Британская империя покатится в тартарары, это будет неубедительным оправданием для появления принцессы на половине для слуг.

Я снова выскользнула из комнаты и прокралась по коридору к главной лестнице. Остановившись у перил галереи, посмотрела вниз – там, в холле, собралась целая толпа полицейских, а между своими подчиненными прохаживался старший инспектор Браунли. Походка у него изменилась, подумала я, – плечи расправлены, поступь уверенная. По его облику можно было заключить, что он раскрыл преступление, но мне показалось, причиной этой перемены стало не только удовлетворение от проделанной работы. Передо мной был уже совсем не тот человек, который всячески старался угодить графу.

Вероятно, вы полагаете, что я слишком много внимания уделяю таким деталям, но все слуги умеют составить мнение о своих хозяевах именно по их манере держаться на публике. Собравшись вместе, леди и джентльмены ничем не отличаются от своры собак – они все повинуются вожаку. Развивая эту метафору, можно сказать, что Браунли уже не задирал лапки вверх и не подставлял по-щенячьи брюшко – он вел себя как матерый пес.

Неужели он арестовал Риченду? Это объяснило бы ее отсутствие, но я своими глазами видела, какое неподдельное облегчение отразилось на ее лице, когда она поняла, что Типтон невиновен. Я не строила иллюзий на тему их взаимной любви, но было совершенно очевидно, что они заключили сделку, которая выгодна им обоим: Типтон получит деньги, а Риченда повысит свой статус. Даже если предположить, что они вместе убили леди Стэплфорд, зачем им это могло понадобиться?