– Леди весьма наблюдательна, – пробормотал полицейский.

– Мы почти закончили, – поспешно сказал Крысоморд с явным намерением от меня отделаться. – Не хотелось бы терзать ваш нежный слух подробностями прискорбного события.

– Со слухом у меня все в порядке, – заявила я. – И с нервами тоже. Трип, не соблаговолите ли принести для меня кресло из того угла?

Трип покосился на графа, который все еще стоял, нахмурившись самым суровым и грозным образом, затем на меня, застывшую с надменным видом. Будучи врачом, он, несомненно, знал о том, что в дикой природе самки опаснее самцов, а возможно, тут сыграл свою роль мой мнимый титул, но так или иначе я все же получила свое кресло, и все снова уселись.

– Так что же, инспектор? Насколько вы продвинулись в расследовании? – начала я.

– Старший инспектор Браунли, мэм. Граф сообщил мне, что покойная леди Стэплфорд отличалась слабым здоровьем и не переваривала устрицы, но, к сожалению, чрезмерная деликатность помешала ей в этом признаться.

– Тогда как же граф об этом узнал? – поинтересовалась я, а старший инспектор взглянул на меня с удивлением и благодарностью.

– Ее дальний родственник, Ренар Лафайетт, поделился со мной этими сведениями, – сказал граф. Слова его прозвучали резко и отрывисто, лицо окаменело – этот человек не привык, чтобы ему бросали вызов.

– Однако Ренар и сам был за обеденным столом. Он, несомненно, должен был заметить, что леди Стэплфорд подали устрицы, и вмешаться, не правда ли? Этот джентльмен сидел рядом со мной, и мы оба отлично ее видели со своих мест.

– Очевидно, он был слишком занят беседой с вами и ничего не замечал вокруг. – Граф перевел взгляд на полицейского: – Разумеется, сейчас он горько сожалеет и готов дать письменные показания, старший инспектор.

– Ренар Лафайетт много лет провел за границей, – напомнила я. – Сейчас он вернулся в Англию впервые за долгое время…

– Полагаю, непереносимость устриц проявилась у леди Стэплфорд в самом раннем возрасте, и он узнал об этом до отъезда. – Глаза графа полыхнули жгучей злостью – даже странно, что брови не вспыхнули от такого огненного взгляда.

– Насколько мне известно, у леди Стэплфорд были французские корни, однако же трудно себе представить, чтобы какой-нибудь нянечке пришло в голову кормить детей устрицами, – слегка усмехнулась я.

– Тем не менее… – начал граф, но я его перебила:

– В любом случае насчет аллергии на устриц у леди Стэплфорд стоит расспросить ее сына, мистера Бертрама.

– Он сейчас слишком расстроен, – сквозь зубы процедил Крысоморд.

– Настолько, что откажется поговорить с полицией по поводу убийства его матери? – нахмурилась я.

– Убийства? – повторил Браунли. – Никто не выдвигал подобной версии, уверяю вас, мэм.

– Ее выдвигаю я, старший инспектор. Когда Рори Маклеод, дворецкий из Стэплфорд-Холла, отпер дверь спальни в присутствии экономки, миссис Мерион, мы увидели тело леди Стэплфорд, застывшее в странной позе – будто перед этим она билась в агонии. А в комнате царил полный беспорядок.

– Все это указывает на смертельный аллергический приступ, не так ли, доктор? – спросил граф.

– Э-э… – сказал Трип.

– Тогда как объяснить появление пустой чашки на полу? – не унималась я. – Блюдце оказалось разбито, а какао, которое гостям подают перед сном, было выпито. Женщина, страдающая от приступа пищевой аллергии, не стала бы пить подобный напиток, вы не находите, доктор?

– Ну, мало ли… – пробормотал Трип, отступая к окну с таким видом, будто его загоняют в угол.

– А не находите ли вы, доктор, что агония леди Стэплфорд и количество рвоты, виденное нами в комнате, могут быть признаками отравления мышьяком? – Я повернулась к старшему инспектору: – Однажды я стала свидетельницей того, что произошло с кошкой, проглотившей отраву для крыс.

– Леди Стэплфорд не кошка! – воскликнул граф. – Что за ерунда?..

– Не кошка, разумеется, но, будучи человеком, она тоже является млекопитающим, а значит, симптомы отравления должны быть схожими.

– Раз возникли сомнения, мне нужно будет запросить разрешение на вскрытие, – сказал полицейский.

– Мы не позволим резать своих покойников! – немедленно вскочил граф. – Решительно заявляю вам – это недопустимо!

– Леди Стэплфорд не член вашей семьи, насколько мне известно, – парировала я. – Конечно, все дворянские роды Англии и Франции в какой-то степени связаны между собой родственными узами, но лишь в какой-то. В весьма относительной.

– Полагаю, мне все-таки придется побеседовать с ее сыном, ваше высочество, – вздохнул старший инспектор; граф открыл было рот, однако Браунли встал, не дав ему возразить. – Прошу прощения, но я настаиваю.

Крысоморд опустился обратно в кресло:

– Трип, дерните за шнур звонка, вызовите Роббинса. Нас вынуждают побеспокоить скорбящего сына.

Роббинс явился с виноватым видом – он был похож на лабрадора, которого застали за раскопками на лучшей клумбе в саду.

– Полагаю, мистер Бертрам Стэплфорд сейчас в кладовке, рядом с покойной матерью, – печально сообщил он.

– Это самое холодное место в доме, – пояснил доктор Трип старшему инспектору.

– Доблестной полиции это не помешает, – сказал граф дворецкому. – Старший инспектор желает с ним поговорить. Кажется, он употребил слова «я настаиваю».

– Я понял, ваше сиятельство.

Когда Роббинс ушел за Бертрамом, в кабинете воцарилась неловкая тишина. Браунли неустанно крутил в руках собственную шляпу, граф покашливал в усы, а Трип безуспешно пытался умаститься на подоконнике. Подоконник был узкий и жесткий, обе докторские ягодицы на нем никак не помещались.

Наконец дверь распахнулась и ворвался Бертрам – волосы взъерошены, глаза красные, лицо смертельно бледное, одежда помятая, как будто он в ней спал (вероятнее всего, так и было).

– Кто тут из полиции? Вы? – шагнул он к Браунли.

– Старший инспек… – начал тот, но Бертрам не дослушал:

– Какого черта вы творите?!

Граф снова вскочил из-за стола:

– Дорогой Бертрам, мне так жаль, что пришлось вас побеспокоить. Трип, принесите мистеру Стэплфорду кресло.

Доктор беспомощно огляделся в тесном кабинете.

– Не нужно мне кресло, – отмахнулся Бертрам. – Я хочу знать, что происходит.

Граф успокаивающе поднял ладони:

– Всего лишь небольшое недоразумение. Мы со старшим инспектором уже пришли к выводу, что ваша матушка скончалась от аллергии на устриц, но тут изволила прийти ее высочество и заявила, что это убийство.

– Правда? – Бертрам резко повернулся и устремил на меня пристальный взгляд карих глаз.

– Да, голубчик, понимаю ваше удивление, – сочувственно покивал граф и понизил голос, словно для того, чтобы я не услышала, хотя мы оба понимали, что это не сработает. – У юной особы богатое воображение.

Бертрам все еще смотрел мне в лицо.

– Богатое воображение?! – воскликнул он. – Но мою мать убили! Эфимия абсолютно права!

– Кто такая Эфимия? – поинтересовался Браунли.

– Понятия не имею, – развел руками граф.

И все взгляды обратились на меня.

– Служанка, – сказала я. – Некая служанка из Стэплфорд-Холла.

– Трип, позвоните Роббинсу, – потребовал граф, – пусть приведет эту всеведущую Эфимию сюда.

Бертрам растерянно таращился на меня.

– Лучше скажите, что нам нужна Мэри, – быстро повернулась я к доктору. – Мы зовем ее так для краткости.

– Да уж, так куда лучше, – проворчал граф. – Ну какой приличный человек, скажите на милость, наймет служанку по имени Эфимия? Это ж ни в какие ворота…

Мэри была доставлена в кабинет без промедления и, как обычно, тотчас заробела в окружении господ. Сделав неловкий книксен перед графом, она тихонько отступила поближе ко мне, чтобы обеспечить себе моральную поддержку.

– Насколько я понимаю, это ты нашла леди Стэплфорд, – сказал граф, даже не потрудившись обратиться к девушке по имени.