– Я прихожу в отчаяние при мысли о том, что ты могла так скоро забыть все правила хорошего воспитания… – укоряла мать.

– Я должна была их забыть! Эти правила для другого мира, которого уже нет, война смела его и установила новые порядки. В мире, где правят янки, не может быть чести, правды, милосердия. – горячо отстаивала дочь свою правоту, – Будь я кроткой тихоней, доброй и совестливой, что стало бы со мной, детьми, Тарой?

– Храбрая моя девочка, я знаю, сколько испытаний выпало на твою долю, но теперь уже не нужно бороться за выживание. Все постепенно наладится. Попробуй быть более терпеливой, доброй и снисходительной. Таков женский удел. У тебя дети.

– Я не стала утешением и для них. Со всеми своими детскими печалями они шли к Ретту. – горячо отстаивала дочь свою правоту, –

– Если он действительно достойный человек, как ты говоришь, то не оставит тебя.

– Может и не оставит, но не полюбит снова, – Скарлетт слышала свой голос как будто со стороны, слова хлестали по щекам горькой правдой. – Я сама в этом виновата. Он был молод, хорош собой, горяч, а я в его объятиях мечтала о другом. Ретт – гордый человек, он никогда не простит мне этого.

– Как знать…

– Не хочу я больше никакой любви! Она не принесла мне ничего, кроме боли, разочарования и унижения. Сердце мое разбито. И не сейчас, а в тот далекий весенний день, когда твоя глупая самонадеянная дочь, замирая от трепетного предчувствия счастья, собиралась увести из-под венца чужого жениха.

– Ты еще так молода, доченька! – голос Эллин становился все слабее.

– Но уже так грешна, что совсем не заслуживаю вашего сочувствия. –воскликнула Скарлетт в отчаянии. – Если бы вы только знали, мама, я не хотела детей, и Бог отнял любимую дочь, не позволил родиться желанному ребенку!

Сон становился совсем тяжелым. Хотелось громко кричать, но звуки вязли в клубящемся тумане, как в вате.

– Я позарилась на чужого мужа и потеряла своего. Я долго пренебрегала любовью Батлера, и она исчезла, растворилась, как туман. – Молодая женщина торопилась все рассказать матери, пока еще были силы. – Господь наказал меня за всё одиночеством. Я должна принять это и со смирением нести свой крест, как бы ни было тяжело.

– Бог милостив, дорогая! Молись, молись Пресвятой Деве Марии, – будто прошелестел шелк платья, унося тонкий аромат сухих духов лимонной вербены…

Утром в зеркале Скарлетт снова увидела прекрасное печальное отражение, похожее на Эллин, то было её собственное лицо, бледное, непривычно строгое, с плотно сжатыми губами, глазами без слез и без любви. Наступил другой день, а с ним появилась и другая Скарлетт О’Хара…

Увидев сына, Элеонора Батлер, не смогла сдержать слез. Перед ней стоял усталый человек со следами пьянства на огрубевшем лице, потухшим взглядом, ничего не ждущий от жизни, а может, и не желающий жить. Совсем недавно он был совершенно другим рядом с маленькой дочкой. Конечно, такое несчастье трудно пережить, но все еще возможно.

Мать обняла любимого сына, словно хотела принять на себя всю горечь его жизни.

– Мальчик мой, как я рада, что ты приехал! А что же один, без супруги?

– Пойдем в дом, мама – сказал Ретт, не глядя на нее.

Они пообедали. Руки матери гладили его по голове, плечам. Ему захотелось, как в детстве, уткнуться в ее колени и плакать.

Трое суток Ретт метался в забытьи: то ли сражался с кем, то ли жаловался кому, то ли просил пощады… Жара не было, но он стонал и будто в бреду звал кого-то. Мисс Элеонора подходила, прислушивалась к его дыханию, поправляла одеяло. Хорошо, что Розмари с Лизой были в городе.

– Не надо его трогать, это не горячка, – успокоила подругу леди Элоиза. – Он во власти воспоминаний, судя по именам, которые произносит. Сейчас заварим ему успокаивающий чай, и пусть спит, сколько сможет. Я посижу с ним.

Сразу стало нестрашно. Так было всегда, когда приходила в дом эта женщина.

…Промотав состояние, лорд Чайзвик вспомнил о своих плантациях в бывшей североамериканской колонии, куда и прибыл с молодой женой, но вскоре подхватил лихорадку и, оставив дела в полном расстройстве, отошел в мир иной. Вдова оказалась женщиной хваткой и отнюдь неглупой. Это была надменная особа с хищным носом и тяжелым подбородком, энергичная, породистая, отличавшаяся чрезмерно болезненным честолюбием. Всем, кто её посещал, она показывала генеалогическое древо и уверяла, что её предки ходили в крестовые походы с самим Ричардом Львиное Сердце.

Очень скоро она поняла, что оставаясь в этом краю болот, рабов и больно кусающих насекомых, из долгов не вылезет, хорошо, если не последует за своим мужем. Но жилья в городе не было, и тогда она на правах родственницы постаралась сблизиться с семейством Батлеров, став для всех необходимой, особенно для мисс Элеоноры, совершенно подавляемой супругом, не способной защитить ни себя, ни детей.

В их просторном городском доме всем хватало места, семья поддерживала общепринятые устои, предаваясь ритуалам праздников, крестин, свадеб, именин, где блистала безупречными манерами молодая вдова. Круг её связей и знакомств неуклонно расширялся, приезжавшие в курортный город и те считали своим долгом нанести визиты одному из самых почтенных членов общества – мистеру Фицджеральду Батлеру. Благодаря такому окружению, а также своему умению добиваться того, что ей нужно, леди Элоиза нашла опытного управляющего на плантации, сняла в центре города великолепный дом с розарием и зажила в свое удовольствие.

Не будучи привлекательной, леди Чайзвик, тем не менее, имела множество поклонников. Её большие черные глаза всегда излучали пламенный призыв, суля мужчинам небывалую страсть, но никто ни разу не уличил её в адюльтере, и вовсе не потому, что она была уж так добродетельна. Когда очередной претендент на руку знатной дамы появлялся в доме, его непременно встречали какие-то родственники, гости, воспитанники. Так и не добившись заветного свидания, посрамленный джентльмен удалялся, поклявшись узнать тайну её холодности. Она отклоняла одно выгодное предложение за другим. В конце концов, близкие к ней люди пришли к выводу, что виноват в том мистер Батлер.

– Конечно, он, как человек достойный, никогда не позволит себе ничего лишнего, – говорили вслух, но про себя думали совсем иное.

Для многих не было секретом, что отношения между супругами оставляют желать лучшего. Уж слишком они разные – богобоязненная мисс Элеонора и ее непреклонный деспотичный муж. А вот вдова ему была под стать.

Слухи не были лишены оснований, мистер Фицджеральд и недели не мог прожить, чтобы не увидеться со своей родственницей. Она была дерзка с ним, но он словно и не замечал этого, прощая ей все, даже заступничество за жену и старшего сына. Однако, когда однажды она чересчур резко обвинила его в излишней суровости и несправедливости к ним, мистер Батлер попросил её удалиться. Англичанка пристально посмотрела ему в глаза, и он не смог выдержать насмешливого взгляда. Никто не смел так смотреть на него. Чувствуя себя оскорбленным, он промаялся несколько дней, срывая злобу на слугах, и отправился к ней выяснять отношения. Дворецкий доложил, что леди Чайзвик уехала и не сообщила куда.

Вернуться домой к беременной жене, и без того раздражающей своей покорностью, робостью, тихим голосом, было свыше его сил. Её глаза казались такими тусклыми на фоне черных горящих глаз Лиз, так он называл вдову про себя. И мистер Фицджеральд погнал коня на плантацию, но, не доехав до своего имения, повернул к родственнице, желая непременно увидеть ее. Въехав в усадьбу, он спешился, привязал коня и пошел к дому, удивляясь, что никто его не встречает, собаки и те не залаяли. Он не стал звать привратника, зная, где может находиться ключ. С сомнением он посмотрел на забрызганные грязью сапоги и направился прямо в спальню. Кто-то негромко ахнул, когда он хлыстом толкнул дверь. В постели в объятиях юноши, обитавшего в доме на правах сиротки-воспитанника, лежала леди Чайзвик.