– А ведь именно брови более всего отражают её характер, или скорее, мои представления о нем, – заключил Ретт. – Начало говорит об упрямстве, решимости идти напролом, середина – об умении собраться в нужный момент, излом, – о способности круто изменить свою судьбу, а окончание – предсказывает успех. Только что считать успехом? Если количество денег, то она преуспела. Тогда что же её мучает? Опять безответная любовь? Не помню, чтобы раньше это мешало ей наслаждаться жизнью. И он с ещё большим вниманием вглядывался в лицо жены, будто видел его впервые.

Скарлетт чувствовала его взгляд, густые темные ресницы трепетали от смущения и… затаенной страсти. К ней вернулось то волнение, которое она испытывала в его присутствии до брака. Теперь она знала, что оно означает, но в его взгляде не было и намека на страстное желание, лишь теплота и участие. Да и эти чувства относились не к ней, а к памяти об их общей потере. Она очень хорошо понимала – это единственное, что их связывает. И если она хочет сохранить, хотя бы то малое, что осталось, не надо напоминать ему ни об их браке, ни уж тем более о своей любви.

Он стал другим, судя по их беседам с полковником, снова безупречно одет, подтянут и совсем ничего не пьет. Манеры тоже изменились: исчезла нарочитая вежливость поклонов, язвительность слов, и даже его поганая ухмылочка. Он нисколько не уступает мистеру Телфорду, а уж тот истинный английский джентльмен. Должно быть, и женщины ему нравятся теперь тоже другие.

– Как он тогда сказал про Атланту – слишком неотёсанна, слишком молода? Так же, наверное, он думает и обо мне.

Скарлетт почувствовала себя серой мышкой: ростом она для него мала, да не так уж и красива. Это молодых ребят привлекали ее бойкость и задор. А что может покорить Ретта? Красота, ум, благородство – то, что было в её матери и чего совсем нет в ней. Может, все это он уже нашел в какой-нибудь знатной даме? Леди Чайзвик, к примеру, о которой они так часто упоминают с мистером Уильямом.

Когда-то, очень давно, она уже слышала это имя, кажется, у тети Полин на плантации. Якобы отец англичанки приходился по материнской линии кузеном самому Джону Леонарду Батлеру, хотя наверняка этого никто не знал. Тетушке не очень нравилось, что на правах родственницы, она близко сошлась с семейством Батлеров. В голосе мужа Скарлетт уловила нотки, заронившие в ней сомнение, что его связывают с этой женщиной только родственные отношения.

– Да ведь она должно быть не так уж молода, зато настоящая леди и, возможно, сумела стать для него тем бальзамом, который вернул ему душевное спокойствие.

Чтобы не выдать своих мыслей, она прятала глаза и от Ретта, и от всех вообще, чем немало озадачивала его.

– Что же она скрывает? Эта печаль, эта трепетность – не тонкая ли игра опытной кокетки? – гадал он, как и в первый вечер приезда, и тут же гнал прочь сомнения, не желая нарушать гармонию, которая установилась в его душе.

Мысленно он уже расстался с нею, как с женой; годы брака будто выпали из его памяти, растворились в пьяном угаре, и он мог позволить себе спокойно созерцать своеобразие этого обворожительно-нежного создания, вызывающего в нем щемящее чувство жалости, нежности и умиления. Что-то подобное он испытывал к Бонни, но не только это. В тонких чертах лица Скарлетт появилась особая прелесть, печальная одухотворенность… хотелось укрыть ее от всех бед.

– Может быть, Мелли специально оставила какие-то записи, чтобы защитить любимую подругу? – неожиданно подумал Ретт. – Не понадеялась на меня, решила и после смерти прикрыть её крыльями своей безупречной репутации. Все правильно, какую защиту мог обеспечить человек, решивший выпить все виски на свете и находившийся почти в бессознательном состоянии? Но теперь, дорогая миссис Уилкс, в память о вашем милосердии, я готов заботиться даже о вашем супруге, не то, что о своей бывшей жене. Я поддержу любую её игру, если это поможет ей занять достойное место в обществе.

Наконец наступил заветный вечер рождественского бала, которого все так ждали. По тому как Скарлетт долго наряжала девушек, особенно Камиллу, Уилл понял, насколько ей хочется устроить их судьбу. И его не удивило, зато мисс Сьюлин привело в крайнее изумление.

– Не припомню, чтобы сестра в ком-нибудь принимала такое участие, тем более в привлекательных девушках моложе себя, – отметила она.

По летам девицы Тарлтон были не на много моложе, но жизненный опыт, который Скарлетт приобрела на своем нелегком пути, заставлял её чувствовать себя бабушкой Фонтейн рядом со своими сверстницами. Она уже никогда не сможет вот так волноваться, собираясь на бал в ожидании чуда. Но, оказывается, помогать другим испытывать такие чувства – тоже приятно!

– Скарлетт пришлось нелегко с нашими украшениями, – сообщила Рэнда, когда девушки спустились в холл, где их ждал Уилл, – но вроде все держится крепко.

Камилла для убедительности тряхнула головой, и не одна блестка не отвалилась.

Сама хозяйка очень быстро облачилась в костюм ночи – черное платье из тонкой ткани с серебряными прожилками, воланы из легкой дымки всех оттенков серого цвета, переходящего в белый, легким облачком окружали ее гибкий стан. При движении они напоминали клубящийся туман. Из украшений она позволила себе лишь старинный серебряный медальон в виде сердечка, первый подарок Ретта после свадьбы. Она никогда не надевала его, считая слишком дешевым украшением, теперь же подивилась тонкости работы и заметила на тыльной стороне медальона слова на непонятном языке, выгравированные затейливой вязью.

– А ведь это талисман, хорошо бы узнать, что там написано! – подумала Скарлетт, завершая свой наряд черной с серебром полумаской, отороченной по нижнему краю кружевной оборкой.

Пока девушки размещались в карете, к воротам подъехала коляска мисс Питтипэт. Сьюлин, опасаясь, что неуемные сестры Тарлтон помнут её платье, изъявила желание поехать с Индией.

– Дольше усаживаются, чем ехать, – посетовал дядюшка Питер, всегда все знавший.

Действительно, ехать было недалеко, бал проходил в доме губернатора, располагавшемся по – соседству. В наступающем году предстояли выборы, и глава штата, надеясь на переизбрание, устроил небольшой прием перед вечером для самых активных своих сторонников, немало сделавших для прихода к власти демократов. Здесь были не только «старая гвардия», но и северяне – выходцы из богатых семей, привлеченные деловой жизнью Атланты, и даже некоторые бывшие офицеры-янки, которые после отставки решили стать южанами.

Ретт тоже присутствовал. Губернатор слышал о несчастье, постигшем Батлера, и уже не надеялся, как и другие, увидеть его прежним – энергичным, рассудительным и самым осведомленным из своих советчиков. Когда же ему доложили, что Батлер в городе, он поспешил отправить приглашение, с нетерпением ожидая встречи. И не зря – тот, как никто более, был в курсе событий, вызванных кризисом. Всем собравшимся было интересно послушать его мнение. Власть по всему Югу установилась демократическая, но жизнь не стала легче. Толпы белой и черной рвани со всего мира стекались в Джорджию. Батлер подтвердил, что в Нью-Йорке то же самое, да наверняка и по всей стране.

– Население США выросло за эти годы в четырнадцать раз за счет мигрантов. Может, мы и стоим на пороге экономического скачка в своем развитии, но и проблем будет немало с толпами голодных людей, – заметил он. – Тем не менее, не будем вечером огорчать наших дам грустными разговорами о кризисе.

Джентльмены согласились. Некоторым не терпелось обрядиться, хотя бы на время танцев, в атласные домино, чтобы сохранить интригу маскарада, предоставляющего большую свободу поведения, где можно не только развлекать своих жен и их вдовых подруг, но и не оставить без внимания понравившуюся незнакомую маску. Теперь, правда, молодым женщинам, и замужним и вдовам, разрешалось и без маски танцевать с друзьями семьи, и не только, если получится. В послевоенные годы традиции стали не столь крепки. Нельзя постоянно жить в трауре, его и так было слишком много. Толика радости на бале никому не помешает – это стали признавать даже матроны, особенно те, чьи дочери остались вдовами. Терпимее относились и к бракам с янки: все чаще, южанки, боясь остаться в старых девах, заключали ненавистные союзы, рождались дети, и противоречия сглаживались.