Презрительное фырканье раздалось удивительно отчетливо.

— Нет, ты что. Знаешь, это даже смешно — когда в газетах стали печатать эти картинки, Джек всегда морщился, как будто… честно сказать, есть мало вещей, кроме тех картинок, способных заставить Джека морщиться. Он не носил цилиндры, и наверное, много бы сказал человеку, который нарисовал его в такой шляпе. А плащи-крылатки считал одеждой нищих студентов, которым приходится по три свитера надевать, чтобы не околеть. Хотя в Гунхэго ему приходилось их носить — форма. Мне это казалось ужасно забавным.

— Надо же, а мне нравилось — такой романтический образ, — вздохнула Эльстер. — Да и я видела много богатых мужчин в таких плащах…

— Джек много странного вбивал себе в голову и был очень щепетилен в вопросах внешности. Болезненно щепетилен, я бы сказал — видела бы ты с каким лицом он смотрел в зеркало, когда вернулся из Гунхэго, — усмехнулся Уолтер, вспоминая, как он тогда чуть не попытался сбрить едва заметную щетину скальпелем.

— Хоть бы меня постеснялся, — философски заметил Джек где-то за спиной.

Они, наконец, спустились с моста. Лестница была узкой и довольно крутой, и Эльстер все сильнее сжимала его руку, явно боясь оступиться. Уолтер же спускался не задумываясь, точно зная, что не упадет.

У вагона Уолтер протянул билеты высокой женщине в строгом темно-бордовом платье.

— Маску, патер, — потребовала она. — И ваше удостоверение.

Он поднял маску и протянул ей удостоверение, выданное патером Морном. Тревоги не было — он хорошо понимал, что это формальность. Женщина несколько секунд внимательно разглядывала его лицо, а потом, кивнув, отточенным движением проштамповала оба билета, даже не посмотрев на Эльстер. Все-таки куртка министранта действительно делала ее безликим приложением к Уолтеру — сейчас это была лучшая роль.

К вагону пришлось пробираться сквозь толпу — он беззастенчиво пользовался привилегиями, положенными клирикам, чтобы не стоять в очереди и не задерживаться на открытом пространстве.

Над толпой у поезда стоял настоящий грай. В этих вагонах ехали пассажиры среднего достатка. Они не отличались чопорностью и альбионской сдержанностью. Эти люди вовсю оправдывали презрение к ним таких, как Ричард Говард и словно наслаждались этим. До Уолтера то и дело долетали обрывки брани, смеха, каких-то историй, ворчание, кряхтение и снова отборная брань на разных языках. Здесь были рабочие, торговцы и лавочники со специальными нашивками на воротниках и множество студентов, от которых чаще всего и доносились ругательства. Некоторые умудрялись, приподняв маски, пить дешевое вино и джин. Эльстер жалась к нему, не то боясь потеряться, не то напуганная таким количеством людей. Он иногда выпускал ее руку и творил знак Спящего в коротком благословении. Толпа расступалась перед ним почти без сопротивления, но он не раз успел отметить мудрость клириков, шьющих сюртуки из немаркой и немнущейся ткани — на куртке Эльстер остался белый след известки, несколько куриных перьев и отпечаток детских пальцев, выпачканных в чем-то липком.

Уолтер с удивлением заметил среди пассажиров полтора десятка Идущих в красных с золотом масках. Четверых мужчин было почти не видно из-под свертков и ящиков. Женщины о чем-то говорили, умудряясь оживленно жестикулировать, несмотря на объемные тюки, которые они держали в руках. Подолы их пестрых юбок тяжело набрякли грязной водой, но они, казалось этого не замечали. Их дети, которых было нетрудно узнать по разноцветным заплаткам на явно перешитой с чужого плеча одежде, носились вокруг, постоянно натыкаясь на других пассажиров. Когда кто-то из них пробегал мимо, Уолтер слышал в микрофоне обрывки фраз на незнакомом языке, но догадаться, что они азартно выкрикивают друг другу, было совсем не трудно.

Уже подходя к вагону, он успел поймать одного из мальчиков за секунду до того, как он бы врезался в женщину с огромной корзиной яиц.

— Спасибо вам, патер! Совсем распоясались, — с чувством отозвалась она на чистом альбионском и добавила слово, которым во Флер обозначали щенков, предназначенных для утопления.

Уолтер скривился и сильнее сжав руку Эльстер, прошел мимо. Наконец, они скрылись от этой разношерстной галдящей толпы в полумраке поезда.

В купе никого не было. Уолтер ждал грязи и брошенных прямо на тряский пол тюфяков, как в вагоне четвертого класса, но купе оказалось на удивление чистым и почти уютным — шесть длинных, грубо сколоченных деревянных кресел стояли вокруг прикрученного к полу железного круглого стола. Окно из темного стекла, кажется, открывалось, а светящиеся ленты под потолком были желтыми, а не белыми.

— Тут же лечь негде! — удивилась Эльстер. — А ехать двое суток.

— Ты маленькая, тебя положим. А я сидя поспать могу, — улыбнулся Уолтер, снимая маску. Он не стал говорить, что собирался пить капли, выданные доктором Харрисом в любой дозировке, лишь бы не засыпать при людях. Двое суток — не такой большой срок.

— Да я-то хоть стоя, у тебя же рука больная, — расстроенно выдохнула она.

— Ерунда, все почти зажило. Правда, я себя с ареста лучше не чувствовал… мы первые пришли, это хорошо. Говори поменьше или тихо, ладно?

— Акцент? — тоскливо спросила она.

— Голос. Голос у тебя… красивый, — смущенно признался Уолтер. — Женский, не как у мальчика.

— Признайся, ты просто всегда хотел, чтобы девушка поменьше разговаривала, — улыбнулась она, сняв маску и растрепав примятые волосы.

— Я всегда хотел, чтобы девушка могла подпеть, потому что как напьюсь — играю хорошо, а вот петь уже не могу, — усмехнулся он, притягивая ее к себе.

Он снял перчатку с правой руки. Ему мучительно не хватало бывших привычными ощущений тепла кожи, мягкости волос и гладкости тканей. Словно между ним и Эльстер выросла еще одна едва заметная преграда, с которой он не собирался мириться.

— Механические птицы не поют, ты же помнишь. Мы с тобой расплодим еще больше порочащих клириков сплетен, — улыбнулась она, отвечая на его поцелуй.

— А ты и довольна, — заметил Уолтер, прижимаясь лицом к ее волосам. Что-то ослабло в его душе, отступил страх и даже видение стало казаться глупой ошибкой.

— Вот я тоже походил влюбленным дураком, а потом полы от крови отмывал, — едко заметил Джек. — И убери с лица эту глупую ухмылку, говардскому профилю не идет.

«Пошел-ка ты вместе с говардским профилем», — посоветовал Уолтер, чувствуя, как душу наполняет легкое, колючее счастье.

Он уезжает с Альбиона. Позади останется Вудчестер, тюрьма, грязная гостиница и ядовитый туман. Может быть и Унфелих потеряет их след. В Эгберте они, скорее всего, тоже не задержатся, но сколько бы им не пришлось бежать — в месте худшем, чем Альбион, они вряд ли окажутся. Разве что в охваченном революцией северном Морлиссе.

За дверью раздался мужской голос и кто-то попытался открыть дверь. Кажется, руки у человека были заняты — за дверью раздавался шорох и недовольный голос. Уолтер, отпустив Эльстер, поспешил открыть дверь.

— Спасибо п-патер… — замявшись ответил мужчина, и в его голосе послышалась не то неприязнь, не то замешательство. Уолтер отошел в сторону, пропуская его. Он не сразу заметил, что с ним зашла девушка в красном клетчатом платье.

Мужчина сначала снял маску с себя, а потом со своей спутницы.

Он был, наверное, ровесником Уолтера. Сероглазый, с пышной копной светлых кудрей и явно не раз сломанным носом. Поверх серого студенческого сюртука он зачем-то намотал ярко-синий кушак.

— Бен Берг, — представился он, снимая перчатки и подавая Уолтеру руку.

— Берегущий Сон, Дарен Ливрик, — солгал он. — И мой помощник, Стер.

— Да уж вижу, что клирик, — весело отозвался Бен с легким северным акцентом. — Это моя сестра, Зои. Солнышко, поздоровайся, как я тебя учил? — ласково обратился он к сестре.

Зои подняла на Уолтера золотые глаза, в которых плескалась чистая, незамутненная радость.

— Здравств-в-вструйте, херр! Зд-д-дравствуйте, фрекен!