Я здесь не для этого. И пусть переводчик все-таки сообщил мне, что значит слово «кусин-жо», которым зовут меня пленники — наплевать. Я не палач. Я здесь ради будущего своей страны, может быть, ради будущего человечества. Приказал выбить зубы следующему, от кого услышу это слово — пусть остальные держат языки за уцелевшими зубами. И отвечают на вопросы.

…

На этот раз он не стал швыряться предметами, а только устало закрыл глаза, стараясь прогнать ожившую в воображении картину.

Он видел лицо Джека так ясно, будто призрак все же принял окончательный облик. Это выражение ледяного презрения на бледном тонкогубом лице, эти глаза, в которых почти не осталось человеческого… Уолтер так старательно вспоминал детские обиды, так старательно вменял брату в вину любовь отца, которой он сам никогда не видел, что почти смог забыть, почему на самом деле между ним и братом всю жизнь была непреодолимая стена.

Поэтому.

Потому что чаще всего он видел перед собой именно такое лицо.

— Нет, проклятье, это не мой брат писал! — не выдержал Уолтер. — Это даже для него слишком!

— Что там? — тихо спросила Эльстер, садясь рядом и сжимая его правую ладонь.

— Боюсь, милая, ты после этого точно не захочешь со мной остаться, — нервно усмехнулся он.

— Глупости какие, я с тобой останусь, даже если твой брат там по человеку в день в речке топил вместо зарядки, — она коснулась его виска теплыми губами, но на этот раз поцелуй не прогнал тени, пробудившиеся в душе.

…

Все они лгут! Все говорят, что в жизни не видели опиума. Кому мы тогда его продаем — непонятно. Какая-то тварь распустила слух, что нам нужны только не употребляющие, и почти все они цепляются за свои жизни так отчаянно, что я чувствую что-то похожее на сочувствие — глупцы, неужели они не понимают, что я все равно узнаю правду, и очень скоро.

Явных курильщиков отсеиваю сразу, хотя если бы эта нация не отличалась плохими зубами — делать это было бы легче. Приходится лезть каждому в рот, выслушивать хрипы в легких, следить, кто бледен от страха, а кто от истощенности наркотиком. Я бы не отказался от ассистента, но Кэтрин просить об этом не хочу. Не дело юной леди мараться такой работой, к тому же боюсь, она нашла бы зрелище малопривлекательным. Поэтому в утренние часы приходится справляться самому.

Кроме курильщиков опиума мне часто попадаются алкоголики, десятки пленных имеют пристрастие к какому-то местному жевательному дурману, а двое оказались морфинистами — эти были одеты лучше других и держались достойнее. Даже признались сами, не вынуждая меня тратить на них время.

Тех, на счет кого у меня возникли сомнения, я приказал привязывать в лесу, подальше от лагеря. У меня есть инъекционный раствор, вызывающий абстиненцию, но я не вижу особого толка тратить его на опыты. К тому же раствор закончится быстрее, чем пленники, которых надо проверить. Мне нет нужды кормить их или заботиться о каких-то удобствах — максимум через два дня они покинут место заключения, в качестве моих пациентов или в качестве приговоренных. Достаточно давать им воду и трижды в день посылать солдат стряхивать насекомых.

Мисс Борден несколько раз спрашивала меня, что за крики раздаются из леса. Поэтому я и против женщин, участвующих в войнах — неужели я должен объяснять юной леди, что у зависимых людей без наркотиков наступает момент, когда их собственные тела обращаются против них? Мне нет нужды кого-то пытать, боль, которую они испытают без своего дурмана не сравнится с истязаниями и побоями, к тому же никому не придется пачкать руки. Но как объяснить это Кэтрин?

Я распорядился уводить и расстреливать заключенных, как только они начинают страдать — все равно дальше от них никакого прока. Генерал Колхью пытался скандалить — как же, его солдаты надорвутся копать могилы. Он смел убеждать меня, что от мертвецов по лагерю пойдет зараза. Меня! Просто потрясающее невежество. Я был готов сунуть его лицом в мешок извести, которой засыпали трупы, чтобы держал свои инсинуации при себе, но не стал опускаться до членовредительства.

…

Утром меня разбудили особенно безумные крики. Кэтрин тоже проснулась, я встретил ее на улице — встревоженную, придерживающую подол сорочки. Пришлось задержаться и убедить ее вернуться к себе. Признаюсь, зрелище меня несколько смутило и испортило настрой, к тому же пока мы беседовали крики почти стихли.

Неподалеку от лагеря работала расстрельная команда — пятеро солдат из сегодняшней смены. Когда меня заметили, раздалось три выстрела подряд и солдаты попытались оттащить от меня трупы, но я приказал оставить на местах.

Трое пленных, из тех, кого я приказал привязать. Мне хватило беглого осмотра — прострелены колени, локтевые суставы, у одного — правое легкое, у другого печень, у третьего — желудок. У каждого по штанцмарке между глаз — их пристрелили в упор, когда увидели, что я иду к ним. Я выяснил, как зовут каждого из солдат, не страдают ли они тремором, не употребляют ли наркотики, в первый ли раз они видят огнестрельное оружие, страдает ли кто-то из них душевными болезнями и умственной неполноценностью.

Ответы были ожидаемы. Пришлось весь день скандалить с Колхью и пообещать ему разбирательства с Комиссией по Этике. Это всегда действовало безотказно — уже вечером всех пятерых повесили. Я заметил, что Колхью выполнил все мои условия — перед казнью приговоренным прострелили колени.

Надеюсь, этого хватит, чтобы больше подобных инцидентов не повторялось. О Спящий, как объяснить этим людям, где проходит грань между благом страны и бессмысленной жестокостью, и почему истязать пленных, невзирая на их ничтожную суть, есть грех?

Работать в таких условиях практически невыносимо.

Но в конце концов я получил то, что искал. Полторы сотни человек, девяносто шесть мужчин и пятьдесят четыре женщины. Почти все здоровы, среднего возраста. Требуется небольшое лечение, но это не так важно. Их я оправлю на Альбион в ближайшие дни, и они дождутся моего возвращения в Лестерхаусе. Надеюсь, до конца войны мне удастся найти еще людей.

…

— Уолтер, Уолтер, да что с тобой такое?! — доносился откуда-то издалека голос Эльстер, но он почти не слышал.

Он смеялся, истерически и зло. Смеялся и никак не мог остановиться. Чувствовал на себе печальный взгляд Джека, чувствовал, как Эльстер гладит его по спине, но это все было где-то далеко. Слишком недосягаемо далеко.

— Его… его повесили… — простонал он сквозь смех, — за то, что он убил десять женщин… из… нет, я не могу… из Нижних… Кварталов…

Каждое слово царапало горло, будто наждак. От смеха по лицу текли слезы, но Уолтера это нисколько не волновало.

— Почему тебе это кажется смешным? — тихо спросила она, убирая руку.

— Я думаю… мне кажется… его просто… убили…

— Кто? — в голосе Эльстер явственно слышалось непонимание, но Уолтер никак не мог взять себя в руки. Наконец, не выдержав собственной истерики, он сжал зубами правую ладонь между большим и указательным пальцем. Боль отрезвила, и он наконец смог перестать смеяться.

— Владельцы заводов, поставляющих известь. Джек их разорил, — серьезно ответил он, проводя ладонью по лицу. — Прости, я сам от себя не ожидал. Просто… не был готов к таким новостям.

— Может, ну его? — сочувственно спросила она. — Завтра дочитаешь, мы еще никуда не едем. И может капелек, а?

— Виски бы тут лучше помог, но капельки так капельки… проклятье, целых чашек не осталось…

— Хочешь я поищу?

— Не надо бегать по Колыбели в поисках чашек… патер Морн скоро должен зайти, попрошу его передать… интересно, а он вообще был в курсе? Знаешь, на сегодня, пожалуй, и правда закончим. Тем более скоро ночь, а я и так боюсь не уснуть… Нет, нужна последняя запись. О чем-нибудь человеческом.

Запись «о человеческом» нашлась уже на следующей странице. Почерк Джека не менялся. Он писал одинаково о любви и о десятках людей, которых истязал. И от этого Уолтеру было особенно паршиво.