Она звенела и шуршала чем-то у тумбочки слева от кровати. Уолтер, не оборачиваясь, протянул правую руку к левой. Пальцы коснулись прохладного металла.

— Рукой левой не шевели! — предупредила Эльстер, садясь рядом и перехватывая его запястье. — Вот, держи, пей скорее…

В руках она держала мягкую флягу с длинной трубкой на горлышке.

— Только не вставай, — предупредила она, положив ладонь ему на лоб.

Что Эльстер намешала во фляге он не понял — жидкость была кислой и мятной одновременно, но мгновенно успокоила начавшую разгораться боль. Ощущение было непривычным. Уолтер не помнил, когда у него в последний раз совсем не болела рука.

— Тебе очень больно? — сочувственно спросила она.

— Нет, совсем не больно. Правда, — несколько удивленно ответил он. — Долго я?..

— Сутки. Я все время с тобой сидела, ты спокойно спал.

— Я знаю, — признался Уолтер. — Слышал, как ты поешь.

— Ой, — смутилась Эльстер. — У тебя просто температура поднялась, я звала патера Морна, чтобы он помог укол поставить, а потом… я боялась, что тебе плохо.

— Спасибо, — он сжал ее руку и закрыл глаза.

Ощущения были странными. Боли не было, но Уолтер чувствовал, что она словно притаилась где-то внутри, запертая лекарствами. Он не чувствовал левую руку ниже локтя. И если боль отступила, то какая-то звериная, беспросветная тоска набросилась на него, стоило осознать, что все кончено.

— Все хорошо будет, — тихо сказала Эльстер. — Вот увидишь. Поедем в Эгберт и нам там будет спокойно. И никто нас не найдет.

— Конечно. Все так и будет, — улыбнувшись, соврал он.

— Патер Морн сказал позвать его, когда ты проснешься, — нехотя призналась она. — Я пойду?

— Подожди, — попросил Уолтер, прижимаясь щекой к ее ладони. Она молча наклонилась и поцеловала его. И в этот момент тоска отступила — для нее не осталось места в отозвавшейся нежности и золотистом тепле. — Теперь зови, — улыбнулся он, когда она отстранилась.

Оставшись в одиночестве Уолтер, наконец, заставил себя откинуть одеяло и повернуть голову влево.

До локтя руку закрывали бинты, пропитанные в темно-синей жидкости. Протез почти полностью повторял контуры руки и в тусклом свете казался черным. Уолтер с трудом подавил желание все-таки пошевелить рукой, чтобы убедиться, что протез и правда ее заменит.

Патер Морн зашел в комнату молча, сел на край кровати и деловито ощупал его плечо.

— Больно?

— Нет.

— Отлично, мальчик мой, — тепло улыбнулся он. — Вам необходим отдых и нормальное питание… простите, ваша подруга сказала, вас в тюрьме морили голодом?

— У меня были проблемы с аппетитом, — проворчал он, решив не акцентировать внимание на своих попытках самоубийства при любящих людях.

— Клирики регулярно инспектируют тюрьмы, но зверства, творящиеся там, не всегда удается пресекать, — горько признался патер Морн.

Уолтер не стал напоминать ему, что на допросах с пристрастием всегда присутствуют клирики, и если бы его насильно заперли в Лестерхаусе, то происходило бы это только под надзором и с согласия клирика.

— В любом случае, — продолжил патер Морн, — теперь вам ничего не грозит. Можете отдыхать. Доктор Харрис придет для осмотра через полчаса и все расскажет.

Уолтер улыбался, кивал и не верил в то, что ему обещали. Нет, в то, что доктор Харрис появится через полчаса, он очень даже верил. А вот в то, что угроза миновала и он может позволить себе есть, спать и не тревожиться о будущем хотя бы несколько дней — нет.

— Хотите я попрошу зайти Утешительницу? — неловко предложил патер Морн.

Уолтер поднял глаза и увидел, как Эльстер сделала движение рукой, имитируя бросок. Заметила взгляд Уолтера и, виновато потупившись, сложила руки на коленях.

— Не стоит, спасибо. В любом случае я не собираюсь оплакивать потерянную руку, она, знаете ли, в последнее время все равно мне не очень нравилась, — неуклюже пошутил он, пытаясь хоть как-то ослабить сгустившееся напряжение.

Впрочем, он заметил, что Эльстер смотрит на патера Морна с куда меньшей ненавистью.

— Как прошла исповедь? — спросил он, когда за патером Морном закрылась дверь.

— Контрпродуктивно, — меланхолично ответила Эльстер. — Забавное слово, в газете прочитала.

— Здесь есть кайзерстатские газеты?

— Да, в библиотеке. Но там ничего интересного не происходит. А… Лаура Вагнер застрелилась три дня назад, — с трудом вспомнила Эльстер.

— Лаура Вагнер?! Редактор «Парнаса» застрелилась?!

— Да. Такое всегда случается, когда кто-то начинает копать под «Пташек». Она материал написала о меценатстве Хампельмана, ну ты же знаешь, он приюты сиротские содержал. И Сатердику Штольцу тоже досталось, ну ты помнишь, его сразу за Хампельманом убили. Вот он перед этим воспользовавшись беспорядками в Морлиссе купил у них кучу запчастей по дешевке, в Морлиссе лучшие расходники… а потом их продал.

— Продал?

— Ну да, — зевнув ответила Эльстер. — Продал всю партию с большой наценкой, и купил на эти деньги виллу в Лигеплаце, недолго радовался, подонок.

— Зачем главному инженеру «Пташек» перепродавать огромную партию хороших запчастей?

— У «Пташек» всего хватает — складывать некуда. Поверь мне, Уолтер, эти ребята не бедствуют. Слушай, я зря сказала — тебе нельзя нервничать…

— Я не нервничаю, Эльстер, я, проклятье, в ярости! — он с трудом подавил желание вскочить с кровати. — Пишущие, врачи и Утешительницы неприкосновенны во всех странах, достигших той ступени развития, когда люди уже не ходят на карачках!

— Уолтер, мы сейчас об одних и тех же людях говорим?! Я вот о тех, которые детей под стариков подкладывают, а ты про кого?

Уолтер закрыл глаза. Если Эльстер в свои девятнадцать вела себя как обычная девятнадцатилетняя девушка, то и другие «пташки» должны были соответствовать своему возрасту.

— Прости. Фрау Вагнер была… талантливым человеком. Я в ней видел некую… независимую силу, понимаешь? Выше жандармов, механических птиц и самого кайзера.

— То, что ты сейчас описал, называется не «фрау Вагнер», а «деньги», — проворчала Эльстер. — И у Пташек их столько, что зимой можно печки топить.

Он молчал. Его давно волновал вопрос, который он никогда не задал бы Эльстер. Но вопрос царапал сознание, не давая покоя: Уолтер не мог понять, почему Унфелих до сих пор не убил ее. Бекка говорила, что не знает, как убить Пташку, и сам Унфелих говорил, что это трудно сделать, но Эльстер казалась удивительно хрупкой, к тому же боялась, словно ей постоянно что-то угрожало. Он находил только один ответ. Если Унфелих до сих пор не добрался до нее, значит, убийство должно состояться без свидетелей. Наверное, по этой же причине владельцы механических Соловьев подписывали контракт, обязующий их никогда никого не пускать в дом и не показывать куклу. Чтобы никто никогда не увидел… чего?

Если Лаура Вагнер нашла ответ на этот вопрос, то она заплатила за него непомерную цену. Будет ли следующий редактор «Парнаса» лояльнее?

— Эльстер, в газете не написали, почему она застрелилась? Ей угрожали? Шантажировали?

— Написали «разум не выдержал», — тихо ответила она. — Вроде как она слышала голоса.

— Лаура Вагнер… повредилась рассудком?

— Написали так, да.

— Если когда-нибудь вернусь в Вудчестер — расцелую свою дорогую мачеху, — проворчал Уолтер, откидываясь на подушки. — Ее яды — такая прелесть. Похаркал кровью десять минут — и свободен…

— А при чем тут твоя мачеха?

— Да так, не бери в голову…