— Я тоже прощаюсь, — признался Уолтер.

— Вы уезжаете?

— Да. И не знаю, когда вернусь. Всю жизнь тосковал по морю, а теперь снова приходится с ним расставаться…

— Вы вернетесь, — убежденно сказал мальчик, — и никогда больше не расстанетесь.

— Темнота тоже похожа на море, — тихо сказал ему Уолтер, снимая очки.

Ему почему-то не хотелось, чтобы мальчик думал, что он слеп и говорит о себе. А еще ему хотелось посмотреть ему в глаза не через черные стекла. Почему-то это казалось ему неправильным.

— Спасибо, — улыбнулся мальчик.

Кажется, он не поверил.

— Как тебя зовут?

— Марселл. Как парус.

— Я думаю, ты получишь свое море там, где окажешься, — пообещал ему Уолтер.

— Вы вернетесь на берег, и вам больше не придется уезжать. Верьте мне, я почти мертв в этом мире, мне доступно то, что недосягаемо для других.

Уолтер видел, как подрагивали уголки его губ, когда он говорил. Он шутил над собой и своим скорым сном, давая ему надежду. С неожиданным раздражением Уолтер подумал, что клирики, говоря о помощи другим, позволяют детям взваливать на себя такую ношу. Разглядеть подобную отрешенность в ребенке оказалось крайне неприятно.

Он постоял рядом еще несколько минут, глядя на волны, потом опустился на колени и умыл лицо ледяной водой, как делал это каждый день. В последний раз посмотрев на мальчика, Уолтер развернулся и пошел к городу, решив не нарушать больше его одиночества глупыми словами.

Он снова надел очки и мир стал немного темнее. Море шумело позади, и на душе отчего-то было удивительно паршиво.

…

— Доброе утро! — улыбнулась ему Василика, чуть приподнимая поднос в знак приветствия.

— Здравствуй, птичка, — ответил он.

Людей в пабе было немного и стояла удивительная тишина. Даже Зэла, сидящая за стойкой с большой глиняной кружкой, молчала.

— Доброе утро, Хенрик. Я что, пропустил вчера какую-то эпическую попойку? Что за тишина?

— Пароход с Севера в порт пришел, наверное, все глазеют, — пожал плечами Хенрик.

— Нашли на что смотреть, тут южане на механической ладье приплывали, так она у них экраны во все борта, и вместо флагов или отражения волн, чтобы корабль спрятать, у них огромные цветы. Вот это эффектно, а что смотреть на это монстроподобное чадящее корыто с глазами на носу?

Уолтер пытался спрятать неприятный осадок от утренней встречи.

— Понятия не имею, но на пароходы северян пираты реже нападают — они же огромные и бронированные все, что твои носороги, — пожал плечами Хенрик.

— Зато пароход гораздо медленнее, и если там что-то сломалось — надо молиться, чтобы эта орясина дотянула до порта. Я как-то пыталась чинить паровой двигатель, ну знаете, этот, на носу, который приводит в движение весла… А, впрочем, ладно. Скажу только, что даже механический линкор не доставлял столько проблем, со всеми своими мачтами, экранами и подъемным механизмом, — сказала Зэла.

Уолтер молчал. Отвлечься досужей болтовней не получилось. Ему казалось, что он будто уже не сидит на этом стуле за стойкой и не пьет обжигающий, терпкий кофе. Словно рвалась его связь с местом, где он был счастлив.

— Я скоро вернусь, Хенрик, — невпопад сказал он, пытаясь убедить самого себя в этом.

— Конечно вернешься, Уолтер. Я твою комнату эти две недели никому не сдам, у тебя совести не хватит поступить иначе, — сказал Хенрик, неловко пожимая ему руку.

У Уолтера были руки музыканта, с тонкими запястьями и длинными пальцами. Под медвежьей лапой Хенрика его рука скрылась целиком. Ощущение, что с ним прощаются навсегда стало еще сильнее.

— Слушай, Уолтер, завтра ярмарка на главной площади — не желаешь сходить перед отъездом? — вдруг сказала Зэла.

— С тобой?

— Что я там забыла? Иди, посвети своей мордашкой, а мы с Хенриком так и быть объясним все молоденьким дурочкам, которые будут рыдать потом у тебя под дверью, — презрительно фыркнула она.

— Ты невыносима, Зэла. Как ты вообще стала такой колючкой?

— Моя досточтимая матушка, да приснится она Спящему в следующем сне, утверждала, что я такой родилась, — пожала плечами она. И купи своей девочке приличное платье, чего она у тебя ходит в таких тряпках, будто она их у какой-то нищенки с веревки с бельем попятила?

Уолтер только тяжело вздохнул и закатил глаза.

Он не знал, с чьей бельевой веревки Эльстер украла одежду.

Долив кофе в свою кружку и взяв вторую, он поднялся в комнату.

Эльстер уже проснулась и сидела на кровати, завороженно глядя в стену, где плясали серо-голубые тени от колышущейся гардины.

— Я все понимаю, но ты не могла бы накинуть одеяло? — пробормотал он, отворачиваясь.

— Прости, у тебя занавесочки такие интересные, я засмотрелась, — ответила Эльстер.

Уолтер услышал шорох ткани и звук приближающихся шагов.

— Ух ты, кофе! Ты варил?

Она коснулась его пальцев, забирая чашку. Уолтер открыл глаза, тяжело вздохнул и закрыл их обратно.

— Милая, не могла бы ты одеться?

— Так я же…

— Что-то кроме рубашки?

— Зануда, — удивленно сказала Эльстер. — Ты же вроде с этой девицей в перьях…

— Мы старые друзья… — смущенно пробормотал он.

— А мы будем новыми друзьями, — ответила она, кладя руку ему между лопаток.

Прикосновение обожгло сквозь рубашку. Кажется, она только что держала чашку в этой руке.

— Да оделась я, перестань делать вид, что мы играем в прятки, — проворчала Эльстер.

Уолтер обернулся. Она сидела на кровати, одетая, и смотрела на него своим желтым взглядом, в котором Уолтер ничего не мог прочитать.

— Ничего не забыл? — вкрадчиво спросила Эльстер, делая глоток из чашки.

— Вроде бы…

— Еда, Уолтер. Ты же не оставишь девочку голодной?

— Не оставлю. А ты ответишь мне на простой вопрос.

— Ты хочешь шантажировать меня бутербродом? — обиженно отозвалась она, и Уолтеру немедленно стало стыдно.

— Нет, я отдам его тебе в любом случае, а ты будешь хорошей девочкой и мне ответишь, — сказал он, подавив в себе желание оставить вопрос незаданным.

— Ну… ладно, я попытаюсь. Про черепашек?

— Про еду. Я честно сказать, читал только Рейне, но мне кажется… зачем тебе есть, Эльстер?

— Потому что на масле с бутерброда шестеренки быстрее крутятся, — серьезно ответила она.

— Я не шучу.

— Я тоже.

— Эльстер, послушай, меня терзают очень серьезные подозрения…

— А сделай так, чтобы они терзали тебя поменьше, хорошо? Вот тебе официальная версия: «пташки» едят и пьют, потому что полностью воспроизводят человеческие желания и потребности. Мы на ощупь как люди, мы пьем, едим, испытываем эмоции. Но это все ложь. Как голограммы парусов на мачтах, мы только тени, обманки. Лживое отражение тех, кем мы никогда не будем.

В ее голосе слышалась черная, потаенная тоска. Уолтер сел на край кровати и протянул руку, коснувшись ее лица.

Несколько секунд разглядывал свои пальцы.

— А еще вы плачете, и у вас теплые слезы? Эльстер, ты мне не врешь? Скажи мне правду. Послушай, если ты человек…

Горько усмехнувшись, она закатала рукав до локтя.

— Дерни меня за руку, хорошенько. Не бойся, мне не будет больно. Да сильнее же!

Взяв ее за запястье, Уолтер со всей силы дернул ее к себе.

— Ну? Видишь?

У него в руках осталось нечто, напоминающее толстую кожаную перчатку. От зрелища слегка мутило — видеть изящную женскую кисть, лишенную костей, было неприятно. Эльстер пошевелила перед его лицом пальцами. Уолтер видел механические протезы, не прикрытые имитациями. Рука ее состояла из медных реек и золотистой проволоки, под которой на месте суставов крутились шестеренки.

— Можешь потрогать — протез горячий. Это нужно, чтобы кожа была теплой. Нас постоянно обслуживают, но на самом деле меня может починить любой Инженер, работающий с протезами. Я мечта Эриха Рейне, совершенный механизм. Все, чтобы человек, удовлетворяющий со мной свою похоть, не чувствовал себя обманутым.