Уолтер смотрел теперь спокойнее и мягче, и держать спину ровно ему удавалось с едва заметным усилием — в Де Исте он занимался переводами документов для местной торговой компании и много времени стал проводить в кабинете.

Эльстер, фыркнув, прервала его размышления:

— Тебе надо еще тут постоять, разглядывая фасад, или внутрь зайдем?

— Пошли, — улыбнулся он и протянул ей руку, когда она переступала через порог. Подхватывать ее на руки показалось ему слащавым жестом, призраком альбионских традиций.

Сначала дом показался ему ослепительно белоснежным — белым здесь было почти все. Оттенки от стерильно-больничных, до приглушенно-кремовых прихотливо растекались по доскам пола, шелку обоев, упирались в цветочные барельефы под потолком и рассеивались солнечным светом, отражающимся от всего этого великолепия.

— Как тебе? — с сомнением спросил он.

— Кажусь себе шелудивой бродячей собачкой, забежавшей в богатый дом, — скривилась Эльстер, не решаясь пройти дальше пушистого серого половика у дверей. — Пошли посмотрим комнаты.

Столовая оказалась такой же белоснежной. Светлое дерево, истлевшие, но когда-то белые розы в хрустальных вазах, едва розоватые занавески на окнах — все это выглядело неживым. Уолтер только вздыхал и щурился — все это великолепие явно было устроено по вкусу Кэт. Он мог бы не зная сказать, когда делался ремонт — достаточно вспомнить, в каком году были модными эти стулья, вышивки на скатертях и прихваты на шторах, а стол он узнал, как старого знакомого, и даже, если бы постарался, вспомнил бы его номер в альбионском мебельном каталоге.

Из окон действительно было видно море и стелющийся город — сочетание зеленых пенистых крон и красных черепичных крыш.

Второй этаж явно был компромиссом между вкусами Кэт и Джека — часть спален были привычно темными, с более сдержанной обстановкой. Хозяйская же спальня представляла прихотливое сочетание черного, зеленого, золотого и белого. Уолтер смог только восхититься безупречному вкусу человека, который отвечал за интерьер и смог подобрать идеальное сочетание этих, казалось бы, несочетаемых оттенков.

— Мы сможем здесь жить? — спросил Уолтер, проводя рукой по шелковому изумрудному покрывалу на кровати. Ткань отзывалась настороженной скользкой прохладой.

— Ну, это место для альбионского аристократа и его супруги. Ну такой… леди, — Эльстер произнесла это слово без издевки или зависти, но в ее голосе слышалась пропасть, отделяющая ее от этой самой «леди». — Зато я видела там такую темную нору с огромным письменным столом, наверное кабинет твоего брата. Тебе там удобно будет с бумажками, а мне можешь поставить диванчик, и я там буду спать.

— Да, «нора» и на меня произвела… благоприятное впечатление, — сдавленно улыбнулся он.

— Уолтер, ради всего святого, перестань разговаривать как будто у нас деловая переписка по поводу твоего перевода! — Эльстер сорвала с кровати покрывало, подняв облако пыли. — Какой кошмар! Ладно хоть матрас вроде мягкий. Или нет? Иди сюда, проверь… ты неправильно проверяешь матрас. Всему учить надо — ложись на спину…

…

Почта пришла уже к вечеру, когда Уолтер собирался предложить Эльстер спуститься в город поужинать. Почтальон — черноглазый парень с печальными, вислыми усами, — стоял у кованых ворот и разглядывал сад с таким презрением, словно сам Ричард Говард внезапно решил проверить, как устроился его сын.

— Письмо полгода вас ждет! — вместо приветствия сообщил он, сунув Уолтеру конверт. — Вы же мистер Говард?

— Этот вопрос полагается задавать до того, как отдадите корреспонденцию, — мягко укорил его Уолтер.

— Да-да, так вы или нет?

— Письмо для Джека Говарда или Уолтера Говарда?

— Да мне до жо… безразлично, сударь. Если вы вор — я жандармам завтра так и скажу, а если вы мистер Говард, который должен сюда въехать — значит, и письмо ваше.

— Какой милый мальчик, острый на язычок дер-р-р фот-цен-ле-кер, — промурлыкала Эльстер у Уолтера за спиной.

Уолтер поспешил закрыть ворота и жестом отпустить почтальона, лицо которого уже покрылось красными пятнами. Кажется, это слово он по-кайзерстатски знал.

— Тебе не хватило врагов, милая? — рассеянно спросил он, ломая печать на конверте.

— Не люблю прыщавых выскочек, — просто ответила она и потерлась щекой о его плечо. — Что там?

Он подошел к одной из садовых скамеек, стоящей под незажженным газовым фонарем, смел листья и сел, не отрывая взгляда от листов.

— Это от патера Морна, — упавшим голосом ответил он. — «Мой милый мальчик, я не знаю, в какой момент вас настигнет эта печальная весть, но крепитесь, ибо отец ваш скончался… числа… месяца… и был похоронен в фамильном склепе… вместе… вместе со своей безвременно почившей супругой»… Эльстер, они друг друга перетравили, — он показал ей листы. Она сощурилась, вчитываясь в бисерные строчки — Уолтер учил ее говорить и читать на альбионском.

— Потрясающе. Полтора года продержались, думаю им это немало труда стоило… — она подняла на него сочувственный взгляд. — Уолтер, ты…

— Нет, у меня… у меня слишком много претензий к отцу, и видит Спящий, теперь их стало еще больше… «я убедил вашего отца не подписывать отречение, поэтому вы становитесь»…

— Уолтер! Уолтер, посмотри на меня! — в голосе Эльстер царапалась паника.

— Все в порядке, — заверил он, поднимая глаза от письма.

— Да ты побелел так, что я думала у тебя сердце прихватило!

— Вудчестер, Эльстер. Джек просил не продавать его, если он мне достанется, но я думал, что он не достанется мне никогда, ведь есть…

Он замер. Два года он не чувствовал ужаса человека, стоящего на краю. Он почти забыл, как от этого ужаса леденеют пальцы, как он завязывает на шее удавку — яркую, шелковую и скользкую, платком или бантом, а потом протыкает горло серебряной булавкой.

Два года главной его бедой было то, что он видел мертвых людей. Призраки не исчезли, но если избегать людных мест, то эта особенность не доставляла проблем.

И теперь все кончилось.

— «И засим прошу приехать в Колыбель, как только вы получите это письмо, чтобы уладить все юридические вопросы»… Надо было оставаться в Де Исте, — прошептал он, невидяще глядя в желтоватую бумагу.

— Ты не мог, Уолтер. Ты ведь… обещал, — Эльстер сочувственно коснулась его руки. Ее пальцы, ласковые и тонкие, легко скользнули под манжету к запястью. — Это ведь дом Джека, ты не мог его не навестить.

— Я не… я не хочу, Эльстер, — беспомощно пробормотал он. — Я не смогу…

— Эй, ты ведь уже решил, что судьба Джека не определяет больше ничью — да проклятые юбки, обязательно мне столько их надевать?! — судьбу.

Она, справившись с платьем, села к нему на колени, отделив его ворохом ткани от письма. Уолтер прижался щекой к ее плечу, чувствуя, как в очередной раз рушится казавшийся незыблемым мир.

— Ну-ка давай сюда письмо. «Милейшее дитя, покладистого характера, проявляет со… созди… а, нет, созерцательность — какие у вас противные закорючки! — натуры, любит наблюдать за бабочками»… Очень мило.

— Лучше бы они написали, что он неуправляемый и бегает по стенам, — простонал Уолтер в серую шерсть ее жакета.

— А ну-ка перестань, ты видел, какие там обои? Их же даже не помоешь… хм… о, смотри, тут и фотокарточка есть!

Уолтер смотрел на фотографию и не чувствовал под собой никакой опоры. Ему казалось, что он оступился и летит в черноту, растянувшийся миг падения длился, и никак не заканчивается.

С фотографии на него смотрел с недетской серьезностью мальчик с такими зелеными глазами, что даже тусклая фотография не смогла погасить их яда. Черные волосы были гладко зачесаны назад, а спину он держал прямо, словно к курточке сзади пришили линейку.

Эльстер перевернула фотографию, и Уолтер понял, что все кончено и нет никакой надежды.

«Джек Говард» — гласила размашистая подпись. И внизу чернела скромная приписка: «младший».

— Что делать? — спросил Уолтер, удивившись, как ровно звучит его голос.