Я оставляю тебе все, что у меня есть, кроме имущества в Вудчестере. Счет с остатками денег — тебе не хватит на безбедное существование, даже если ты читаешь это через пятьдесят лет после моей смерти и там накопились проценты. Но все же это сумма, способная решить немало проблем.

Я строил дом, для нас с Кэт. Она не хотела жить в Вудчестере, а я видел, что Альбион ее убивает. Дом в провинции Флер, в Вирлью. Тебе должно понравиться там — это тихое место. Дом стоит на горе, и иногда можно видеть спины пролетающих мимо птиц.

Из окон восточной части видно море. Дом остался недостроенным, и может быть денег на счету хватит на благоустройство. Но там уже можно жить, не испытывая никаких неудобств.

Это — моя собственность. Теперь твоя — я оформил все бумаги, ключи в конверте с завещанием. Что делать с этим домом — решай сам. Если ты отрекся от меня — продай его. Как говорится, на деньгах следов нет.

У меня кончается время. Я сказал какие-то не те слова. Не сказал самого важного, а что это — «самое важное» — кажется, до сих пор не понял.

Прости меня, Уолтер. Надеюсь, Сон, который смотрит Спящий о тебе будет счастливее, чем мой».

…

Уолтер опустил письмо. Первые слова Джека падали в пустоту и ему пришлось перечитывать три раза — ни душа, ни разум не отзывались, словно остались там, в горящем доме. Но с каждой строчкой каллиграфически выведенного прощания, он чувствовал, как оживает. Когда Джек писал эти строки, у него оставалось совсем немного времени до того момента, когда он встанет в центр креста на незастеленном бархатом участке эшафота. Когда Уолтер читал их — постепенно приходило осознание, что весь мир теперь снова открыт ему.

«Из окон иногда можно видеть спины пролетающих мимо птиц», — толкнулось в сознании, когда он опустил листы.

Эти же слова говорил ему Джек еще тогда, во время операции. Уолтер тогда понятия не имел ни о каком письме и мог поклясться, что Джек никогда не упоминал ни о каком доме. Он почти не общался с братом в последние месяцы перед его смертью и понятия не имел о том, что он что-то строит.

Значит, назойливый призрак действительно не мерещился ему? Или в какой-то момент фантом, порожденный измученным сознанием сменила настоящая тень брата?

Он вспомнил, что сначала видел Джека то в бордовом сюртуке, то в рубашке и жилете, а потом он стал являться ему в заляпанном кровью пальто. Что поначалу он подталкивал его на ужасные поступки, упиваясь жестокостью своих слов, а потом злоба в его словах сменилась скорее горькой иронией, игрой в самого себя, и несколько раз он по-настоящему помог ему.

Пациент пятьдесят три, тот, что смог совладать со своим безумием, говорил, что видит мертвых людей и говорит с ними.

Уолтер попытался вспомнить, что клирики говорили о призраках. Кажется, упоминаний этого явления почти не было, но Колыбели не настаивали на том, что люди уходят бесследно. В конце концов «Сон абсурден и зыбок», как часто говорили на проповедях.

Бекка вела аккуратно, предпочитая скорость мягкости поездки, понимая, что тряска скорее убьет Зои, чем небольшое промедление. Уолтер, словно впервые увидев, дотронулся до лба Зои — холодного и липкого. Губы ее посерели, но дыхание стало глубже и ровнее.

Эльстер сидела молча, опустив взгляд на сцепленные в замок пальцы. У нее не было писем, способных вернуть ее к жизни, но Уолтер вдруг вспомнил, что у него есть подходящий случаю конверт.

— Все закончилось, — тихо сказал он ей, протягивая руку.

— Да, — глухо отозвалась она. — Все закончилось.

— Я его убил, — сообщил он. — Томас сказал, что в Кайзерстате беспорядки, что «Парнас» ищет компромат и готов ухватиться за любую возможность. Если хочешь — я напишу им письма. С десяток, отправим с разных отделений, — он слабо улыбнулся. — Все узнают правду. Или ее уже узнали. Тебе больше нечего бояться. А еще Томас сказал, что меня не ищут. Мы свободны, Эльстер. Как птички, те, которые настоящие.

— Томаса убили, — прошептала она. У нее были сухие красные глаза и почти такое же серое как у Зои лицо. — Из-за меня… И тебя из-за меня чуть не…

— Томас сделал выбор сам. Он знал кто я, с самого начала. И все равно впустил нас… он был прекрасным человеком, и мне больно от того, что он погиб и от того, что пришлось его там оставить. Надеюсь, следующий Сон будет счастливее… но ты ни в чем не виновата. То, что он погиб не означает, что тебе нужно было оставаться там, или что нельзя было просить кого-то о помощи.

— А письма? Ты услышал, что я тебе про письма сказала? — прошептала она.

— Услышал. Может, ты Саттердику под руку нашептывала, чтобы он запчасти налево продавал промышленными партиями?

— Нет…

— А может ты подала этим замечательным людям идею, как бы нажиться на человеческой тяге к вседозволенности?

— Нет… — повторила она, не поднимая глаз.

— Ну тогда ты знаешь, кто виноват, — он улыбнулся и протянул к ней руки, стараясь не смотреть на свои манжеты, заляпанные частыми полосами крови.

— Ты уйдешь, да? Тебе теперь незачем со мной возиться…

Он достал конверт миссис Ровли — уже сильно помятый — разорвал его и вытряхнул на ладонь пару браслетов — переплетение черных шелковых шнурков с серебряными цепочками.

Эльстер смотрела на браслеты с таким ужасом, будто он показал ей кандалы.

— Не шути так…

— Я не шучу.

Считалось, что если шнурок порвется в первый год — брак будет неудачным. Вдовцы носили браслет на левой руке, и Уолтер только сейчас понял, что Джек сменил руку только в день их прощания в Вудчестере, приняв потерю.

Конечно, у Джека браслет был гораздо дороже. Эти миссис Ровли купила в деревенской лавке, там же, где покупали эгбертские лавочники и крестьяне.

Уолтер испытывал инстинктивное отвращение и к процессу бракосочетания, и к самой его идее. На его памяти ничего хорошего из этой затеи не выходило — если брак и не был просто сделкой, как у Джека, то это неизменно влекло фатальные последствия. Да и Эльстер, наверняка видела немало таких браслетов на своих клиентах.

Как только шнурок рвался, тонкую черную линию набивали на запястье. Те, у кого не было денег на татуировку, рисовали стойкой черной краской.

— Уолтер…

— У меня есть бумажка от патера Морна, что мне можно церемонии проводить. Все будет честно.

Он не знал, как иначе пообещать, что всегда будет рядом. В конце концов, там, где он вырос, это был единственный способ.

Эльстер протянула ему правую руку, и он с облегчением застегнул браслет.

— Как хочешь отметить это знаменательное событие? — спросил он, глядя, как она воюет с его застежкой.

— Хочу в ближайший деревенский кабак, и чтобы мне дали ящик джина и ведро, — проворчала она.

Если бы Джек видел, как лорд Уолтер Говард обходится с его указаниями — обязательно испортил бы момент своим недовольством. Но его не было, и Уолтер подозревал, что не будет уже никогда — если не у зеркала в полутемной комнате Томаса, то сейчас он точно отпустил его.

…

Бекка оставила Зои в доме доктора в деревне. Доктором оказался молодой мужчина, высокий, гладко выбритый, в дорогой одежде. Уолтер наблюдал за ним из окна экипажа. Он разглядел синюю нашивку на его пиджаке — университет Ревенфор, тот, который заканчивал Джек. Зои и правда была в хороших руках.

Уолтер с Эльстер, в крови и саже, из экипажа не выходили. Бекка купила в ближайшей лавке одежду. Платье висело на Эльстер мешком и ей пришлось подвязывать ворот косынкой, чтобы он не сползал с плеч, а Уолтер выглядел как похороненный в рабочем костюме клерк, через неделю выбравшийся из могилы, но их это не особенно смущало. Уолтер, признав бессмысленность попыток отстирать с замызганной ткани жирную сажу и кровь, устроил ритуальное сожжение их старой одежды в железном поддоне на заднем дворе вожделенного Эльстер деревенского кабака.

Бекка, наотрез отказавшись участвовать в попойке, ушла спать.