Тесс нигде не было. Ночью дом стал напоминать старый склеп на тихом кладбище — для кого-то зловещая декорация, а для кого-то — лишь тоскливое напоминание о том, что любая жизнь обрывается.

Томас сидел на кухне за пустым столом и читал книгу, щуря глаза. Свет единственного газового фонаря был рыжим и тусклым, но вряд ли фокусник берег зрение.

— Добрый вечер, — осторожно приветствовал Уолтер, сомневаясь, стоит ли нарушать его уединение.

— А, Уолтер, вы проснулись. Я дал вашей сестре покрывало. Мы поужинали и выпили кофе из ваших запасов — надеюсь, это не очень большая потеря, — усмехнулся он.

— Нет, конечно же… я собираюсь сварить и оставшийся, надеюсь, вы составите мне компанию.

— Отчего не составить, — Томас захлопнул книгу и отложил в сторону. — Я сейчас дам вам джезву.

Пока он гремел посудой, Уолтер разглядывал кухню. Обеденный стол, несколько полок и жаровня — все потемневшее от времени, дешевое, не сочетающееся с дорогой штукатуркой на стенах. Скорее всего Томас покупал эти вещи с рук у крестьян в деревне.

— У моего знакомого жила… Соловей, — осторожно сказал он, принимая у Томаса керамическую джезву. — Он держал паб в порту и возвращался домой только на ночь. Он тоже влез в долги, но…

— Это мое решение, — покачал головой Томас. — «Механические соловьи» заламывают непомерную цену за… возвращение умерших. Но они не требуют затворничества, иначе у них было бы куда меньше клиентов. Нужен только дом, в который никто не ходит. Не должно быть прислуги, гостей, родных…

— А если дом ограбят? — спросил Уолтер, поправляя джезву на жаровне.

— Это их псы на улице. Бонус от компании, — усмехнулся он. — Ворваться в дом очень сложно. Я долго убеждал компанию, что здесь безопасно. Ко мне приезжали эксперты, измеряли расстояния до ближайшей деревни… в общем, в итоге мне разрешили. Кажется, у них кризис и они идут на уступки от нужды в средствах. Я должен отправлять ежедневные отчеты и ко мне постоянно ходят проверяющие. Но это мое решение. Отречение… знаете, Уолтер, у меня много в жизни грехов. Мне так даже легче.

Он повел плечами. Жизнь Томаса казалась ему настоящим кошмаром. Механические Соловьи, как и Пташки, запирали своих птиц в клетки и хранили свои тайны не считаясь с методами.

— Вы знаете, что происходит в Кайзерстате? — сменил тему Томас.

— Нет, понятия не имею. Я просматривал газеты, но там ничего не пишут. Я очень ждал материал Лауры Вагнер, но его так нигде и не напечатали…

— Напечатали несколько изданий, самых отчаянных. Власти Альбиона, кажется, запретили касаться этой темы — еще бы, в Морлиссе революция, а теперь и у соседей такой бардак… но сплетни, как известно, подобны пожару, а новости — искры, от которого он разгорается.

Уолтеру показалось, что последние слова Томас процитировал. Он почувствовал, как что-то поднялось по животу и столкнулось с комком, сжавшимся в горле.

— Почему… почему в Кайзерстате бардак?..

— От статьи. Про Хагана Хампельмана и его «Механических Пташек», — тяжело вздохнул Томас. Казалось, его совершенно не интересует эта тема, но Уолтер с трудом сдерживался, чтобы не броситься к нему и не потрясти за лацканы серого пиджака. — Удивительная… грязь. Простите, у меня нет статьи — мне о ней рассказывали молодые люди, с которыми мы раньше… сотрудничали.

— Нашли убийцу? Они… нашли маньяка, который убил Хампельмана и Саттердика?

— Герр Саттердик сам себя убил. Если бы не он — я бы не смог вас пустить, но сейчас «Соловьи» слишком увлечены скандалом, так что считайте вам повезло.

— Повезло?.. — задохнулся Уолтер. — Да если бы не Саттердик с его махинациями…

Он вовремя замолчал, подавившись словами «я бы не лишился руки». Но Томас, казалось, не заметил. Он смотрел отсутствующим взглядом куда-то в центр стола и продолжал:

— Саттердик перекупил на морлисском заводе партию запчастей, которую заказали «Механические Соловьи». В материале не указывалось, какие отношения между компаниями, но… Саттердик пытался перепродать «Соловьям» их же заказ с огромной наценкой. Не знаю, это жадность, глупость или какой-то внутренний конфликт… Жандармы узнали, что в доме Хампельмана был гость с серой собакой — такой же, как у меня во дворе. От «Соловьев». Лаура писала, что Саттердик с Хампельманом сильно поссорились перед первым убийством. Скорее всего Хампельман пригласил представителя «Соловьев» чтобы замять конфликт…

— А зачем Полуночницу вызвали? Об этом Лаура писала?

— К Полуночникам обратился сам Хампельман. Он боялся «Соловьев» и в своей паранойе до такого абсурда дошел… Сначала заказал Полуночникам свою фотографию. Узнали, что сначала он обратился в соседний бордель, но потом отменил заказ — может, побоялся за репутацию, а может из-за жены — она, как вы помните, была весьма ревнива… так ревнива, что он ее зарезал. А потом застрелился — он был… нервный человек.

Томас говорил тихо и тускло, пересказывал совершенно неинтересные ему новости про совершенно неинтересных ему людей. Но Уолтер с трудом скрывал дрожь в руках — то, что говорил Томас означало, что с него должны были снять обвинения.

— А Лицеплацкий Потрошитель? — с трудом выдохнул он.

— Мальчик Говардов? Его давно не ищут. Выяснили, что когда убили Саттердика, он при паре десятков свидетелей пел песни, потому что напился так, что не мог держать гитару, — Томас поднял глаза, и Уолтер заметил в них знакомые веселые искорки. — Не бойтесь, Уолтер. Против «Лигеплацкого Потрошителя» свидетельствовала его коллега, кабацкая певичка, но хозяин паба, где он работал, рассказал, что это просто женская месть. Он провел с девушкой ночь, а потом сбежал с другой. Сказал, что юноша был романтик, перед отъездом объявил, что женится и исчез. Его долго искали, не хотели сбрасывать со счетов, и фрау Вагнер очень жестоко критиковала жандармерию за то, что они потратили столько времени на музыканта.

Уолтер тяжело оперся о стол. Кофе за его спиной закипел и с шипением полился на жаровню, но он не мог заставить себя обернуться и снять джезву с огня.

— Что вас так смутило, мистер Честейн? — Томас встал, снял кофе и бесшумно поставил джезву на толстую лоскутную прихватку. — Вы все это время прятались от властей?

— Я… я… — он пытался собраться с мыслями, но почему-то не выходило. Томас положил руку ему на плечо. Он смотрел с сочувствием, но была в его взгляде доля скуки.

— Я помогаю морлисскому сопротивлению. И я не знаю, чего больше в моей помощи — сочувствия стране или тем, кто борется за ее будущее. Я не выдам вас, можете не волноваться.

— Что еще писала Лаура Вагнер? — спросил Уолтер, взяв себя в руки. Он предпочел сделать вид, что не заметил последней реплики. Взял джезву, подошел к мойке и вылил кофе. Опустил джезву в таз с прохладной мыльной водой.

— Лаура Вагнер писала, что «Механические Пташки» предоставили жандармам убийцу, капитана парохода, который прилюдно обещал вырвать сердце герру Саттердику.

— И что же?..

— Они купили или запугали не всех свидетелей. Из канцелярии альбионской тюрьмы пришел протокол допроса подозреваемого, того самого… Уолтера Говарда. Он говорил, что лично беседовал с Раулем через пару часов после убийства, во время погрузки корабля. Он бы не успел вернуться, переодеться и начать руководить погрузкой, да и показания матросов никак не сходились. Кажется, Альбион очень заинтересован в том, чтобы этот скандал не замяли, — Томас улыбнулся, и улыбка сделала его похожим на коварного лиса из детской сказки, которого всегда рисовали с таким же ехидным рыжим оскалом. — Будьте уверены, Пишущие «Парнаса» очень злы, и думаю «Пташкам», чтобы отделаться от них, придется вырезать всю редакцию. Большинство Пишущих отослали семьи из города, они явно настроены серьезно.

— Но тогда они узнают… — прошептал Уолтер, задумчиво ставя новую порцию кофе.

— О чем? Кто убил руководителей «Пташек»? Непременно узнают. Но все и так почти уверены, что к этому причастны «Соловьи».

— Но тогда они рискуют, что кто-то узнает о том, как именно они добиваются сходства! Я знаю о «Трели», — нехотя признался он, заметив в глазах Томаса легкое удивление.