После долгого созерцания суровой природы и высокого звездного неба Голубятников вышел к шаманской тропе. Хвойный лес то сгущался, то расступался перед путником, не ведающим опасностей, пока тот не ступил на берег быстрого полноводного ручья.
Кирилл разложил костер. Глядя на потрескивавшие в пламени сучья, он размышлял, о чем бы замысловатом и задушевном наврать диковинной пташке, чтобы запутать и обаять ее. Что величественное и многозначительное может он отыскать в глухой тайге? Что может сойти в глазах Айталыны за сокровенный дар и судьбоносное благословение? «Смешные эти девушки, право! В какие только бредни они ни верят! Особенно – моя!» Но всё чаще эти мысли сбивались раздумьями об истинном смысле его приезда в Якутию и о молодой жизни в целом. Внезапно из-за высоких камней появился длинноволосый с проседью человек в накидке бурого меха с пришитыми гигантскими, похожими на крючья, зубами и костяными бусинами. У колен на длинном ремне болталась полотняная сумка для трав. Шаман, щурясь, смотрел на белобрысого чужака, словно ощупывал его изнутри, обернулся в темноту леса, подступавшего к ручью, затем по-хозяйски подошел к костру:
– Что ты делаешь здесь, дуралей? Твоя невеста заждалась тебя на белом ложе, в теплой городской хижине.
Он оперся о тотемный посох, который венчала вырезанная из кости медвежья голова. Его взгляд пронзил оцепеневшего Кирилла.
– Ищешь ответы, которых нет? Твои духи носят тебя над тайгой, кружат по лесу, когда люди спят? И ты ни разу не заблудился?
Шаман говорил неторопливо, нараспев, низким и властным голосом.
– А если я тоже хочу стать шаманом? – вдруг пролепетал юноша. – Я хочу дарить Айталыне и другим людям важные вещи – такие, как здоровье и вечная молодость. Я смотрю на звезды и чувствую: у меня хватит на это сил!
Незнакомец усмехнулся:
– Учти: этот выбор – на всю жизнь. Тут тебе не кулинарный техникум!
– Я вижу! – упрямился Голубятников. – Не отвергай меня!
– Как медведь, ты будешь бродить по горам, глотать кедровые орехи и ягоды, переворачивать камни в поисках насекомых. Во влажных луговицах станешь выкапывать съедобные корневища. Ты научишься быстро и бесшумно передвигаться по склонам обрывов, вдоль извилистых рек, по узким уступам скал. В дороге я покажу тебе, как другим ученикам, истоки человеческих болезней! Ты научишься выбирать нужные для исцеления грибы и травы, варить зелья и летать на сухих корневищах лиственниц!
Шаман пронзил Кирилла насмешливым взглядом.
– Да, я буду! – не задумываясь, поклялся юноша, воспринимая происходящее как игру.
– Но не каждый, кто идет за мной, станет шаманом. В конце пути тебя ждет испытание на зрелость. Ты либо пройдешь его, либо злой дух расщелин овладеет тобой, закружит голову и разрушит твою жизнь.
Резко развернувшись, человек-медведь шагнул вглубь леса.
Поправив взъерошенный чуб, Кирилл беззаботно устремился за шаманом. В сказки он не верил, и о подвохах человеческой психики пока не знал.
Антиквар откинулся в кожаном кресле и тяжко вздохнул, вновь и вновь прокручивая кадры, где обнаженная Айталына готовила в котле оленину. В душе саднили незаживающие раны. «Вот и скрутил меня дух расщелин, – подумал он. – Хотя не дух это вовсе! А сложные потрясения, с которыми не справляется разум. Мне не сладить с тем, что запечатлели ум, душа и тело! Всё, что пережил, осталось внутри навечно! Я умею варить мухоморы и обращаться медведем, и летать на плетне. Я могу вызвать образ любимой женщины и наяву коснуться ее тела. Но я всегда не в ладах с собой! Негде взять сил. Я уже не хочу жить дальше».
Детство Анчуток
Музыкальная школа учила классике, но дома девочки предпочитали «тюремный шансон».
– Все эти школы, и вся наша жизнь, как тюряга, – по-взрослому хмурясь, говорила сестре Анисья. – Нам некуда от них деться, пока не вырастем. Ну, ничего, и на зонах живут люди, поют песни, работают, ждут освобождения. Прямо как мы с тобой. – И затягивала любимую. – День рожденья на тюрьме, чай с вареньем в полутьме…
Девочки смеялись, и им становилось не так обидно за свой день рождения, который в семье не праздновался. Каждый раз родители находили отговорки. Они бранились, закрывали детей в комнате, и те остро осознавали свою ненужность. Это заставляло их сильнее дорожить друг другом и держаться вместе. В школе они беспощадно дрались с обидчиками: любая бестактность оборачивалась для злых шутников синяками. Когда сестрам исполнилось десять лет, Катерина вновь попыталась родить, чтобы исправить свой, как она считала, промах. Врачи отговаривали ее из-за болезни почек, но она настояла на своём и пошла на риск. Не проходило дня, чтобы Катя не читала заговоры, не молилась и не блюла оберегающие обряды. Она помнила, как бабушка делала это для других женщин. «У меня нет дара, но вдруг хоть что-то поможет!» – верила она. Но на позднем сроке случился выкидыш, едва не стоивший карелке жизни. Невыношенный младенец оказался мальчиком. С того дня
Кирилл открыто невзлюбил дочерей, грубо кричал на них, а чаще не замечал вовсе. Для ведения хозяйства он нанял домработницу, пожилую и молчаливую, всегда одетую в черные балахоны женщину. Она кормила детей, убирала в их комнате и не встревала в семейные отношения. Порой Аннушка пыталась спросить у нее совета, но та избегала разговоров.
Катерине трудно было ходить и она лежала в кровати, широкой, с высоким светлым изголовьем. Когда становилось совсем тоскливо, она вспоминала карельские руны. Её пение походило на завыванье раненого зверя:
«Мой сынок уже скончался, он погиб уже, бедняжка, в темных водах Туонелы*. Кто исчез, не станет мужем. Кто погиб, тот жить не будет. Уж сиги глаза пожрали, уж объели плечи щуки. И уже распалась кожа, и пропало море крови. Слёзы матери несчастной не помогут здесь, как в сказке.»
На поправку Катиного здоровья ушло больше года. Вернувшись из школы, Аня садилась рядом с ней на постель и, страшась ее неподвижного, устремленного в одну точку взгляда, тоже запевала руны:
«Старый, верный Вяйнемёйнен, вековечный прорицатель, все несчастья прогоняет, исцеляет все болезни».
Анисья не участвовала в этих плачах. Однажды, не выдержав тягостной атмосферы, она решительно вошла в комнату и подсела к Анюте, обняв ее за плечи:
«Кто погиб, тот жить не будет! Ну а ты, млада девчонка, утирай скорее слезы! Пой со мной, моя сестрица! Давай – про алые паруса!»
И затянула:
«У синего моря, где бушуют бураны, жила девчонка с именем странным – Анчууутка!»
Аннушка удивленно взглянула на сестру и, улыбаясь, подхватила:
«Часто бывала она на просторе, в мечтах уплывала в открытое море! – Анчууутка!»
Вскоре жизнерадостным колокольчиком зазвенел звонкий девичий смех.
В краткие мгновения, когда безудержно смеются девчонки, разлетаются в стороны черные тучи. К этому гимну жизни, к ощущению небесной чистоты и крылатой юности не липнет мрак. Их девственное веселье не убить лишениям и горестям. Поколения девиц на всех континентах сменяют друг друга, передавая в будущее свой неподдельно-волшебный смех. Однажды его отбирают женские тяготы, но другие юные девушки подхватывают знамя природной радости, и несут его дальше, сквозь время.
«И вечером поздним, когда все уснули! На небе зажглись миллионы огней! – выводили сестры в два голоса. – Аалые паруса, ааалые паруса, паруса, паруса!»
Катерина медленно повернула к дочкам опухшее от слез лицо, и усмехнулась, будто на секунду вернулась в детство. Потом села в постели. С того дня она начала выздоравливать.
Дух расщелин. Расправа
В тринадцать лет Анисьюшка, более решительная, чем Анна, спросила Кирилла:
– Почему ты не любишь меня?
Тот взглянул на дочь, словно впервые увидел, и, усмехнувшись, бросил:
– Ты бестолковая и толстая.
