– А сейчас? – промямлила Аня, вжавшись в стену. Чижик вновь напугала ее. Только что Анчутка жаждала стереть память о Друвисе и родителях, а увидев мир глазами потерявшей память девчонки, уже не хотела жизни в неизвестности, доверяя чужим словам о своем прошлом.

– Ко мне память не возвращается, – посетовала Чижик. – Я помню всякие науки, и даже испанский язык! А о себе почти ничего. Лишь последнее время перед лечебницей, и квартиру. Ориентируюсь по ощущениям. Скучно мне здесь. Кино раз в неделю, книг читать не дают, потому что литература для нас – рассадник зла, вызывает слишком много фантазий и мыслей! А я, выходит, ее люблю. Ладно! Зато здесь ни о чем не надо заботиться. Кормят паршиво: перловка, запеканки с крахмалом. С утра заставляют убираться. Но я ощущаю себя на отдыхе. Значит, меня сильно допекла прежняя жизнь.

– А что ты будешь делать потом? – распереживалась Аня. – Ты бросишь свои психотропные вещества?

– Какая разница! Вряд ли я проживу долго. Врачи говорят, что по части суицида я – хроник. Слезу с их таблеток и снова начну топиться.

– Почему? – удивилась Аня: эта особа не казалась сумасшедшей. – Тебя никто не бросил, у тебя никто не умер, и у тебя есть дом. Тебя даже работа устраивает! Ну, нет воспоминаний и бог с ними. Значит, было что забывать.

– Ой, не знаю, – нахмурилась Чижик. – Я! Не вижу! В жизни! Смысла! Люди говорят: роди ребенка – появится. Фальшь! Я буду мучиться ради него, а он тоже утопится потом. Всё, отстань. Пошли в туалет, познакомлю тебя с обитателями королевства.

Аня, морщась, вошла за ней к курильщикам.

– Напрочь потерянных больных в нашей компании нет, большинство – шизофреники, – буднично изрекла Чижик. – С ними можно общаться, но лишь до момента, когда они начнут чудить. Потом – затыкай уши, закрывай глаза. Не вбирай в себя то, что видишь и слышишь.

Санитарки оставили Ане пачку вишневой жвачки. Она раскрыла ее и протянула курильщикам:

– Угощайтесь.

Больные радостно зачавкали, но через минуту забыли Анину доброту. Мужчина лет тридцати шести, мускулистый, с широкой волосатой грудью, предупредительный и обаятельно улыбавшийся, вдруг пылко заговорил о революции. Он считал себя политическим оппозиционером и собирал националистскую партию.

Чижик открыла форточку. Революционер, вдохновленный ворвавшимся в комнату ароматом шиповника, влез на широкий подоконник и почувствовал себя на танке, выступающим перед народными массами.

– Нас двести человек по всей стране! Присоединяйся к нам, – начал он убеждать Анчутку. – Выйдем отсюда и сразу со свежими силами начнем действовать!

Стараясь не обидеть больного, Аня помотала головой:

– Я уже состою в другой партии, самой главной в стране.

– Так выйди оттуда! – Он смотрел на девушку горящим взором. – Исправь ошибку!

– Не слушай его, – прошелестел упитанный рыхлый парень в клетчатой рубашке с бутылкой «Кока-колы». Он все время ёрзал и скакал. Выглядел он лет на двадцать, но прожил около тридцати пяти. – Никакой он не политик! Этот спортсмен приехал из Ростова-на-Дону в Москву на лыжах – захватывать власть! Полежал там на Потешной улице, освободился и к нам в Питер заявился. Тут его снова повязали! У него мания – захватить мир!

Предводитель в озлоблении прыгнул с подоконника на клетчатого и стал отбирать «Кока-колу», любимый напиток, который тот долго выпрашивал у посетителей с воли. Парень проворно плюнул в бутылку, чтобы никому не повадно было на нее покушаться.

– Сам ты больной, размазня! – приглушенно зарычал «партиец», чтобы не привлекать внимание санитаров. – Вы, питерские, ни на что не годитесь! Сидите на всем готовом и жизни не знаете! Вешаетесь, топитесь, колитесь от нечего делать! А я? Я, в ростовской общаге с тараканами, без душа, должен был на радостях танцевать «джигу»?! Имея тупую работу и низкий социальный статус? Вам не понять, что при такой жизни накатывает абсолютно нормальное желание захватить мир!

Эти слова возмутили Анчутку, отвлекли от собственных горестей, и она забыла, что говорит с больными людьми.

– Мы, питерские, рождаемся в готовых здешних квартирах, и попусту ноем, да? – вскричала она. – А вы, увидевшие больше бытовой мерзости, полагаете, что лучше нас знаете жизнь? И вы думаете, что здесь нет общаг с тараканами, все люди живут во дворцах, что здесь все работы хороши, и бурлит настоящая жизнь? Как бы не так! Когда у тебя есть жилье, работа и приличный статус, ты еще яснее видишь зияющую пустоту, серую стену тупика, в который уперся! А бежать из Питера некуда, ведь в сравнении с ним даже Париж покажется скучным. Мы сознаем, что ни в чем нет смысла, и лишь поэтому ноем. Те, кто убивается из-за квартиры и статуса, имеют хотя бы иллюзию смысла жизни, как свет в окне, за которым, на самом деле, кроются пустые бетонные стены. Иногородние знакомые, приезжая, год от года застают одну и ту же картину: дождь, стакан вина, депрессия и жалобы на то, что ничего не меняется. Им кажется это диким. На самом деле, они просто не ведают правды! Возможно, Питер чем-нибудь лучше Ростова, не знаю, не ездила, но настоящей жизни у тебя не будет нигде, если она не сияет внутри!

Больные притихли, напряженно слушая ее. Чижик впилась в Анчутку глазами, приоткрыв рот. Но миловидная молодая женщина с короткими каштановыми кудряшками вдруг начала чутко постукивать себя пальцем по виску, будто прислушиваясь к разгулявшемуся в голове эху. Потом прервала Аню и, извиняясь, попросила тишины:

– Мне нужно привести в порядок мысли.

Чижик схватила ее за ворот фланелевого халата и грубо вытолкала вон:

– Человек дело говорит, а ты!

Потрясенная Аня вышла следом, но никто этого не заметил.

Голубятникова побоялась возвращаться в палату, которая выглядела мрачнее уборной. Она села у стены в коридоре и непроизвольно заплакала. К ней подскочила взволнованная и по-прежнему полураздетая Марго.

– Прекрати реветь, Анька, не то тебя привяжут к кровати и обколют наркотой.

Пока запуганная Анчутка всхлипывала, стараясь взять себя в руки, Маргарита закрывала ее собой от санитарок и внушала суровым шепотом:

– Чем жизнерадостнее ты будешь выглядеть, тем быстрее тебя отпустят. Не жди, что врачи поймут свою ошибку! Раз вляпалась сюда, месяц отлежишь точно. Тебя выпишут, только если сочтут, что ты «выздоравливаешь», а это нужно доказать!

– Но как мне быть рядом с безумцами? Я не могу! – всхлипывала Аня.

Марго вздохнула:

– У тебя нет выбора. Если хочешь на волю, значит, сможешь! Береги нервы. Всё обойдется. Тише, тише, Анька.

– Не называй меня Анькой, – рассердилась Анчутка. – Так звала меня моя мать. Вместо того, чтобы приласкать…

Марго почувствовала, что Анну вновь душат слезы, и обняла.

– Я буду звать тебя Анечкой, я стану твоей лучшей подружкой. Не плачь, солнышко!

– Ладно, расскажи правду, как попала сюда, – смущенно буркнула Аня, прижимаясь заплаканным лицом к ее плечу.

Марго вдруг мечтательно улыбнулась:

– Через Египет.

Разуверившись в парне, с которым встречалась три года, я решила посмотреть мир. Захотелось сменить обстановку, чтобы разочарование и пустота не стали чересчур удручающими.

Некоторые снобы пренебрежительно бросают, мол, Египет посетят в последнюю очередь, ведь там уже побывали все, кому не лень, и делать там нечего. Но мне хватило денег только на тур в Египет. Африка быстро восстановила мои душевные силы, окунув в мир песков, морей и своих безумных традиций. Я ездила на экскурсии в Каир и Александрию, в открытое море, в пустыню на квадроцикле, и вдруг ощутила себя по-настоящему счастливой, свободной и красивой женщиной! Словно обрела новую полнокровную жизнь. Былые неприятности показались пустяками. Мне бы и вернуться домой в тот самый день! Но я не подозревала, на что способно мое глупое сердце.

В моей комнате убирал большеглазый спортивный красавец, не знавший, кроме родного арабского, ни одного языка. Он молча любовался моими рыжими волосами, статной фигурой, и каждый день оставлял на подушке цветы. Я умиленно вздыхала, не зная, как выразить свою нежность, и при встрече гладила Мизо по плечу. Платоническая симпатия со вздохами и междометиями продолжалась неделю. Рядом с ним я трепетала, однако не придавала значения такому знакомству. Когда молодой человек узнал, что путевка закончилась, и я улетаю, он сделал отчаянный жест: усыпал постель красными лепестками, а ночную рубашку выложил в виде сердца, окружив ее полотенцами, свернутыми в виде фантастических птиц. Ах, что говорить! О такой романтике мечтает любая девушка!