– Я хотел подольше побыть вместе, прокатиться с тобой в другую страну, – проникновенно вымолвил он.

– Ты мне изменяешь, да? – спросила она напрямую.

Послышался пьяный смех.

– Эх, Аня, Аня. Всю жизнь я мотаюсь по разным городам и весям, потому что в Латвии нет работы. И у меня всегда было много женщин. В каждой стране, в каждом городе, потому что все вы изменщицы, явные или скрытые! Ты хочешь верности, вот балда! Но я никогда не мог тебе обещать её. Кстати, пару раз я соврал, и вместо Бохума летал в Якутск. Но всё это – ерунда. Я очень сильно и очень долго любил тебя, фея. Ради тебя я нарушил табу на постоянные отношения. С тобой одной я был в жизни счастлив. Только хватит уже безумства! Я не желаю взваливать на твои плечи бремя болезни, которая скоро подкосит меня. Не желаю каждый день проверять, честна ли ты со мной. Не желаю слушать твою желторотую ложь про вечную любовь и лебединую верность, когда тебя покинут иллюзии. Через неделю я снова лечу в Якутск, и не жди меня больше! Я не вернусь.

Он хлебнул прямо из горла бутылки, словно запивая слова, страшные для Аннушки, затем, уронив голову на стол, уснул. Его длинная речь прозвучала коротким смыслом: «Я над тобой посмеялся, и бросаю тебя».

Официанты принесли заказ, но плачущая Аня уже выскочила из ресторана.

«Мне безразлично, что станет с тобой! – кричала она в пустоту. – Умирай, сколько влезет! Где угодно и с кем угодно!»

Через полчаса она покинула Порвоо, сев в попутный туристический автобус. Но, добравшись до дома, начала ждать звонка в надежде, что озерный пришелец извинится и назовет сказанное пьяным бредом. Она готова была его простить, не в силах отбросить свою прекрасную сказку.

Друвис позвонил через день. Голос дрожал и срывался:

– Я испортил поездку, моя дорогая фея, и казню себя за это! Но в Якутию я действительно улетаю.

– Останься, – смирив гордость, попросила она. – Что тебе, прибалтийцу, там делать? Огромные северные заработки давно стали мифом.

– Всё равно у нас с тобой жизнь не такая, как надо, – с трудом выдавил он. – Этот гадкий, извращенный мир нужно разрушить, Анюта, и выстроить заново, нормальный. А я уже не смогу…

Он немного помолчал и выкрикнул:

– Понимаешь ты, глупая? Не смогу! Сколько ни старайся, ничего хорошего не получится! У нас не будет детей, о которых ты так мечтаешь! И в тридцать с хвостиком ты станешь вдовой. Нет, не заставляй меня в это ввязываться! Прощай!

Пролетел месяц, который показался Анчутке мгновением. Она жила, ничего не замечая вокруг. «Латышский папа» с лихвой долюбил ее за родного отца, но предал еще больнее. «Должно быть, он любит меня, но не смог поверить в мою искренность, – уговаривала себя Аннушка. – Друвис не был холодным и толстокожим. Он не способен выбросить меня из своей жизни, как ненужную вещь! А может быть, о, ужас, он искренне любил всех подруг, с которыми его сводила судьба? И я всего лишь одна из них? Он смирился с разъездами. Привык, что в его жизни не может быть постоянства».

Проявляя заботу, сознавая вину, и втайне желая вернуться, Друвис, словно вонзая нож в свою рану, каждый день писал Аннушке сообщения: «Как ты, фея?» Начать новую жизнь не получалось, прошлое слишком крепко держало его сердце. Он видел Анин статус в Сети: «Жизнь прекрасна!» Но знал, что ей хочется выть: «Папа-латыш», что же ты сделал со своей «дочей»?!» Аннушка отвечала: «Я в порядке» и мысленно добавляла: «Хорошо, что ты не видишь, какая я сейчас: в грязной футболке, с опухшими от слез глазами, валяюсь на диване!» После каждой его СМС-ки она начинала рыдать и вспоминала, как совсем недавно провожала Друвиса в командировку. До отъезда оставалось два часа, и она в полубеспамятстве щекой прижималась к его животу. Горячие слезинки скатывались на его кожу. Друвис делал вид, будто смотрит новости, а сам, запрокинув голову, глядел в потолок, стараясь подавить душившую его грусть и спрятать слезы. С замиранием сердца Аня косилась на часы, видела, как предательски быстро бегут стрелки, оставляя ей все меньше времени для того, чтобы дышать с Друвисом одним воздухом и касаться его утомленного, разнеженного тела. Затем они мчались в такси на вокзал темной обледенелой дорогой. Боясь заговорить, чтобы вновь не расплакаться, Аня лишь осторожно сжимала ладонь любимого. Теперь отчаянные признания и ревность позади. Канули счастливые лунные ночи, когда она фантазировала о свадьбе и задерживала дыхание, боясь сдвинуть со своего бедра большую руку уснувшего Друвиса. «Да, всё это было, было, – твердила она себе. – Друвис любил меня и плакал перед разлукой со мной. Так почему же всё-таки он ушел?» Ей не верилось в грядущую немощь сильного, цветущего мужчины, и в его бессилие изменить мир. «Пустая болтовня!» – думала она. Девушку еще не покинуло ощущение вечности жизни, и она искала иные причины туманной незавершенности их отношений. Неясность сводила Аню с ума сильнее, чем муки несчастной любви. Ей казалось, что неизвестность, подобно черной глухой стене, сомкнулась вокруг и не дает идти дальше. Выходка «латышского папы» не укладывалась в голове – так же, как в детстве не укладывались эскапады родного отца. Бежали беспросветные дни, и для нее становилось очевидным: назад пути нет. Чтобы прекратить пытку сообщениями, Анчутка сменила телефонный номер.

В рабочие обязанности Анны входило заключение договоров, но радостно улыбаться клиентам и производить приятное впечатление девушке стало сложно. Пряча заплаканные глаза и стараясь скрыть последствия бессонницы, она притворялась, что всё в порядке, но напряжение росло и вырывалось наружу. Она стала несдержанной и нервной, подавленной и замкнутой, резко похудела, потому что сутками забывала поесть. Нарядные платья обвисли на ее высокой фигуре настолько, что казалось, эта одежда не имеет к Голубятниковой отношения. За ее спиной сотрудники обсуждали, не наркотики ли тому виной. Это было обидно, но откровенничать с коллегами Аня не решалась, полагая, что чужие проблемы интересуют их ради сплетен. Однажды, запутавшись в документах, она расплакалась при начальнике и клиентах. Молодой хозяин клуба отнесся с сочувствием и не уволил девушку за профнепригодность, однако ей пришлось поделиться с коллективом своей печалью. Администратор клуба Лера Капустина сочувственно поджала пухлые, ярко накрашенные губы:

– У тебя иссякли силы бороться с собой.

Лера была коротко стриженая крашеная блондинка лет тридцати, пластичная, стройная, с кукольным личиком и крупными карими глазами. Иногда хозяин устраивал ей подработки – фотосессии для рекламных плакатов. Лера приехала в Питер из далекого военного городка. Она любила наряжаться и нравилась всем без исключения, однако из-за множества странностей не имела подруг и спутника жизни. Часто помногу пила вино и утверждала, что равнодушна к мужчинам и женщинам. Слушала «тяжелый рок» и повторяла, как заклинание: «Музыка – единственный наркотик, который я употребляю ежедневно». Коллеги удивленно переглядывались, но вопросов не задавали: Лера была расторопным и добросовестным сотрудником.

– Как знакомо, – с грустью протянула она, выслушав сбивчивый рассказ Аннушки, и та впервые увидела на ее лице отражение живых чувств. – Все мы такие ранимые, – быстро поправилась Лера, пряча взгляд, но Аня успела ощутить ее солидарность.

«Если даже такое совершенство, как Валерия, оказалось отвергнутым, то что говорить обо мне?» – Аннушка вновь разрыдалась.

Николай, пятидесятилетний гитарист-виртуоз, вечерами игравший в клубе, решительно положил руку ей на плечо:

– Тебе, подруга, пора принимать антидепрессанты! – Этот невысокий кривоногий человек с выпуклым лбом и выдававшейся вперед нижней челюстью зачастую бывал бестактным и агрессивным. Его оливковые глаза глядели упрямо, будто Николай готовился защищаться. Он всегда был расположен поспорить, особенно о политике, и не терпел чужих мнений. Однако охотников препираться обычно не находилось, и он, развлекаясь, задевал коллег едкими замечаниями. Аня и Лера неприязненно поглядели на его редкие черные с проседью волосы, затянутые в хвост синей резинкой, на надменную ухмылку и расходившуюся на животе джинсовую рубаху. Лера возмущенно воскликнула: