Обнаружив перераспределение сил из-за немощи старухи, Аня осознала возможность отомстить ей за давние слезы. И содрогнулась от собственных мыслей. Она лишь про себя выговорила бабке: «Каждого, даже самого грозного, гордого, самоуверенного человека рано или поздно раздавит время! Люди бездумно обижают детей, забывая о том, что однажды поменяются с ними местами, попадут в зависимость от них и будут надеяться лишь на гуманность молодых и сильных. На то, что те окажутся духовно выше и мудрее старших». Девушка не лелеяла обид и не злилась, только забыть о детских ранах у нее не получалось. В те дни Анчутка не чувствовала любви – ни к бабуле, ни к кому бы то ни было на Земле. В нее словно забыли при рождении вложить этот дар, заменив холодным чувством долга. Даже увлечение мужчиной казалось ей только жаждой заполнить душевную пустоту.

Девушка с удовольствием следила, чтобы старушка была сыта, пострижена и помыта, надевала чистые футболки и не рваные носки. Ане было приятно помнить и рассказывать коллегам о том, что у нее есть бабушка – коренная петербурженка с объемным сундучком наград, исторических фотографий и почетных грамот советского времени. А что та переживала, уже не волновало внучку: «Какая разница, о чем бабка вспоминает, глядя прямо перед собой в пространство?» Аня не находила ни сочувствия, ни интереса к полному приключений прошлому этой непростой личности. И, если бабуля начинала о чем-то рассказывать, слова пролетали мимо ее ушей. «Пока люди живы, ничего не поздно исправить», – упрямо повторяла себе Анюта, но ее душа не открывалась бабушке. От собственного равнодушия наворачивались слезы. Чтобы привнести в отношения красоты, Аня дарила старушке цветы и ставила в церкви свечи за ее здоровье. Маленькие огоньки дрожали в полутьме, напоминая промелькнувшие годы. Порой в одном из них Ане мерещилось молодое бабушкино лицо, и хотелось протянуть ей навстречу руки.

В один из грустных совместных вечеров Аня заметила фотографию у бабкиного зеркала, и не поверила своим глазам: счастливый, молодой, широко улыбавшийся Кирилл Голубятников стоял на фоне поросших елями гор и широкой, незнакомой реки. Он был в походном камуфляже и болотных сапогах, на руках держал маленькую смуглую девочку.

– Это как понимать? – воскликнула Аня, схватив пожелтевшую карточку. – Что это?

– Твоя сестра из Якутии, – без обиняков заявила старушка.

Аня, наморщив лоб, смешно потерла руками глаза:

– Да ну, это невозможно!

– Ааа, вот и интерес к семье появился! – ехидно хихикнула бабушка, но тут же тяжко вздохнула. – Помотало моего Кирюшу по свету! Непоседливый был и веселый, точно молодой Петр. Мир хотел изменить, стране помочь и семью прославить. Но сошелся в тайге с коварной якуткой! И родилась эта раскосая девчонка! А он древности искал, но потом, наивный мальчишка, шаманскому колдовству начал учиться. Поднимался со старцем на горный хребет Джокуо для посвящения. Рассказывал, что, стараясь не скатиться вниз, мало слушал старца: уступы скал были слишком узкими. А шаман показывал ученикам дороги, ведущие к истокам человеческих болезней. Нужно было внимать! Не каждый, кто с ним пошел, стал шаманом. И Кирюша не смог… С тех пор его будто сглазили. Вернулся домой опустошенным, сдержанным, хмурым. Стал бредить богатством предков. И уж ничто, кроме антикварных костяшек и бизнеса прадеда, который он намеревался продать, его не занимало. Странно, не правда ли? Раньше я винила твою мать в его смерти, но дело не только в ней.

– А я вовсе не помню его таким, как на фото! Он здесь открытый, веселый и добрый! – воскликнула Анна.

– Когда ты родилась, он изменился, словно умом тронулся, – доверительно шепнула старуха. – Он уже не был собой. Кирюше понадобился сын, чтобы унаследовать бизнес и обменять его на старинную коллекцию костяных вещиц, от которых он сходил с ума.

– А сестра? – Аня в нетерпении перебила бабушку: семейные разговоры о бизнесе набили оскомину. – Где сестра, как ее найти?

– Ооо, голубка, где же нынче ее найдешь! Знаю только, что зовут ее Милана. А фамилию и населенный пункт один ветер тебе подскажет.

Аннушка пришла в смятение. Где-то под солнцем жила ее кровная сестра, почти ровесница, но они до сих пор не виделись! Захотелось обнять эту девушку и никогда с ней не расставаться.

– Да уймись ты, – прикрикнула бабушка. – Может, эта лялька давно померла в лесу от аппендицита. Мы никогда не узнаем!

Аня гневно сверлила взглядом бессердечную старуху:

– Почему ты не взяла ее к себе?

– Еще чего! – расхохоталась та. – Мало мне здесь болотных лягушек, надо было еще раскосую ведьму в дом притащить? В своем ли ты уме, анчутка?

– Так, может, это ты заставила Кирилла вернуться? Узнав о его первой семье?

– Не без этого! – С вызовом бросила бабка. – Пришлось сходить в партию и в милицию. Уличить сына в аморальном поведении. Пригрозить лишением наследства, высылкой с Родины. В то время эти рычаги еще действовали, и всё получилось! Он не смог воспротивиться.

– Но ведь это был твой родненький сын! Счастливый, благополучный парень! Как ты могла? И ради чего? – Аня обессилено плюхнулась в кресло. – Теперь, однако, многое проясняется. Должно быть, Кирилл никогда не любил мою мать. Он жил по инерции, потеряв в жизни смысл и сходя потихоньку с ума. Слабый, сломанный тип!

Бабушка презрительно сплюнула:

– Тебе безразлична чистота крови. А мне – нет.

Аня сердилась, но старалась сдержаться.

– Странно, – съязвила она, – ведь в Советском Союзе всех русских учили с уважением и любовью относиться к подшефным народам!

– Расскажи это своим внукам! – громогласно изрекла старушка.

– Ба, раз уж такой разговор, объясни: зачем тебе этот пафос с происхождением? – в недоумении брякнула Анна. – Тривиальное бахвальство! Пошлость от нечего делать! Ведь ты сама вышла замуж за Голубятникова, а не Оболенского.

– Это – не пошлость и не пафос, а обоснованная традиция, – жестко оборвала ее бабушка. – По крови передаются сила интеллекта и порода, как бы людям ни хотелось с этим поспорить. Мой муж, дорогуша, по матери был фон Якобс! Гордись этим и ты, болотная лягушка! Тебе многое передалось от нас, не то, что твоей таёжной сестрице. Забудь о ней! Гуляй по старому Петербургу и думай, что это по праву твой город! – И добавила миролюбиво. – И иди уже, наконец, отсюда! Нечего тебе, красавице, сидеть со старухой. Не куксись! Будь, как я в молодости. Танцуй, смотри спектакли, лови женихов – да не кого попало, а чтобы с происхождением. Всякие туземцы только и ждут, как бы им настоящую барышню изловить. Ишь, чего захотели. А мы с тобой, когда видимся, только расстраиваемся, право слово! Так что проваливай, да звони мне иногда! Ну, кыш! Я сама постираю носки.

Аня, сунув украдкой в сумочку фотографию молодого Кирилла и маленькой девочки, чмокнула морщинистую щеку, закрыла за собой дверь, и с облегчением перевела дыхание: бабушка разрубила мучительный узел их отношений, оставив, однако, иллюзорную ниточку родственной связи. Пусть на словах, но она признала внучку равной себе, и фамильная заноза, с детства сидевшая в сердце девушки, вдруг растворилась и начала изглаживаться из памяти.

Неясной оставалась судьба внезапно обретенной сестры. Якутка показалась Анюте ниспосланным с неба ангелом в час ее разрыва с семьей. И она обещала себе, что когда-нибудь непременно отыщет неведомую Милану: «Время поможет…»

Кирилл часто являлся Ане во сне. Чудилось, он вновь презрительно глядит на нее, говорит неприятные слова. Просыпаясь, девушка вспоминала, что он умер целую жизнь назад, но угрюмое настроение сохранялось весь день. Даже находясь в постели с любимым мужчиной, Аня ощущала на себе тяжелый, осуждающий взгляд утопленника. Становилось холодно, словно белесый призрак тянул ее за собой в ледяную бездну. Она кричала во сне: «Почему?! Почему ты не любил меня, и не хочешь, чтобы меня полюбил кто-то другой? Почему ты упорно считаешь, что меня не должно быть на свете, даже если твоего вожделенного бельгийского бизнеса уже нет?» Аня рыдала, а красавец-латыш Друвис говорил, нежно обнимая ее за плечи: