– Ты рассталась с молодым человеком? – спросил отчим. – Мы хотим подержать тебя.

– Вот что случается с кокетками, анчутка, – пожурила ее Катерина, и тонким голосом затянула свои прибаутки:

«Я ль тебе не говорила? Не ходи ты петь у елей, ты не пой на дне долины! Не сгибай так гордо шеи! Белых рук не открывай ты! Белой груди не кажи ты! Стройным станом не хвалися! Он кудрявую увидел – деву с длинною косою, что милее всех нарядных, всех, украшенных цветами! Ту, что держится так прямо! Ту, чье тело всех пригожей! Захотел он ту девицу… А потом льёт дева слёзы!»

– Ма! Ты, никак, называешь меня красивой? Никогда такого не слышала, – фыркнула Аннушка, но сердцем потянулась к матери.

Завладев вниманием Ани, Катерина уговорила ее съездить к психологу.

– Это на всякий случай, анчутка, – разъяснила она с притворной лаской. – Вдруг тебе станет спокойнее и веселее! Ты просто поговоришь с ним, как у себя в «Галактике».

Она помогла дочке натянуть джинсы и красный свитер, завязала ей кроссовки.

Аня не догадалась, что попала на прием не к психологу, а к психиатру. Тот ничем не выдал себя, потому что Катерина предупредила заранее: «Моя дочь угрожала собственной жизни. Она рассталась с любимым мужчиной. Разлука даётся ей тяжело. Пожалуйста, будьте тактичны».

Анна два часа просидела перед скучным респектабельным мужчиной средних лет, считая мелкие родинки на его аккуратно побритых щеках, слушая бессмысленные, казалось ей, переливы низкого голоса. Ни доверия, ни интереса врач у Анчутки не вызвал, и она начала подшучивать над ним в надежде, что ему надоест бестолковый разговор, и он попросит ее уйти. На вопрос «собираетесь ли вы покончить с собой?» она с вызовом, но не всерьёз, бросила: да, при первой же возможности.

В конце приема психиатр заключил:

– Ваши напряженные шутки, Анна Кирилловна, и ваши сдержанные эмоции – это симптомы «замаскированной депрессии». Вы тратите огромное количество сил на то, чтобы удержать страдание внутри себя. На лице – улыбка, в жизни – успех. Но внутри желание умереть, не быть, оказаться в темноте, в пустоте и вечном покое. Полагаю, это состояние зародилось в раннем детстве, когда у вас не было возможности открыться своим родителям.

Аннушка неожиданно заплакала. Руки ее и колени задрожали. Крупные слезы она утирала рукавом.

Врач выписал направление на госпитализацию и в коридоре Катерине повторил сказанное Анне.

– Вы хотите сказать, что я виновна в ее болезни? – обиделась та. – А ведь я сделала для нее всё, что было в моих силах. Знали бы вы мою прошлую кошмарную жизнь!

– Здесь нет вашей вины! – раздраженно махнул рукой врач, – пристально, однако, приглядываясь к посетительнице. – Это от вас не зависело. Вы продолжали семейную историю, – начатую вашей мамой. Но дочка чувствовала, что вы с трудом держитесь, и, если она будет плакать, плохо спать, болеть, произойдет катастрофа. С этого начались ее неприятности. В том числе любовь к не подходящему ей мужчине.

Катерина сердито хмыкнула, но внезапно тоже заплакала, почувствовав себя загнанной в угол. Пожилой муж ласково обнял ее, и она горячо зашептала ему на ухо жалобы из далекого прошлого. Врач нетерпеливо протянул Катерине направление:

– Дело сейчас только в этой бумаге! Депрессия Анны может стать хронической, если ее запустить. Во избежание осложнений, вашей дочери нужно подлечиться.

Анюта не слышала разговора и не воспротивилась, когда мать и отчим усадили ее в такси и повезли в другую клинику.

– Побеседуем еще с одним врачом, хорошо? Вдруг он окажется лучше! – вкрадчиво предложил Максим, и расстроенная девушка не почуяла подвоха.

В мрачном здании Аннушку окружила целая компания врачей, они задавали те же вопросы, что и зануда с родинками.

– Извините, этот разговор мне не интересен, – Аня решительно поднялась с жесткого стула. – Я ухожу. Такую скуку нагнали, хоть не живи! Пойду, что ли, утоплюсь, в самом деле!

Медики загородили дверь и спросили, согласна ли она остаться на некоторое время в больнице.

– Зачем? – удивилась девушка. Лишь в ту минуту она огляделась и поняла: кроме нее никто из присутствующих не шутит.

– Первичная анорексия… Депрессия… расстройство адаптации… острый невроз. – говорил молодой врач, оглаживая аккуратную черную бородку.

– Вы чего? – Аннушка заплакала от обиды. – Каждый человек имеет право расстроиться или пошутить. Какие еще болезни?

Ее затрясло от страха и возмущения, и медики предложили успокоительную таблетку. Аня приняла и обреченно спросила:

– Надолго?

– Нет. Ни о чем не тревожьтесь, – примирительно произнес бородач.

Две санитарки отвели новоприбывшую в уединенный белокафельный бокс с душем и железными шкафами, прикрученными к полу. У нее забрали телефон, сняли золотую цепочку, серьги и подаренное Друвисом кольцо. Затем ее тактично раздели, вымыли под душем, выдали цветастый халат и бордовые плюшевые тапки.

Аня мысленно выговаривала Катерине: «Бессовестная! Зачем ты меня отдала?! Разве ты никогда не теряла равновесие, не плакала, не была мрачной? Но никому и в голову не пришло отвезти тебя сюда, даже Кирюхе! Расстраиваться, если горе, нормально для человека. Почему же ты посадила меня за решетку, словно буйную сумасшедшую? Чем я вам с Максимом мешала? Или ты всерьёз считаешь меня анчуткой, от которой нужно избавиться?»

Аннушка растерянно оглядывала широкие зарешеченные окна, высокие потолки, просторные палаты, открытые, с огромными проемами без дверей. В каждой вдоль стен притулились узкие койки. В палате, куда сопровождающая доставила Аню, размещалось человек двадцать. Несмотря на открытые окна, там стояло зловоние. «Неужели это не кино, под которое я задремала дома, а моя реальная жизнь?!» – недоумевала Аня.

Женщины в палате вращали выпученными глазами, невнятно бормотали, пускали слюни. Аня зажмурилась: «Нет, нет, это – не со мной… Я не могу здесь находиться!» В отвращении ее стошнило, тут же с коек раздались визгливые крики. Присев, Анчутка поспешно утерлась полой халата, лицо обожгло слезами стыда.

Крупная рыжеволосая фурия лет тридцати пяти поднялась с кровати и шагнула навстречу Ане. Мелькнули ее ярко-оранжевые трусики и белая, почти прозрачная рубашка, красиво облегавшая высокую грудь. Ее ясное лицо не вязалось с больничной обстановкой. Она приветливо протянула руку: «Маргарита». Анна заметила, что соседки побаиваются острого взгляда фурии, ее близко посаженных, блестящих змеиных глаз. Интуитивно угадав в полуголой пациентке союзницу, она доверчиво пожала длинные пальцы: «Аня».

– Успокойся, выживем, – подмигнула Марго. – Расслабься. Я тут уже две недели. Привыкнуть нельзя, но перетерпеть можно, раз уж так случилось. Ведь отдельных санаториев для легких случаев нет!

– Страшно… – Анна покосилась на соседок.

– Освоишься. Возьми мою одежду, она чистая, – Маргарита изящно нагнулась и вытащила из прикроватной тумбочки шелковый халат апельсинового цвета.

– Я не верю, что со мной могло такое случиться, – прошептала Анчутка, благодарно прижимая подарок к груди. – Ты как сюда попала?

– А, глупо, – бросила Марго с досадой. – Сама пришла. Почувствовала, нервы сдают, сил нет! В жизни полный крах. Хотела убежать. Лучше бы в Таиланд полетела! А отсюда раньше срока не выйти! Был в соседней палате еще один доброволец, вроде меня, истерик и ипохондрик лет двадцати пяти. Тоже решил подлечить расшатанные нервы. Его мать работает в мэрии, ну и устроила по знакомству: «Пусть сыночка отдохнет». Не знала, чего затеяла! Через неделю у парня галлюцинации начались, и она забрала его домой. Ей-то всё можно! А ты здесь по какому поводу?

Аннушка потупилась:

– Любимый бросил. Больно очень. Жить не хотела. Не ела. Но умирать я не собиралась! А мать и отчим устроили эту командировку. Не понимаю, зачем.

Марго сочувственно взяла ее за руку: