Джоуми накормил нас всех очень щедро, по-барски, отпуская дальше. Мои спутники были более воздержаны, за исключением Шуги. Мы с ним на пару съели за четверых. После этого, поблагодарив хранителя, мы стали прощаться. Он велел своим людям проводить нас до вокзала, и когда я кланялась, в коротких шортах, надетых по случаю жары, как-то странно посмотрел на мои ободранные коленки, а потом и на троих молодых людей, с которыми я отправлялась на восток. Уже в поезде я стала пытаться предположить, что бы значил его взгляд? Что они за мной недосмотрели? Уж и упасть нельзя. Не думает же он, что они мне причинили какой-то вред? Пусть и видно по ссадинам, что им день-два от силы.
— К обеду будем на месте. Ещё что ли поспать? — не отрывая глаз от окна, скрестил на груди руки Шуга.
— Обрати внимание, — сказал мне Чонгук, подшучивая над товарищем. — Он всегда всё измеряет временем еды. — Я улыбнулась, перестав разглядывать свой билет «Сиань-Лоян». После вчерашних признаний, нам всем стало как-то свободнее и проще.
— Жалко, что у нас, как всегда, не остаётся часочка на экскурсии, — не сомкнул веки Шуга, а продолжал болтать, — Полмира объездил, и хоть бы что красивое посмотрел! Одни трущобы, пустыни, глухие леса. Вот, Хуашань сейчас опять мимо проедем, — подтянулся он к окну и внимательно изучал систолический рельеф гор.
— Я там был, — присоединился к нему Чонгук, потеснив его. Мы с Ви, как обычно, сидели вдвоем, напротив них, я у окна, а дух у двери. С утра он был тише и задумчивее обычного. Чтобы я не чувствовала себя отчужденной, Гук принялся рассказывать мне: — В Китае существует пять священных гор, якобы их все посетив обретёшь полный покой, счастье, и покровительство всех божеств. Я уже на четырёх побывал.
— А я только на двух! — пожаловался Шуга.
— Одна из них, — игнорируя его, указал мне Чонгук за окно, — Хуашань, что за этими кряжами. Там есть знаменитая тропа смерти, по которой очень трудно и тяжело идти. Ну, и что греха таить, страшно до чертиков. Это буквально вбитые в камни доски, а чуть выше, на уровне пояса или груди, вбиты крюки или кольца, чтобы придерживаться. А чуть позже мы поедем вдоль Хуанхэ, великой Желтой реки.
— Наконец-то кончатся горы, — закинул голову назад Шуга, облегчено улыбаясь. — А то у меня скоро пупок развяжется по этим высотам скакать.
— Идти-то, может, станет легче, — нахмурился Чонгук. — Только опаснее. Граница между Шэньси и Хэнанью, — это парень уже объяснял мне, рисуя в воздухе руками географическую карту, — фактически делит Китай на горный и равнинный. Как только мы въедем в Хэнань, горы начнут мельчать, мельчать, и чем дальше на восток, тем меньше будет мест укрыться, всё, как на ладони.
— Ага, прям под лупой будем, среди ста с лишним миллионов человек, — Шуга постучал младшему по голове по праву старшего. — Во всей Корее нет столько народу, сколько в Хэнани. Самая густонаселенная провинция! Тут и горы не нужны, Гукки. Между прочим, среди людей затеряться куда проще, чем в горах.
— Возможно, — согласился тот.
Зрелища невиданных ранее мест меня захватывали. Я с открытым ртом смотрела на проезжаемые города, речушки, холмы и горы. К сожалению, так и не увидев Хуанхэ, которая текла где-то параллельно железной дороге, я выбралась с друзьями в Лояне, ещё одной столице древних царств и династий. Хэнань была одной из колыбелей китайской цивилизации, но, несмотря на её древность, не меньшую, чем в Сиане, и на то, что здесь нас никто не встречал и не охранял, дышалось мне свободнее. Лоян был живописен и ярок, а современные дома с рекламами на торцах и огромными экранами, крутящими видеоролики, чередовались с островками прошлого, где вдруг вырастали скалистые преграды с выбитыми в них пещерами и статуями Будды. Вот мы идём по оживленной улице, где шагают студенты, деловые люди и школьники, и вот вдруг перед нами парк, где тихо, уединенно и лишь изредка проходит пожилая женщина или мать с ребенком, или заблудший турист с фотоаппаратом. Наше движение, в основном по достопримечательностям, тоже казалось мне намеренно туристическим, но когда я сказала это Чонгуку, он улыбнулся.
— Нет, Элия, дело не в том, что я хочу показать тебе все красоты Китая. Большинство гангстеров и членов группировок относятся к каким-нибудь школам боевых искусств, или просто считают себя буддистами, даосцами, кришнаитами — неважно. Они не любят драться на территориях храмов, на священных землях. Многие из них точно так же, как и мы, чтят эти места. А ещё порой они бывают суеверны и не хотят терять удачу и покровительство Небес, из-за чего не рискуют проливать кровь перед ликом Будды. — Мы сделали несколько шагов. Чонгук посмотрел на приотставших Ви и Шугу, доедающих мороженое, которое мы взяли, чтобы освежиться. Они нас не слушали, и тот, что шел рядом со мной, смущено сказал: — Хотя, в нормальной ситуации, без этой гонки от погони, я бы показал тебе Китай. Если ты хочешь его посмотреть.
— Конечно! — закивала я, водя носом слева направо. — Если когда-нибудь получится. Но прежде же нам надо достигнуть Корею, верно? Я очень хочу увидеть хоть кого-то, кто знал моих родных. И вашего настоятеля, друга моей бабушки.
— Разумеется, — кивнул Гук, и остановился, чтобы мы подождали приотставших.
По объясненным мне причинам, обедать мы уселись возле Баймасы — Храма Белой Лошади. То есть, конечно, место было заповедным, и в нем самом нечего было и думать найти кафе или столовую, поэтому мы, как обычно, закупившись едой на вынос, сели на бордюр возле самого первого буддийского храма Китая, красностенного, с серой черепицей на крыше, двумя статуями собак-львов у входа и каменной лошадью в каменном же загоне. Выглядели мы при этом совсем не как паломники, скорее как неприкаянная молодежь, не имеющая уважения к святыне. Чонгук привычно развлекал меня подробностями истории, Шуга вставлял смешные замечания, солнце припекало, а Ви, с утра не очень говорливый, впервые сел не рядом со мной, а в сторонке.
— …на белой лошади привезли буддийские сутры, в честь чего храм-монастырь так и назвали, — прожевывая, повествовал Гук, откусывал, проглатывал, и говорил что-нибудь ещё. В эти перерывы и образовывалась юмористическая пауза для колкостей Сахарного.
— А у нас в Корее белыми лошадьми называют туристок из Европы. Может, на самом деле и тут всё было немножко по-другому? Легенда просто замалчивает…
— Монастырю без малого две тысячи лет, — грозно посмотрел на него Чонгук, призывая замять подобные намеки. — Шэ Мотен*** и Чжу Фалань****, индийские монахи, которые привезли сюда сорок две главы сутр, перевели их, чтобы донести учение Будды и распространить в царстве Хань.
— … монахи наверняка развлекались с европейками, как пить дать.
— Шуга, сюда даже Великий шёлковый путь не доходил, какие европейки? — не выдержал Чонгук.
— Монахам нельзя развлекаться с женщинами, — вдруг угрюмо сказал Ви. Я посмотрела на него. Ему было виднее, если он говорит, что всё было прилично, то всё так и было две тысячи лет тому назад.
— Мы тоже в буддийском монастыре воспитывались и вроде как воины-монахи, что ж теперь? — возмутился Сахар, замолкнув на том моменте, когда мимо нас пошла экскурсионная толпа под предводительством гида. Переждав их, как пронёсшуюся электричку на станции, потому что всё равно не перекричать шум от неё, Ви вновь промолвил:
— А то теперь, что золотым тоже нельзя заводить отношения с девушками и жениться!
— Отношения и жениться не совсем то, что я подразумевал под «развлекаться», — уточнил Шуга, не стыдясь.
— Если золотым этого нельзя, — не смогла промолчать я. — То как же мои мама и папа?
— Твой отец нарушил устав, в общем-то, — объяснил Чонгук. Я хотела принять это близко к сердцу, оправдываясь за отца-клятвопреступника, но он поспешил добавить: — За это из золотых теперь не выгоняют. Он не один такой. Его друг, наш учитель Хан, тоже женат, и у него двое детей. Просто… нам объясняют, по ходу обучения, что заводить семью не надо, потому что она становится помехой, она мешает выполнению долга, и если кто-то всё-таки пренебрегает учением, то ему же самому становится тяжелее. Будда говорил: «Человек, привязанный к жене и жилищу, более несвободен, чем заключённый в тюрьме. Заключённый в тюрьме имеет надежду на освобождение, но жена и дети не дают ему думать о расставании с ними». Поэтому создание своей семьи считается двойной несвободой. От неё не хочется освободиться, она кажется приятным и необходимым дополнением к жизни, но она ограничивает не меньше, чем кандалы, сковывая по рукам и ногам воина, на чьих плечах ответственность за сотни, тысячи других. Вот почему золотым лучше не идти против слов мастеров. Ещё век назад среди нас существовал запрет, нарушение которого каралось, но теперь это только предписание, и каждому предоставляется возможность выбора, чтобы думали сами.
