— Но если они соратницы Черити Лавишес, то я должен вырезать собственную семью? — прошипел сквозь зубы парень, гнев полез из него невольно. Гнев не на Хенсока, а на обстоятельства, на судьбу, поставившую его в такое положение.

— Ты можешь попытаться их перевоспитать, — пожал плечами настоятель, — но твой отец не смог перетянуть на нашу сторону твою мать и за тридцать лет, что же ты хочешь от людей, которые могут быть неисправимы?

— Люди меняются, я знаю, — твёрдо, убежденно заявил Чонгук, не готовый отступить от этой точки зрения. — Просто нужно уметь… знать, как к ним подойти, придумать что-то…

— Чонгук, иногда бывают безвыходные ситуации.

— Нет! — Он опять встал, прошелся туда-сюда, но говорил шепотом. — Вы так рассуждаете, потому что вас не сковывают рамки родства, потому что вам не приходилось совершать подобный выбор!

Хенсок пронзительно, долго смотрел на топчущегося золотого. Подождал, когда тот сам успокоится и сядет. Наконец, он сделал это, всякий шум улёгся, и в возникшей тишине можно было почти ощутить падение снежинок за окном.

— Мой мальчик, ты когда-нибудь слышал мою фамилию? — глядя за окно, на серебрящийся снег, задал вопрос старик. Чонгук на минуту задумался.

— Нет, настоятель, никогда.

— Ян. Моя фамилия Ян, мой мальчик, — медленно протянул Хенсок. Он не моргнул, не вздрогнул, а плавно, как небеса роняют снежинки, выпустил из себя эти слова. Золотой опешил, уставившись на настоятеля.

— Вы… из клана Ян?

— Да, я мужчина из клана Ян. Знаешь, что это значит? — Хенсок обернулся к нему. — Что я не имел права быть сильным воином, я должен был исполнять самые грязные и никчёмные дела в Шаньси, быть пушечным мясом, наниматься в шестёрки к чужим группировкам, чтобы добывать информацию и доставлять её правящим женщинам. Перетаскивать через перевалы ящики с ружьями, мучить пленниц, если такие появятся. Гордиться тем, что истинный ханец, потомок великих амазонок. — Чонгук не смел перебивать, пытаясь увериться в том, что настоятель древнего корейского монастыря — китаец, и имя его, конечно же, как у всех золотых, вымышленное, взятое в какой-то период жизни. — Нынешние генеральши — внучки моей старшей сестры. Попробуешь угадать, что с ней случилось?

— Вы её убили? — снизошло озарение на Чонгука.

— Да, — признал беззастенчиво Хенсок. — Я поведаю тебе историю полностью. — Укутавшись поплотнее в плед, старик начал повесть: — Мой отец тоже был золотым, поэтому я ханец лишь наполовину. Он воевал с японцами в Китае пять лет, пытаясь остановить их беспредел, предотвращая, по возможности, ад оккупации. Но и после войны проблем в Китае оставалось немало, пришлось там задержаться… и появился я, — Хенсок ухмыльнулся, — но, пользуясь послевоенной неразберихой, разрухой, он сумел украсть меня, как собирался сделать и твой отец. Но второй раз такой номер не прошёл… Мой отец никогда не скрывал, кто моя мать, я всегда знал, что в Шаньси у меня есть сёстры, кузины, племянницы. Я всегда мечтал побывать там, когда вырасту, стану воином, выйду за стены Тигриного лога. И вот, как только это произошло, когда мне было лет двадцать, мы с друзьями отправились на наше первое дело. Это была вторая половина шестидесятых годов в Китае, разгар Культурной революции, ужасы правления Мао, выпятившиеся в движении хунвейбинов****. Ты слышал о таком?

— Да, я читал, настоятель.

— Они творили такие бесчинства, что нельзя было оставаться в стороне. Они издевались над людьми просто так, устраивали пытки на потеху, оправдываясь верностью Мао, свой трудоголизм в карательных мерах они свято чтили. Это были страшные годы в Китае, Чонгук. Там смешивалось всё: национализм, жадность, зависть, извращенный садизм, присущий некоторым людям, массовый психоз, страх и фанатичное следование политическим идеалам. Наш отряд отправился туда, мы разъезжали по провинциям и спасали, кого могли. Многих ведь замучивали насмерть. Так мы добрались до Шаньси. В провинции жило, и живёт наверное, множество монголов, они часто первыми попадали под руку. Несмотря на то, что Китай многонациональное государство, ханьцам только дай повод показать, кто в доме хозяин. Я услышал об одной особенно усердствующей студентке, она была активной коммунисткой и с её лёгкой руки в день в тюрьмы утаскивали десятки человек. Я узнал имя, это была моя старшая сестра. Она была на хорошем счету у чиновников, ей светила должность в бюрократическом аппарате партии, у неё была безукоризненная репутация, потому что она не покладая рук, ища врагов строя и Великого Кормчего. Проблема шаньсийских женщин всегда была в этом, Чонгук, они плохо борются, но хорошо подстраиваются, а подстраиваются под силу, какой бы она ни была. Амазонки не сопротивлялись хунвейбинам, они яро участвовали и шли лёгким путём, чтобы жить спокойно и благополучно. Они до сих пор такие, заключат договор с кем угодно, лишь бы их не трогали. — Хенсок покачал головой. — Мы с ребятами, даст посмертное блаженство им Будда, ворвались в один из участков, где проходили «допросы». Юные девушки, подростки, молодые парни были привязанными к табуреткам, их били, обливали водой, и на всё это спокойно смотрела моя сестра. В таких случаях размышления отменяются, обычно мы убивали негодяев, освобождали невиновных. Но я пощадил сестру, я захотел объяснить ей, что она не права. Остальных мерзавцев мы прикончили, пленённых отпустили, а вот с сестрой я завёл воспитательную беседу. Она покаялась, плакала, что выхода не было, что иначе в стране не выживешь. Я жалел её, успокаивал, предлагал уехать в Корею, начать другую жизнь, но она сказала, что у неё ребёнок от одного из начальников тюрьмы, что тот её принудил спать с ним, и без ребёнка она никуда не уедет. — У Чонгука ёкнуло сердце. Он словно услышал речь Минзи. Неужели веками эти женщины не меняют методы, и они всё равно работают? — В результате я простился с сестрой, считая, что она больше не ввяжется в такие бесчеловечные вещи. А десять лет спустя, после смерти Мао Цзэдуна, когда я с товарищами снова сновал по Китаю, нас выследили шаньсийские девушки-убийцы. Мир был другим, эпоха сменилась, хунвэйбинов не было, но люди оставались всё теми же… Амазонки убили двух моих друзей. Вместе с оставшимися золотыми мы расправились с воительницами, оставив одну, чтобы объяснила нам, зачем они сделали это? Оказалось, что их послала моя сестра, отомстить мне за то, что я сломал ей карьеру, и после бойни в участке, после которой она единственная осталась жива, она не смогла заслужить доверие партии, не подвинулась к деньгам и власти. — Хенсок перевёл дыхание, откинувшись на стенку. — Я мог бы просто больше никогда не связываться с ней, избегать её, не приезжать в Китай, брать задания в других регионах, но я поехал в Шаньси, нашёл её и убил. Потому что она убила моих братьев, боровшихся за справедливость и добро, за свет и любовь, а она готова была уничтожить всё ради власти, богатства и признания. Я убил её, потому что некоторые люди не меняются, Чонгук.

Парень сидел, обескураженный, понимая, как похожи были их с настоятелем судьбы, но он не мог представить себя проживающим такую же жизнь. Где найти правильные решения, где взять волю поступать, сообразно долгу?

— Я говорю тебе это не для того, чтобы ты мог убить своих сестёр. Я говорю тебе это для того, чтобы ты знал, итоги бывают разные, и каждый сам берёт на себя ту ответственность, которую способен нести. Если у тебя не поднимется рука на родного человека, то никто не поставит тебе это в упрёк. И пусть Будда поможет тому, чтобы нынешние шаньсийские женщины были лучше прежних.

— Спасибо, что были откровенны, — встал Чонгук, поклонившись настоятелю. — Я… обещаю хорошо подумать.

— Иногда стоит прислушаться к сердцу, а не мозгам, — посоветовал Хенсок.

— Если оно заговорит, я учту его мнение, — изобразил попытку улыбки золотой, и вышел, пожелав старику спокойных снов. Ему было пока не так уж много лет, возможно, когда-то он станет более суровым, или чувствительным, но на данный момент Чонгук решил, что ему было бы легче никогда не возвращаться в Китай. Никогда.