— Чонгук, — привлекла она внимание соседа, и он повернулся к ней, выходя из задумчивости. — Как ты считаешь, Бобби действительно плохой человек?

Вот оно! Золотой вспомнил их с Тэхёном разговор, когда они пришли к заключению, что ничего не скажут Дохи, что лучше ей оставаться наивной и непредвзятой. Но она сама задаёт такой вопрос, и что на него ответить? Заверить её, что вольный брат — душка и лапочка?

— Если честно, и ты уже наверное это поняла, я его не очень-то хорошо знаю, — признался Чонгук, отказываясь от ответственности за создание какого-либо имиджа Эвру.

— Да, я уловила, что вы не близкие товарищи. Но как мужчина, можешь мне ответить на некоторые вопросы? — Парень с большим вниманием развернулся к Дохи, распахивая глаза тактичного слушателя. — Если Бобби творил такое… был гулякой, спал без разбора с девушками, не жалел их, бросал, может ли он измениться? Может ли он остановиться?

— Ты сомневаешься, что он стал пай-мальчиком надолго?

— Я не хочу сомневаться, но, признаюсь, да, не могу не думать о том, что его понесёт на прежние рельсы.

— Тут нужно мнение не другого мужчины, а человека, который жил так же. — Чонгук потянул шнурок от капюшона своего зимнего балахона, и стал перекатывать в пальцах узелок на конце. — Я тоже не агнец, я спал со многими девушками, женщинами, некоторым даже врал, чтобы соблазнить их побыстрее, и просто ради прикола. Но я развлекался с теми, что хотели этого, что искали мимолётного удовольствия — не больше, я не соблазнял невинных девиц и не портил их. У нас так не принято, — посмотрел он на Дохи, предупреждая взглядом, что не уточнит, у кого это «у нас». Но эту часть фразы он выделил голосом, и Дохи абстрактно поняла, о ком он. Как минимум о Хосоке и Ви. — Могу ли я прекратить быть таким, какой я есть? — У него снова засвербило под рёбрами, снова заскребло где-то в горле, мурашки обожгли кожу, пробежавшись по телу. А если бы он столкнулся лицом к лицу с матерью? Если бы она сказала ему, что он нужен ей и им — клану Ян? Если бы позвала к себе, обратно? Святые бодхисатвы! Страшно, как же страшно понимать, что твои идеалы могут поставить под сомнение, что твоё призвание может оказаться не истинным. А если бы его стали перетягивать между собой отец и мать? Чонгук ощутил леденящий пот на спине. Нет, он никогда больше не поедет в Шаньси, потому что он не может кинуть друзей, не может оставить долг золотого, не может предать мастеров и старика Хенсока, столько вложившего в его голову. А каких мучений и сил стоило его отцу отдать сына? Скрыть от жены? Наверняка она не знала… или знала?

— Так, можешь или нет? — напомнила Дохи, на чём он остановился. Чонгук тряхнул чёлкой.

— Иногда жизнь выдаёт неразрешимые задачи. Но, если однозначно понимаешь, что был неправ, или находишь что-то более ценное для себя, почему нет? Наверняка люди меняются. Да точно меняются. Все рано или поздно меняются, никто не рождается таким, каким становится в двадцать, тридцать, сорок лет.

— Мне порой кажется, что я застыла в развитии, — хохотнула Дохи, — лет в десять-двенадцать.

— А мне постоянно кажется, что я вот-вот изменюсь и стану мыслить как-то иначе. Бывало, меня одолевал страх, что мои приоритеты поменяются местами, что дорогое обесценится, я разочаруюсь и пойду не по тому пути…

— Но что-то же тебя сдерживает?

— Совесть, — мягко улыбнулся Чонгук, — и дружба.

— И друзья у тебя с совестью — потому и держитесь. А у Бобби дружки — оторви и выкинь, вот за что я боюсь.

Золотой вспомнил Чжунэ, с которым провёл незабываемое время в Сингапуре. Он узнал его ближе и лучше, и не мог сказать, что у того совсем пусто в голове и сердце. Нет, Чжунэ скорее относился к тем, кто меняется, а не костенеет в каком-то состоянии.

— Посмотрим, Дохи, возможно, его дружки тоже когда-нибудь обзаведутся совестью.

***

Надежда пропала. Ви будто воочию видел, как она погасла вместе с ранним декабрьским закатом, просто хоп — и скрылась за изгибом силуэта горы. Он наблюдал этот последний яркий луч, почти красный на бесцветном, холодном небе, стянутом облаками по краям. Впрочем, разве у неба есть край? Тэхён листал сводки о погоде в Сычуани, катясь в автобусе из Яани в Баосин. Последнее место, где можно искать Элию. Дальше — только Тибет, но если она уже туда сунулась… Тэхён закрывал глаза до того сильно, что в них, под веками, появлялись вспышки. Он не хотел представлять, как она напоролась на кого угодно из оравы тварей, вечно блуждающих в самых высоких перевалах мира. Грабители, беглые преступники, террористы, наёмники, колдуны, мошенники, киллеры, торговцы наркотиками, всегда вооруженные на всякий случай, чтобы экономить на охране своих караванов. Ви отчаялся, в нём филином ухала паника, била своими крыльями в солнечное сплетение, и временами ему хотелось развернуться и ехать обратно, чтобы не увидеть пустой поселок под Баосином, без Элии. Будь в нём хоть сотни тысяч человек — без Элии посёлок будет пустым.

Погоду показывало сносную, около ноля градусов, снег в провинции не выпал, только кое-где на вершинах гор. Тэхён сошёл на автобусной станции в распахнутой кожаной куртке. Ему было настолько безразлично всё, кроме поиска Элии, что он особо и не присматривался к окружающим — есть ли подозрительные лица, мафиози? На воре обычно и шапка горит, поэтому Ви не суетился лишний раз. Чем больше будет оглядываться, тем больше привлечет к себе внимания. Он спрыгнул с нижней ступеньки автобуса, убирая наушники из ушей и выпуская полупрозрачную мглу дыхания, разлившую тепло в подмороживающем воздухе, но на какую-то секунду. Тэхён поёжился, поведя плечами, и достал пачку сигарет из внутреннего кармана куртки. Откинув назад тяжёлые прямые волосы, которые настырно упали обратно, к глазам, золотой закурил, бережно укрыв огонёк зажигалки между ладоней, и медленно шагнул вперёд, к караулящим клиентов таксистам. Он выбрал того, который разрешил курить в салоне.

Тэхён наизусть помнил дороги маленького населённого пункта уезда Баосин, ведущие к дому, в котором жила Элия, к больнице, где она работала. Фонари с периодичностью освещали путь, в тех же местах, куда они не дотягивались, красный огонёк очередной сигареты плыл по темноте, одиноко и бесшумно. Одетого во всё черное Ви не было видно на фоне тёмных переулков. Сигареты хватило до середины пути. Дальше пришлось топать без курева, Тэхён убрал руки в карманы, предварительно поправив рюкзак на плече. Сердце будто оледенело в разгоряченном теле, уже ничего не чувствуя. Оно ждало и надеялось так долго, так долго терпело и хранило память, чувства, вину. А теперь, как зависшее в прыжке над пропастью, оно молчало и стыло. Обтянутые кожаными черными штанами ноги Тэхёна широко шагали небрежной, неспешной, но целенаправленной походкой, напоминающей манеру хулигана, вечно готового пнуть всё, что попадёт ему под ноги. Но Ви ничего не пинал, уверенно ступая по незаасфальтированной дорожке, на которую свернул, высокими ботинками на толстой подошве, со шнуровкой чуть ли не до середины икр. Такие защищали от холода, влаги и ударов, ото всего, с чем могли столкнуться и сталкивались постоянно золотые.

Элия была с ним ежедневно с тех пор, как он очнулся, найденный Чонгуком, и понял, что её украли. Она жила в его памяти, стеснительная, хрупкая и доверчивая. Она всегда была похожа на лесную фею или речную нимфу, слишком неземная для людей, из каких-то тонких материй, потому и сломать её было легко. Но сейчас Тэхён гнал её из головы, уверившись в том, что чем сильнее он любит её, чем больше думает о ней, тем дальше она ускользает, тем дальше отталкивается от него. Он чувствовал её в душе своей постоянно, и утерял нужную интуицию, чтобы понять, встретит ли её на самом деле? Она виделась ему во снах, он мечтал о ней, рисовал её, писал о ней, он жил ею, и так как будто бы было легче эти долгие месяцы. Он ни разу не поправил и не отругал друзей, которые сокрушались из-за её глупости и влюбленности в незнакомца, он никогда не спорил ни с кем об Элии, потому что не говорил о ней вообще. Они её не понимали, они словно не осознавали, какая красота в её свете, в той первородной простоте, какую она проявляла, веря в духов, веря в пустые признания, отдаваясь чувствам и не желая видеть зло там, где оно было. Тэхён слышал рассказы о том, какая теперь Элия, видел обгоревшую часть дома Черити Лавишес, но не считал Элию, свою Медведьму, плохой и ужасной. Он видел ужас в глазах Чживона, растерянность Хосока, поиски средств по обезоруживанию ведьмы на лице Чонгука, но ему это было чуждо. Он не собирался воевать с Элией, нападать на неё, обезвреживать. Он хотел найти её, увидеть, вернуть ей мир таким, каким она его видела раньше.