И я сказал: беру на себя эту заботу по долгу и праву как старший в гнезде.

Буднично, а мир перевернётся.

Больно всё же получилось, в мозгах что-то закипело, рожу и то скривило помимо воли. Когда выдираешь себя с корнем из сытого перегноя, все листики трепещут и в трубочку сворачиваются. Признался, и стало легче дышать, потому что, дав клятву отваги, обратно в грунт не врастают. Пришла пора шагать к свершениям, раз я не дерево. Пусть Саторин не мой птенец, но он родного гнезда, я обязан защитить его, потому что больше некому.

— Шерил где? — спросил я.

Саторин вздрогнул и затих как мышь под веником.

— Я её уволил.

— Вот что-то такое я и предполагал, но может быть всё к лучшему. Пусть побудет вдали, мы её обязательно вернём, когда дела пойдут на лад, а сейчас ложись и отдохни. Вампиры тоже не железные.

Он послушно забрался на кровать как был в мантии и прочем, даже туфли не снял, но едва я шевельнулся, попросил тихо:

— Не уходи.

Я без возражений присел на постель, он тут же уцепился за мою одежду, а потом робко, но настойчиво потащил к себе, и я не стал сопротивляться. Не было в этом ничего непристойного. Я лёг рядом. Саторин обхватил и прижал к себе как ребёнок мягкую игрушку, уткнулся носом в мою шею и, кажется, немного успокоился.

Вот мы и в одной постели — сказал я себе — это судьба. Невольно улыбнулся, но в принципе не видел ничего страшного в том, чтобы послужить чьим-то утешением. Я же старший в гнезде, обязан быть мудрым. Да, долгие годы притворялся ровесником, чтобы избавить себя от лишних хлопот, но однажды наступает минута истины, и каждый занимает назначенное ему место. С очередным повторением ритуальное заклинание выговаривалось всё легче, и я решил, что так или иначе новый порядок устроится, оботрётся и начнёт жить, потому, примостился удобнее, пробормотал: «Спи, Ринни!» и отключился сам.

Пробудился я, естественно, первым — старший же. Вспоминая глупость того, что содеял накануне, невольно покривился. Вот кто за язык тянул? Саторин держал меня крепко, вампиры вообще не любят отпускать то, что сграбастали. Едва я шевельнулся, как кольцо рук сомкнулось теснее, так кошка во сне обнимает лапами котёнка. Ну и ладно, оно мне надо? Поваляться-то я всегда не прочь. Лежал и думал о том, что предстоит сделать.

Саторин беспокоил чрезвычайно, предсказать, во что выльется его вчерашний срыв, я совершенно не мог. Куда кидает гениев, когда им навешивают другие гении, я не знал. Накроет его новая волна агрессивности или усмирит слезливое отчаяние, депрессия примет под уютное чёрное крыло или даст энергичный пинок лихорадочное возбуждение? Творческая личность — это загадка для заурядного человека вроде меня, а теперь ещё и проблема.

Сам-то был в полном порядке. Поболело и прошло. Чтобы долго и уютно отдыхать в тени надо уметь отпускать внешние обстоятельства. Как я и говорил: прощать себе все грехи — спокойно и без покаяния. Разрешить нечеловеческой сути такой и оставаться. Я — вампир. И всё — отвалите! Тут секрет в усердных тренировках.

Вспомнив Дину, я даже усмехнулся. Моя злая выходка ей не повредила, вполне возможно, что ещё помогла собраться, так что с какой стати я должен был чувствовать себя виноватым? Это она сейчас потешается над поверженными противниками. То есть, побеждала она Саторина, но заодно наваляла и мне — два удовольствия сразу.

Пока я предавался неге, старательно оправдываясь тем, что не хочу разбудить господина и повелителя, которому отдых жизненно необходим, наступило утро. Я ощущал его за плотными ставнями и уже всерьёз принялся составлять порядок грядущих дел. Бездельник, которого спихнули с уютного лежбища — страшное существо, он всё снесёт на своём пути обратно к дивану, и вселенной вскоре предстояло изведать на своей шкуре подлинное величие нашей непреходящей любви. Меня и комфорта, а вы что подумали?

Проснувшись, Саторин, как видно, не сразу сообразил, где он и главное с кем. Я ощутил, как он замер в новом потрясении, а потом отпустил меня стремительно как вампир. Руки просто исчезли с намятых рёбер, так что я никому не мешая, смог повернуться. Что я интересно, прочитаю на лице своего гения: желание втоптать меня с макушкой в землю и потом ещё вытереть об это место ноги? Злость, в принципе, устраивала больше безграничного отчаяния, главным было не нарваться на возвышенные чувства.

— Тач! — опять повторил он, словно страшась назвать настоящим именем.

Саторин выглядел как перепивший с вечера человек, который мучительно пытается вспомнить, каких непотребств натворил, пребывая под градусом. Интересно, что пугало моего господина и повелителя больше: то что у нас случилось, или то чего не срослось? Мне, как всегда, ужасно хотелось похохотать над нелепостью ситуации, но я сдержался. Саторину ведь действительно приходилось плохо, он нуждался в моём сострадании.

— Как ты?

— Не знаю. Больно.

Я улёгся удобнее.

— Признаться, вчерашний вечер мне тоже дался нелегко.

Он глянул с пробудившимся высокомерием, но быстро оттаял, кивнул, соглашаясь.

— Да, тебе пришлось купаться в дерьме вместе со мной, ещё и после, когда я уехал, — он примолк, потом добавил порывисто: — Так долго! Я почти поверил, что ты не вернёшься.

— Мы одно гнездо.

— Да, но после того, как я прогнал Шерил и принялся издеваться над тобой, какое это имело значение?

— Шерил мы вернём, а меня давно следовало наказать, я же сам старательно напрашивался. Мне на пользу пойдёт, а ты забудь. Всё забудь. Мы просто начнём сначала, и получится новый взлёт, и соплюшку эту ещё уделаем, дай срок.

А нет, так переживём. В прямом смысле этого слова.

— Она прекрасна, — сказал Саторин.

Он совсем притих, и я поглядел на него пытаясь понять, какая новая волна чувств тиранит его бедное сознание, но ничего не рассмотрел и решил, что само устаканится. Излияния утомительны, и я спешил.

— Давай-ка, друг любезный, прими душ, а я соображу, чем нам перекусить, и что делать дальше.

Он сразу послушался, и, зная, как усердно он предаётся водным процедурам, я тоже быстро сполоснулся и надел свежую одежду. К тому моменту, как Саторин вышел в гостиную, пахнущий любимым мылом и облачённый во всё домашнее, я уже не только привёл себя в порядок, но и вызвонил одного из наших ленников, человека, готового за приличную плату, разумеется, поделиться кровью. Мы вкусили от него, по очереди, как в старые времена, припадая к терпеливому источнику. Настоящую охоту следовало отложить до ночи, но и небольшая порция пищи добавила самообладания и сил. Саторин теперь выглядел заметно бодрее.

То есть, это я так думал до тех пор, пока не отклеил свою драгоценную особу от уютного кресла. Человек уже ушёл, и я собирался отправиться по делам, но едва сделал шаг к двери, как наткнулся на тоскливый взгляд. Поверженный гений всё ещё боялся меня потерять. Вот чудак! Я ведь принял на себя ответственность. Заявить себя старшим в гнезде — не пустой звук. Не будь Саторин так основательно выбит из колеи, уже ощутил бы изменившийся порядок вещей. Кашка на нашем столе будет теперь, конечно, пожиже, но ведь не кашей единой жив человек!

— Тач, ты куда?

— К Девенпорту.

Следовало соврать, это я сразу не сообразил. В глазах Саторина опять заплескался страх. Нафантазировал, как видно, мой гений, что в свете его состоявшегося позора я намерен шустро прилипнуть к более успешной партии. Это поединок уже отгремел, а выборы-то ещё только предстояли! Я вернулся, чувствуя, что полезно, хотя бы отчасти, вправить моему господину и повелителю сдвинутые с привычного места мозги. Ведёт себя как обычный смертный, может с ним надо по-человечески?

— Саторин, ты хочешь получить корону?

Он дёрнулся как от удара, сказал горько:

— После этого? У меня нет шансов, всё кончено.

Я терпеливо напомнил:

— Ты не ответил на вопрос!

Он перестал дышать, глядя на меня с совершенно непередаваемым выражением. Чистое дитя, а я ничего не смыслю в детях. Впрочем, на многое готов, чтобы дать ему счастье и покой, да хоть корону, раз уж он так загорелся этой блажью. Мне не жалко — пусть играет.