Реакция зала подсказала, что происходит нечто интересное и я заставил себя поднять глаза и посмотреть на вражескую половину помоста. Пока я тут маялся детским смятением чувств, Дина работала. И как. Во мне всё замерло, дышать и то перестал, не заботясь, что могу спалиться на людях. Если Саторин был магом, высокомерным и отстранённым, на которого надлежит взирать лишь снизу-вверх, то Дина воплощала образ младенца, играющего в песочнице. Столь сакральны и просты оказались движения её рук, что я как прикипел к ним взглядом, так и не мог оторваться.

То, что я лишь угадывал прежде, здесь, на помосте, расцвело и определилось. Ребёнок неспешно возводил детский в своей наивности мир, но в едва намеченных контурах будущей картины уже угадывалась взрослая прозрачная глубина.

Проклял ли я свою подлость теперь, когда она выродилась в бесполезную ужимку? Не знаю. Я понимал, что эта юная девушка кладёт меня, старого вампира на обе лопатки, да и Саторина тоже. Всё что нам оставалось этот утереться и уйти, только ретирада не спасала. Пытке тщательного унижения предстояло терзать нас двоих ещё долго. Я понял это, когда Дина, на миг оторвавшись от работы, поглядела на меня. Я знал, что она не просто одолеет Саторина в поединке, но сотрёт нас обоих с самого поля большой игры. И кто бы её осудил?

Казнь продолжалась. Не терзай меня все отчаяния сразу, наверное, залюбовался бы возникающим под ладонями Дины садом. Всё, что в нём росло, выглядело незнакомо, но дышало и светилось так естественно, что невозможно было усомниться — вот она подлинная жизнь. Творение человека, а не одержимого безумной жаждой власти вампира.

Люди в зале поняли это не так скоро, как я, но понемногу восторг наполнял публику, пьянил как кислород, заставлял дышать чаще и глубже. Многие уже понимали, что соперник Саторину достался сильный. Что он сам думал, сидя в гримёрке и сжимая кулаки — не знаю. Я догадывался, что там мне придётся ещё хуже, чем здесь.

Прекрасный сад рос и какой же жалкой казалась рядом с ним претенциозная корона моего покровителя. Я улыбался, благожелательно наблюдая за работой Дины — внешне само очарование и комок боли внутри. Ничего не поделаешь — если ты публичная фигура привыкай принимать не только хвалы, но и насмешки. Толпа окунёт в презрение куда охотнее чем в восторг и с этим ничего не поделаешь: стисни зубы, терпи и улыбайся. Я-то справлюсь, а Саторин? Его боль окажется глубже и сильнее моей. Ладно, пусть выплёскивает раздражение на своего безответного помощника, потерплю. Его жалко. Почему нам всем не сидится ровно на родных ягодицах в мягком уюте диванов? Эх.

Иногда я поднимал взор в публику и видел теплоту, что растекалась по лицам, сопричастность и сопереживание, а не холодное восхищение чудом. Интересно, был бы у Саторина шанс, суди поединок вампиры, а не люди? Кто знает. Дина закончила творить под трепетный шёпот зала новый гонг возгласил окончание соревнований.

Судьи спустились вниз, чтобы проверить восприятие миров изнутри, хотя я видел, что у них всё решено, считывал движения и ритмы дыхания. Дина поднялась в ложу, выглядела она усталой, почти равнодушной, но я знал, что это ненадолго. Выжатый работой творец на удивление быстро вновь наполнится энергией, заблещут глаза, только для меня в них найдётся лишь ненависть, а скорее всего, более чем на презрение и рассчитывать не приходится.

Время финала наступило, я знал, что сейчас судьи поднимутся на трибуну и объявят результат. Живой или мёртвый Саторин должен быть на виду. Погибать надлежит как положено, в не как придётся. Я решительно шагнул в гримёрку. Пусть хоть прибьёт на месте, но сам морду не уроню и ему не позволю.

Сломленным он не выглядел, скорее задумчивым, на меня поглядел как великий вампир из дешёвого фильма ужасов на вереницу рабов, спешащих доставить ему удовольствие, но унылые заскоки сейчас не трогали. Я тоже был на грани.

— Пора!

Он неспешно поднялся, расправил мантию.

— Идём!

Неужели всё ещё верит в победу? Только бы в момент истины не сломался. Кто их знает этих гениев, насколько они способны держать удар? Мы с Шерил охраняли от бытовой мути, а то что хлынет сейчас уже не остановить. Краем воспалённого сознания я опять попытался сообразить, почему подруги нет с нами, а потом перестал об этом думать. Нет и хорошо. Пусть меня одного забрасывают тухлыми овощами или что там сейчас модно запускать в облажавшихся артистов?

Публика волновалась. Люди рвались пройти на помост, увидеть творения вблизи, пощупать руками, постараться отломать кусочек на память, что в принципе невозможно и потому не запрещается. Судьи чопорно совещались. Саторин величаво ступил в ложу, снисходительно кивнул зрителям — он никогда не кланялся — остановился у ограждения, словно впереди ждали только скучные формальности. Я как всегда примостился за его правым плечом, но несколько ближе чем обычно. Кто его знает, что мой господин и повелитель способен выкинуть от отчаяния, лучше быть в зоне уверенного контроля.

Тишина так и не настала, и на фоне людского ропота, то стихавшего, то вздымавшегося как волна, вердикт прозвучал особенно торжественно, словно не несколько избранных решали дело, а стоял за их спиной целый мир.

— Наш юный творец Дина Барри! Привилегия победителю!

Все прожектора мигом развернулись, затопив светом чужую ложу. Девочка казалась совсем маленькой в этом сиянии, но повела себя отважно. Я увидел улыбку, приветственно взлетевшие над головой руки. Она радовалась, но с достоинством, видимо, натаскали её заранее. Мне казалось, что сквозь неодолимую преграду бешеного света она смотрит на меня, хотя вряд ли вообще что-то видела, кроме фееричных огней. От рёва публики содрогались стены, победный марш выносил мозг.

Наша ложа на несколько мгновений полностью выпала из чужого внимания, но вскоре шквал любопытных взглядов должен был рухнуть на неё, потому что люди не только готовы восхвалять победителя, но и жадно любуются унижением побеждённого. Парадокс, к которому всегда надлежит быть готовым. Ну, я уже говорил.

Саторин дрогнул, когда судья объявил не его имя, мне даже показалось, что он готов кинуться на людей с проклятьями, хотя это странное движение вперёд легко объяснялось навалившейся внезапно слабостью.

— Держись! — прорычал я, выпуская клыки.

Когда они в боевом положении, голос звучит по-другому, иначе воздействует на нервную систему, и потом мне тоже требовалась поддержка. Полезно иногда напомнить себе, что ты — вампир, и тебе плевать на всех этих жалких человечишек, потому что на самом деле тебе не плевать.

Саторин вновь пошатнулся, и я рефлекторно вцепился в его мантию, так дуэнья, хватает за юбку девчонку, готовую побежать за смазливым мальчиком. Творец злобно оглянулся, вырвал одежду. Ну, уже лучше.

— Улыбайся! — сказал я. — Забыл, как это делается?

И показал. Мимикой я хорошо владею, жизнь научила. Не видел себя со стороны, но знал, что лицо моё сияет уверенностью, ласковой добротой и просто-таки возвышенной радостью за чужого бойца. Все мы мол лишь слуги публики и неважно, кому достался первый приз, кому второй. Жизнь прекрасна!

Теперь, когда удар уже нанесли, я чувствовал себя много лучше прежнего. Плохо, если нервы выматывают неопределённостью, а поражение это всего лишь поражение. Их время от времени приходится терпеть, проигрыш — не повод ломаться духом. Время пройдёт, всё наладится.

Саторин отвернулся к залу, но плечи его неуловимо расправились, исчез этот несвойственный ему порыв согнуть спину. Уже лучше. Ох. Самое трудное ещё предстояло. За себя я не волновался, какая бы боль не разрывала нутро, снаружи я всё равно будут блестящ как новая монетка и звенеть так же — динь-динь. Я радостно сиял и добросовестно аплодировал, так что, когда судьи и нам уделили внимание, отметив высочайшее, как всегда, мастерство мэтра и прочее бла-бла, был полностью готов встретить все взгляды, которые удосужатся на нас обратиться.