Он снова нашел мои губы, а я — его руки, уже сжавшие мою голую грудь…
— Витя, закрой дверь… — с трудом вырвала я свои губы.
Он не успел обернуться, а я не успела приподнять голову с подушки, как щелкнул замок. Дверь закрыли. И мы оба знали, кто это сделал… К моим глазам подступили слезы, слезы стыда… Я подняла руки, но нашла лишь воздух и, с трудом разлепив ресницы, увидела Виктора сидящим ко мне спиной.
— Дораздевайся сама, пожалуйста, — сказал он тихо, не оборачиваясь.
Затем поднялся, отодвинул створку шкафа-купе и бросил через свою голову футболку:
— Вот тебе вместо пижамы. Она моя. Пришлось пожить здесь неделю, пока бабушка умирала. Кострова отказывалась пускать в дом постороннего, а одной ей было ни поднять, ни перевернуть мать.
Футболка упала рядом, но я ее не взяла. Виктор опустился на кровать. На самый край. По-прежнему ко мне спиной.
— Чего ждешь? Я до тебя не дотронусь, даже не проси, — Виктор обернулся, но лишь на миг. — У меня сейчас желание уткнуться в подушку и рыдать, как школьнику. Но я не хочу, чтобы мать догадалась о моих слезах. Пусть лучше думает, что я скотина и спокойно трахаю у нее за стенкой бабу…
Я села, поправила лифчик под блузкой и дотронулась до напряженной скрюченной спины Виктора.
— Витя, ну зачем вы так друг друга доводите?
— Не знаю, — затряс он головой, так и не обернувшись. — Она дура, я дурак, другого объяснения не вижу.
— Поговори с ней. Только не про квартиру. Про остальное.
— О чем мне с ней говорить? Она меня не слышит, — он обернулся и на этот раз остался ко мне лицом: — Она мне не верит. Не верит про Ольгу. Она уверена, что ее Олечка невинная девочка, которую я соблазнил и бросил. Но, во-первых, я не был у нее первым, а, во-вторых, честно пытался жить с ней целых два года после рождения Глеба. Но не вышло, не перегорело… Я ее не простил.
— Не надо мне рассказывать про Ольгу. Не надо…
— Я не про Ольгу сейчас, я про Глеба… Я не хочу, чтобы ты обо мне плохо думала. Я просто был дураком. Меня почти облапошили. Но меня спас… Наверное, тоже домовой… Только местный, — Виктор с грустной улыбкой постучал по остову кровати. — Минутку внимания или как?
— Или как, — ответила я и отодвинулась к противоположному краю. — Я о тебе плохо не думаю. Так что не надо ничего рассказывать. Даже про домового. Договорились?
— Нет, — Виктор влез на кровать с ногами и схватился за пуговицы на блузке. — Ее притащила сюда мать против моей воли. Она училась на втором курсе в Промокашке, родители снимали ей комнату у какой-то бабки, а потом… Я этого до сих пор не понимаю, просто перестали присылать ей денег. Сказали — нет, крутись сама. Девчонке двадцати не было. Мать тогда в институте у них работала. Та ей поплакалась, мать — мне. Я предложил взять девочку курьером или еще кем- нибудь. Мать говорит, а когда учиться? Блин, все студенты работают… Ладно, сказал, просто денег дам, пусть продолжает у бабки снимать. Но как втемяшится в башку этой дуре! Ольга меня приворожить не смогла, но с матерью явно что-то сделала, раз та приволокла ее жить сюда, отдала комнату, в которой сейчас Глеб спит, ну, а дальше ты все поняла… Она была очень благодарна мне за помощь…
Виктор добрался до последней пуговицы и, обжигая гусиную кожу ладонями, стащил блузку с моих плеч. Тут же схватил футболку и натянул мне на шею. Глаза в глаза. На таком расстоянии он прекрасно все видит, а я все чувствую. Живо запустила руки под футболку и, избавившись от лифчика, просунула в рукава.
— Я четко сказал, что на что-то серьезное пусть не рассчитывает, — продолжил Виктор, играя моим лифчиком, точно четками. — Оля, видимо, думала иначе: типа, я изменюсь, влюблюсь и дальше по обычному киношному сценарию. А когда дело подошло к диплому, вдруг поняла, что я действительно попрошу ее освободить комнату, ну и… пошла на обман, перестала принимать таблетки. Ну собственно я психанул. Ребенок не вписывался в мои планы, но подумал и решил, что дети вообще никогда не будут вписываться в мою жизнь. Думаю, ну ладно, девочка хорошая, матери нравится, а я дома вообще не бываю… Купил цветы, купил кольца. Шампанское, как понимаешь, не купил. Пришел домой, а входная дверь открыта. Замок заело, и мать, наверное, не заметила, ушла. Поэтому дверь не хлопнула. Пошел искать Ольгу. А она в наушниках по телефону треплется со своей матерью. Решил не мешать. И не портить процесс вручения колец и прочего. Положил все на стол в столовой, сел и стал ждать. Ольга вообще шумная по натуре и со своим Сыктывкаром могла б без телефона говорить. Я не подслушивал. Честно.
В этот момент я вспыхнула, и он, отбросив наконец лифчик, схватил меня за шею и ткнул носом в свою высоко вздымающуюся под рубашкой грудь.
— В общем, она говорила матери, что додавит меня, потребует быстрее расписаться, типа пока не виден живот, а потом инсценирует выкидыш. Короче, она не была беременна. Таблетки она жрать перестала, но не сработало, а часики тикали. Я тут же, на месте, заказал билет в ее сраный Урюпинск сразу после вручения дипломов…
— Ольга из Сыктывкара… — промычала я.
— А какая разница? — он оторвал мое лицо от своей груди. — Она до сих пор звОнишь говорит.
— Вся страна так говорит.
— Питер никогда не был всей страной. Короче, она устроила скандал. Заявила моей матери, что я не верю в ее беременность и хочу от нее избавиться. Ох, что было… Я услышал о себе много интересного. Неделю не возвращался из офиса, а потом пригласил Олечку в кафе поговорить, что красотке в действительности нужно: остаться в Питере? В чем проблема: пусть идет работать. Или другого мужа ищет, пока не вышла в тираж. Короче, в мою комнату она больше не заходила, а потом… Судьба надо мной посмеялась. Оля действительно оказалась беременной. Я не верил, что от меня, хотя согласился высылать ей в Сыктывкар денег, но только в том случае, если она туда вернется. Она не уехала. Мать считает, что она ее удержала. И потом заставила сделать тест на отцовство. И это единственное, за что я матери благодарен, иначе я бы точно считал Глеба не своим. Ладно, я снова смирился, но сказал ей, что не женюсь. Буду давать ей денег, но ни на какую другую собственность она не будет иметь права. Никогда. Но через два года стало невозможно жить под одной крышей даже в разных комнатах из-за скандалов с матерью, что я обязан жениться и прекратить вести аморальный образ жизни. В один прекрасный вечер мне собрали чемодан и поставили у входа. Ты знаешь, это были жуткие пять минут — в них я понял, что у меня больше нет матери. Я не пошел в офис, не пошел в гостиницу, я пошел к бабушке. Я плакал, впервые за долгие годы. Ну, от кота, конечно, тоже, но больше от жалости к себе. А на утро жалость прошла, и я сказал себе, что в моей жизни не должно быть ни котов, ни женщин. Бабушка тогда сказала: Чихунь, ты просто не встретил ни своего кота, ни свою женщину. Ну, — Виктор вдруг провел указательным пальцем по моей щеке от уха до уголка рта. — От аллергии на котов имеются таблетки, а про женщин я просто ничего не знал, кроме анатомии. И не хочу знать. По анатомии у меня была четверка, а вот по зоологии еще пятерка. Так что я остановлюсь на царевне- лягушке.
Виктор толкнул меня в грудь, но завалиться со мной на подушку я ему не позволила:
— Помнишь, что случилось, когда царевич до срока лягушачью шкуру сжег?
Виктор перевалился через меня на соседнюю подушку.
— Давай спать тогда.
Он снова сел и первым делом схватился за ремень на джинсах. Я тоже села, но не для того, чтобы скинуть брюки. Я обняла его со спины и положила на плечо голову.
— Ну что тебе еще надо?
— Витя, — его плечо поддало мой подбородок так, что зубы щелкнули, точно у голодного волка: — Просто выйди и скажи: мама, извини, я был груб, я был не прав.
Он развернулся и схватил меня за плечи.
— Я прав. Как ты этого не понимаешь?!
— Пусть ты прав, — теперь я держала его лицо двумя ладонями. Мы держали друг друга. Крепко. Очень крепко. До боли. — Но она твоя мать. Пожалуйста, ради меня. Я не хочу, чтобы она думала, что ты скотина…
