— Настя?

       Мама заглянула в комнату раньше собаки, но Эйты вырвалась вперед и напрыгнула на Настю сначала передними, а затем и всеми четырьмя лапами, взобравшись на кровать. Настя только успевала уворачиваться, но сколько бы ни прятала лицо в ладонях, скрыть красноту глаз не получилось.

       — Настя, что у вас произошло?

       У мамы уже имелся свой ответ, и Настя принялась судорожно искать выбитую собакой из рук влажную салфетку: та, затоптанная, оказалась аж у подушки.

       — Я пыталась снять тушь и перепутала салфетки…

       Мама такой ответ не проглотила. Выпрямилась и изрекла:

       — Не ври мне! Что? Наигрался твой кавалер?

       Теперь Настя выпрямилась. Даже встала.

       — Я пришла за вещами.

       Собака спрыгнула с кровати и встала на задние лапы, царапая передними Насте грудь.

       — Не поняла…

       Настя надавила собаке на шею, чтобы снять с себя.

       — Я буду жить у Кеши. Он приедет за мной. После работы, — добавила Настя неопределенный ответ.

       — Как так? — мама привалилась к дверному косяку.

       — Что как?

       — Настя, ты знаешь его два дня…

       — Две недели! — перебила она громко.

       — Какая разница?!

       Мама трясла перед собой поводком, точно ремнем, и Настя вздрогнула, хотя ее никогда не наказывали. Хотя отец все же пару раз шлепнул ее достаточно ощутимо. Один раз за то, что она крутилась перед телевизором, мешая ему смотреть фильм, а причину второго шлепка Настя не помнила. Но мамина «какая разница» ударила сейчас куда больнее отцовской руки.

       — Я так решила, — сказала Настя твердо и для пущей верности и своего спокойствия сжала кулаки.

       Мама их увидела и вышла из комнаты, не сказав больше ни слова. А Настя села обратно на кровать и закусила губу — если сейчас разреветься, мама никогда не поверит, что это от счастья. И Настя не была уверена, что счастливые слезы могут быть настолько горькими. Да и собака не просто так их слизывала — жалела.

       — Будешь есть? — донеслось из коридора или даже с кухни.

       Надо попросить помощи с чемоданом — другого выхода нет.

       — Я завтракала, — сказала она поспешно и вышла из комнаты, чуть не защемив черный нос.

       — А Эйты ничего не ела с вашего ухода, — мама махнула в сторону полной миски, в которой лежала заветренная каша с печенкой.

       Настя подняла миску и вытряхнула содержимое в мусорное ведро. Собака голодала вторые сутки: сейчас тоже не взяла из Настиных рук даже кусочка булки. Тогда Настя протянула ей сыр, но только после уговоров и почесывания за ухом, Эйты соблаговолила его проглотить.

       — Она будет скучать, — сказала мама, поставив на стол вскипевший чайник.

       — Кеша хочет взять Эйты к себе.

       Настя продолжала наглаживать собаку, потому не увидела вопрошающего взгляда матери, и той пришлось спросить:

       — Зачем ему еще и собака?

       Настю до дрожи покоробило это «еще». Она подняла голову и уставилась матери в глаза прищуренным взглядом.

       — Потому что это моя собака.

       — Настя, скажи мне, только честно — зачем это тебе?

       Такой простой вопрос и как же трудно на него ответить. Настя знала ответ, но озвучить слово «люблю» при матери не могла.

       — Я понимаю, зачем это нужно ему, — так и не дождалась от нее ответа мама. — Для удобства.

       Настя сжала губы. Что же так завуалированно. Говорила бы уже прямо, по-цезарьски: пришел, пожрал, трахнулся, поспал, пошел обратно на работу. Будто она в этой цепочке неодушевленный предмет, резиновая кукла…

       — Мне это тоже удобно, — выдала Настя мертвым голосом. — Постоянный партнер, разве это плохо?

       Голос не дрожал, но внутри оборвались все нервы, и их швыряло туда-сюда ураганом чувств.

       — Настя, ты не можешь так говорить, — качала головой мама, а дочь не мигая смотрела ей в глаза. — Я тебя не так воспитывала. Не для этого…

       — А для чего тогда? — Нет, Настя не смогла произнести вопрос вслух, просто прошевелила губами. Сказала другое: — Тогда почему ты не веришь, что я его люблю?

       Нет, не сказала, а выкрикнула — громко, точно желала, чтобы ее услышал весь дом. Но родная мать будто оглохла. Смотрела на нее и даже бровью не вела.

       — Ты знаешь его всего две недели.

       Боже! Настя прикрыла глаза. Другого аргумента у матери нет и не может быть.

       — Я знаю его целых две недели! — Настя открыла глаза. — Я знаю его сестру с мужем и ребенком, я знаю его маму… Они абсолютно нормальные люди. Спроси Илью, я познакомила его с Кешей! — почти выкрикнула Настя и осеклась.

       Да что же за день сегодня такой… Как черт за язык тянет…

       — Когда? — Вопрос точно от прокурора. И такой же взгляд. Жестокий.

       — Вчера. Хотели в кафе посидеть, но Кешу сорвали на встречу.

       Голос не дрожал. Она не врала. Ведь так все и было.

       — Илья мне ничего не сказал, — отчеканила мать. — А ведь звонил. Собираются завтра приехать. Интересно, зачем? Денег попросить?

       Настя знала зачем, но не хотела лишать брата возможности самолично поделиться с матерью своей радостью. В кой-то веке. Да еще какой!

       — У него с деньгами сейчас стало нормально, — говорила Настя спокойно. — Он ремонтами занялся. Там даже лучше платят. Хорошо, не повелся на уговоры начальства. Кинули бы по новой.

       Настя поймала коробочку с пакетиками чая, которую мама толкнула в ее сторону, и положила один в чашку.

       — Мам, ты только о нас с Ильюхой не переживай. Мы большие, мы справимся.

       — Да какие вы большие… — Мама подняла чайник и налила в чашку дочери кипятка. — Только ростом большие, а головой оба не вышли. Настя, нельзя так, слышишь? Надо себя ценить, а не вот так, с первым встречным, только потому что у него дорогая машина…

       — Мама! — Настя отдернула руку от чашки, будто обожглась. В груди действительно горело, хотя она не сделала еще ни одного глотка. — За что ты меня так? Неужели ты, кроме машины, ничего не видишь? Машина не его, а дядина… А на даче… Мама, у них даже камина нет! Они обыкновенные, слышишь?

       Настя слышала свой голос будто со стороны — и ей сделалось стыдно за звучащие в нем слезливые нотки. Почему она должна оправдываться? Более того, оправдывать Кешу! Если бы только можно было все о нем рассказать — какой он отзывчивый и бескорыстный, но надо было молчать. Только толку-то молчать — мать нервы не сбережет, если продолжит накручивать себя там, где следует порадоваться. Почему же так, почему… Зачем только она расплакалась тогда в кафе и выдала их с братом финансовую проблему Кеше — тому, кто не должен, не обязан был ее расхлебывать… А ведь узнай Кешина мать про помощь, тоже бы сразу подумала, что она с ним из-за денег…

       — Мама, он хороший, ты слышишь меня? Неужели ты думаешь, что я могла полюбить плохого?

       Мама поднялась на ноги и отвернулась к окну. Видимо, не могла сказать дочери в лицо то, что собиралась:

       — Да никого ты не полюбила… Что за глупости! Просто машина… Да, машина! — повысила она голос, будто убеждая саму себя в собственной правоте. — Дорогой костюм, цветы… Что еще? Да, именно то…

       Наконец она обернулась, но моргала очень сильно.

       — Это все флер, понимаешь? Задурить девчонке голову, когда есть деньги, очень легко.

Настя, мне очень хочется, чтобы ты понимала, что это все так, пшик… Я не хочу, чтобы тебе было больно, когда все это закончится. Когда он наиграется в принца.

       Настя вжалась в табуретку, чтобы не вскочить.

       — Мама, почему ты такая жестокая? Почему?

       — Да потому что, кроме матери, никто не скажет тебе правду. Никто! И, конечно, его мать будет тебе улыбаться, потому что ее сыну хорошо, а потом она же будет первой, кто скажет, что ты дура и имеешь виды на ее мальчика!