Та-се-хо зачерпнул из кисета табак, посыпал им мертвую тварь и спел песню для ее духа. Покончив с делом, он пригубил чай.

— Готов строить лодку? — спросил он и закашлялся.

Нита Кван захотел сослаться на сломанные ребра и неопытность, однако его спутники, похоже, не видели в этом препятствий. И он не стал отговариваться.

— Конечно, — ответил он.

— Мы еще навидаемся деток этого папаши, — сказал Та-се-хо. — Они нас жрут. А мы их используем, — рассмеялся он. — Что, на югах иначе?

Нита Кван свалил в кучу хворост и сел рядом с раненым, который старательно разжигал трубку. Встав на колени, Нита Кван запалил тряпицу для розжига и подал старшему затлевший кусок коры бумажной березы. Тот, полностью довольный, уселся уже со всеми удобствами.

— На юге я и не бывал, — сказал Нита Кван. — Я из-за моря.

— Этруск? — осведомился старый охотник, глубоко затянулся и передал трубку Нита Квану.

— Нет, из Ифрикуа. — Тот тоже затянулся.

— Там все такие черные? Меня всегда подмывало спросить, почему ты такой, но это казалось грубостью.

Нита Кван вспомнил юность Питера и улыбнулся.

— Все, — сказал он.

— Очень красиво. И в лесу удобно, — кивнул Та-се-хо, как будто последний довод был решающим. — Ты спас мне жизнь.

— Наверное, ты приманил эту тварь к себе. — Нита Кван вернул ему трубку.

— Ха! Дурак же я был. Вообразил, будто все у меня есть: ловушка, убежище, лук. — Он покачал головой. — Надо ввести в обиход присловье: никогда не борись с чудовищем в одиночку. — Затянувшись, он передал трубку обратно. — Конечно, есть и другое: нет дурня хуже старого дурня.

За трубкой, отчаянно тушуясь, потянулся паренек. Нита Кван ее отдал.

— Правду сказать, мы оба обязаны жизнью этому мальчугану.

Старший улыбнулся ученику и взъерошил ему волосы.

— От этого он только распоясается, — сказал он и показал чубуком на белые березы у края воды. — Ты из-за них сюда сунулся?

— Да... за ближайшей. Решил, что выйдет добрая лодка.

— Может, я все-таки сделаю из тебя охотника, — заметил Та-се-хо. — Послушай: вот что нам предстоит сделать. Сегодня вы рубите хворост. В большом количестве. Так? Завтра мы срубим дерево и сдерем кору. А на третий день мне станет лучше, и мы перенесем лагерь к морю. Потом построим лодку.

— И через сколько дней тронемся? — спросил Питер.

Охотник неодобрительно покосился на него.

— Через сколько потребуется, — сказал он.

Победу над этрусками праздновали три дня. В самом войске понимали, что она была не столь блестяща, как казалось, а Плохиш Том стремительно раскаивался в том, что согласился выслеживать шпионов.

За неделю отряд — совместно с сотней морейских корабелов и чернорабочих — построил три тяжелые галеры. На причалах уже возвели остовы новых кораблей, которым предстояла длительная обшивка. Для этого и лес был свален, и доски нарезаны. Возникало впечатление, что Андроник, бывший герцог Фракейский, имел власть над большей частью морейских ельников и сосновых боров с прямыми, высокими деревьями. Сэр Йоханнес увел на холмы двадцать ратников и столько же лучников, имея приказ добыть древесину для достройки десяти галер. Он отправился беспрекословно. На второй день он прислал донесение о нападении из засады.

А в городе охотился на призраков Том.

Все лучники получили листовки, старательно составленные писцом, который знать не знал альбанского. В них каждому, кто дезертирует из отряда, сулили по пятьдесят золотых ноблей и свободный проход в Альбу, а то и больше, и все это обещалось войсками «истинного герцога Фракейского, воющего за истинного императора».

Кто бы ни написал эти листовки, он ошибся, приняв лучников за людей, которым не все равно, за кого воевать. Чтобы выставить принцессу Ирину коварной узурпаторшей, а герцога Андроника — верным слугой императора, извели море чернил.

Плохиш Том сидел в своем «кабинете» — за столом в караулке, где несли стражу старшие офицеры. Он внимательно читал листовку. Напротив, скрестив руки, восседал Калли.

— А кап’тан — то есть герцог — он не подумает, что я собираюсь сбежать? — спросил Калли.

После ухода из Лиссен Карак настроение у капитана было кислым, а теперь граничило с отравленным.

Плохиш Том пожал плечами:

— В рот ему ноги, если подумает — совсем он будет дурак. Куда тебе деться? Кто тебя возьмет?

Калли не без труда выбрал, что предпочесть: защитить свое звание лучшего лучника или подтвердить преданность.

Том швырнул ему листовку обратно.

— Кто-нибудь соблазнился? — спросил он. Такую же бумажку принес ему Длинная Лапища, который теперь сидел, задрав ноги.

Длинная Лапища состроил гримасу.

— Предатели, как обычно, нашлись. Скажу одно: нам не хватает мальчиков-певчих. Да и невыплата жалования вызвала известный ропот. — Длинная Лапища обладал низким, грубым голосом, который совершенно не вязался с утонченной наружностью и внушал собеседникам оправданное чувство угрозы. Он откашлялся — половина воинов подцепила простуду. — Больше никто не удерет. Но если задержать жалование еще на пару дней, то кто-нибудь и сбежит.

Плохиш Том кивнул, соглашаясь.

В караулку вошел Бент. Он коротко переговорил с дежурным офицером, сэром Джорджем Брювсом, который сидел, положив ноги в поножах на стол, и пил вино. Во многих смыслах Брювс был худшим солдатом на свете — неумеха и разгильдяй. Но его любили, и все сходило ему с рук.

Небрежно отсалютовав сэру Джорджу, Бент подошел к столу Плохиша Тома. Он выудил из-за пазухи дублета скомканную листовку.

Плохиш Том покосился на нее.

— Садись, — буркнул он. — Как насчет того, чтобы вам втроем дезертировать?

Бент прищурился.

— Они никогда на это не купятся. Мы — лучники-мастера. Ну, некоторые из нас. — Бент глянул на Калли, и тот закатил глаза.

Плохиш Том вздохнул.

— Для совещаний мне нужен уголок поукромнее. Но коли его нет, я буду исходить из того, что в нашем войске все люди надежные. Короче, слушайте. Кто бы за этим ни стоял, они не блещут. Им кажется, будто нам важно, за кого воевать. Они нас не знают. Поэтому и можно скормить им нескольких лучников.

Бент скрестил руки на груди.

Длинная Лапища на женский манер рассматривал свои ногти.

— Какой нам от этого барыш? — спросил он.

— Добрая драка? — подхватил Плохиш Том. — Деньги?

Все трое просветлели.

— Пай? Как у ратников? — Длинная Лапища подался вперед.

Том закатил глаза.

— Вы ж понимаете, я из моего пая не нажил ни одного серебряного леопарда.

На том все четверо и порешили.

Длинная Лапища отправился в таверну, которая была указана в листовке. Он единственный из лучников говорил на морейской разновидности архаики. В ворота вардариотов он вошел, одетый в плотную льняную сорочку п при соломенной шляпе. В таком виде, гоня перед собой свинку, он обогнул городские стены.

Он или превосходно замаскировался, или к нему никто не присматривался. Длинная Лапища отыскал таверну за университетом, в убогих трущобах среди домиков-муравейников и трехэтажных зданий с плоскими крышами, после чего без всяких приключений вернулся.

Когда он прибыл, все войско в полной выкладке стояло навытяжку во внешнем дворе. Плохиш Том уже увел двадцать копейщиков на верфь.

Кто-то поджег на стапелях их новые корабли, а кто-то еще отравил великое множество лошадей.

Длинная Лапища юркнул в караулку. Дежурным лучником был Уилфул Убийца, который наблюдал за потехой с порога.

— Христос распятый — ну и ну! — воскликнул Уилфул. Он был счастлив видеть шишку вроде Длинной Лапищи в таком плачевном состоянии.

— Да-да, — буркнул Длинная Лапища. — Что там плетет кап’тан?

— Мы поднялись по тревоге, а сорок лошадей никуда не годятся. Выяснилось, что он приказал охранять конюшни, а этого не сделали. А сэра Йоханнеса нет, и подтвердить некому, понятно? — Уилфул покачал головой. — Сэр Милус заявил перед всем строем, что кап’тан просто забыл отдать приказ.