Сэр Джон был без доспехов.

Он бродил по берегу небольшой речки в старых, сплошь покрытых заплатками чулках и котте, которую десять лет назад купил у одного фермера. Непонятного цвета, чуть светлее меха амбарной мыши, и слишком жаркой для последних деньков уходящего лета.

Ночью шел дождь, и на листьях прибрежного папоротника блестели капли воды. Их окрасило пламя восходящего солнца, и они стали похожи на крошечные драгоценные камни, сияя герметическим огнем на фоне темных прозрачных вод реки, медленно текущих мимо.

В правой руке сэр Джон держал удочку длиной около трех с половиной метров. С нее свисала леска из конского волоса в полтора раза длиннее удилища, на конце болтался крючок с пучком птичьих перьев. Двигался сэр Джон очень осторожно, словно человек, охотящийся на оленя или кого-то более опасного. При этом он не сводил глаз с водяных самоцветов на листьях папоротника. Его душа переполнялась радостью на несколько десятков ударов сердца. Затем драгоценности снова становились обычными каплями воды, поскольку восходящее солнце постоянно меняло угол падения света.

Пробираясь по невысокому гребню у самой кромки воды, он увидел валун, отмечавший его излюбленное место рыбалки. Запястье рыцаря задвигалось так же изящно и искусно, как при ударе мечом. Мушка, взлетев прямо у него над головой, опустилась за спину, а сам рыболов, почувствовав нужное натяжение лески, резко бросил удилище вперед. Леска размоталась, будто с барабана, а мушка без единого всплеска легла на неподвижную толщу темных вод, словно фея, забирающая душу в обмен на жизнь.

Едва он перевел дыхание, которое затаил, сам того не осознавая, как из глубины, окруженная темно-зеленым и радужным сиянием, взметнулась поистине гигантская рыбина, схватила свою добычу и снова исчезла в толще воды...

Сэр Джон распрямился и приподнял кончик удилища, глубже загоняя крючок в живую плоть.

Форель сопротивлялась. Она скрылась из виду, потом полностью выскочила из воды. Пожилой рыцарь на лету перевернул рыбину, стараясь не дать ей обрушиться полным весом на сплетенную из конского волоса леску. Он ощутил возросшую тяжесть и шагнул вправо, как если бы сражался с безжалостным противником, сбив форель с курса и слегка развернув ее, чтобы она не смогла снова уйти под воду с помощью своих плавников. Форель перевернулась на бок, и он резко дернул удочку.

В один миг сэр Джон вытащил рыбину на берег, в следующий — придавил ее левой ногой, затем обнажил рондельный кинжал и стукнул плоским диском навершия по задней части ее головы, мгновенно прикончив.

Насвистывая незатейливую мелодию, пожилой рыцарь извлек драгоценный рыболовный крючок, выкованный искусным кузнецом, и внимательно проверил целостность лески. Потом он достал еще один нож из ременной петли на сумке и разрезал форель от хвоста до жабр, большим пальцем выпотрошил и бросил кишки в речку.

Не успели они утонуть, как нечто схватило их огромным зеленым клювом и утащило на глубину.

Рука сэра Джона непроизвольно опустилась на рукоять меча. Не прошло и шестидесяти дней, как он очистил поля к югу от Альбинкирка от последних ирков, и новые поселенцы только начали прибывать. Но все равно ему было как-то неспокойно.

«Это просто кусающаяся черепаха», — заверил он сам себя.

Однако по мере того, как солнце всходило над горами и лесами, сэр Джон пришел к мысли, что кусающаяся черепаха, выдра, бобер и даже форель — такие же порождения Диких, как ирк, боглин или тролль.

Он посмеялся над собой, закинул первую за сегодня рыбину в сеть-мешок, привязал его к колышку и осторожно погрузил в воду, чтобы не проворонить, если черепаха вознамерится украсть его добычу. У него было копье. При необходимости он всегда сможет ее убить.

— Обожаю Диких, — громко сказал сэр Джон.

И снова закинул удочку.

Поместье Мидлхилл никогда не было большим, по сути, его содержали только ради обслуживания одного-единственного рыцаря. Так продолжалось уже девяносто лет. Хелевайз Катберт стояла у руин своей сторожки, прижав язык к зубам, чтобы не разрыдаться, а ее младшая дочь подошла к дому гораздо ближе, чем она сама за многие годы.

Рыцари ордена Святого Фомы утверждали, что люди могут, не опасаясь, вернуться в свои дома на севере. За возвращение им хорошо заплатили инструментами и зерном. Хелевайз посмотрела на свой особняк, который теперь больше смахивал на череп недавно убитого человека — камни почернели из-за пожара, а некогда изумрудно-зеленый сад был завален разорванными гобеленами и ошметками белья. Стекла, купленные вместе с рамами в Харндоне и являвшие собой особую семейную ценность, были разбиты; огромная дубовая дверь валялась на земле, а сквозь ее маленькое зарешеченное оконце пробивался росток боярышника.

За ней стояли еще двадцать женщин. Все вдовы. Их мужья погибли, защищая Южную переправу, Альбинкирк и города поменьше к югу и западу от него: Хоксхэд, Кентмир, Сорейс.

В общем вздохе женщин слышались похоронные причитания.

Наконец Хелевайз взяла себя в руки и подняла с земли котомку. Она улыбнулась дочери, и та вернула ей улыбку с жизнерадостностью, столь присущей девятнадцатилетним.

— Не откладывай на завтра то, что можно починить сегодня, — заметила женщина. — Сама собой работа не сделается.

Ее дочь Филиппа помотала головой — ночной кошмар любой матери — и выдавила:

— Как скажешь, мама.

— По-твоему, лучше сдаться? Год или два работы, и мы снова встанем на ноги. Или же мы можем отправиться в Лорику, где Катберты будут считать нас бедными родственниками. Там со временем ты станешь так и не вышедшей замуж тетушкой.

Филиппа посмотрела на свои ноги, к слову, довольно красивые. На шнурках ее обуви висели бронзовые наконечники, блестевшие при ходьбе. Девушка улыбнулась собственным мыслям.

— Полагаю, мне бы это не слишком понравилось, — сказала она, подумав кое о ком из парней в Лорике. — К тому же мы все равно уже здесь. Так что давай работать.

Следующие несколько часов оказались почти такими же скверными, как те, когда они спасались бегством, а старый сэр Хьюберт собирал мужчин поместья сражаться с ордой боглинов. Филиппе он запомнился угрюмым пожилым человеком, не умевшим ухаживать за женщинами. Тем не менее именно он обрушился на чудовищ со своим боевым топором и удержал дорогу. Она помнила, как обернулась и увидела, как взлетает и падает его орудие.

В тот день ее взгляды на то, что может быть полезным в мужчинах, подверглись, как сказала бы мать, «основательным переменам».

Дженни Роуз, еще одна девушка ее возраста, наткнулась на первые останки тел и не закричала. Этим женщинам уже не хватало сил на крики, зато остальные собрались вокруг нее и погладили по рукам, а старуха Гвин протянула ей кружку бузинного вина. Затем они все принялись разбирать груду костей и хрящей. Кости боглинов в одну кучу для сжигания, другие...

Все, что осталось от их мужей, братьев и сыновей. И даже от дочерей. Их плоть обглодали начисто. В каком-то смысле это немало облегчало задачу. Филиппа ненавидела очищать ловушки от мышиных трупов — таких мягких и все еще теплых. Сейчас все казалось не настолько ужасным, хотя это были кости знакомых ей людей. По меньшей мере одни останки принадлежали парню, с которым она целовалась и не только.

Лишенные плоти, все они выглядели одинаково.

Позже этим же днем в яблоневом саду женщины обнаружили вторую груду костей. К тому времени Филиппа уже настолько к ним привыкла, что оставалась хладнокровной. Или так она полагала, пока Мэри Роуз, сплюнув, не посетовала:

— Опять эти навозные кучи.

Она снова сплюнула, но не в знак презрения, а пытаясь сдержать рвоту.

Филиппа, Мэри и Дженни были самыми молодыми, поэтому на них постоянно взваливали наиболее тяжелую работу. Все они вдоволь намахались лопатами, а Филиппа еще и училась обращаться с топором, хотя от этого на ее руках оставались мозоли, которые вряд ли понравятся парням из Лорики. Если она вообще когда-либо туда вернется.