Такое грозное запретительное послание.
На первых порах Иоанн порадовался: вот он истинный молитвенник Божий из Красногривского! Сам блюдет заповеданное монахам, того ж требует и от иных…
После трапезы Иоанн зачитал ответ Макария, сложил бумагу возле суповой чашки и ждал, что скажет братия.
— Я упреждал вас…
Первым отозвался Дорофей:
— Не силён я в книжности, в правилах… скажи, отче, были ли случаи в монашестве, чтоб схимники не отрешались от тягот правления монастырём?
— Были!
— Тогда, братия, напишем мы преосвященному Стефану, на его волю местоблюстителя патриарша престола уповати станем!
С обеих сторон стола зашумели:
— Тако!
— Добре!
— Быть по сему!
Вышли из трапезной с надеждой. Иоанн попридержал Дорофея. Шля рядом, под ногами оседал раскисающий липкий снег. Кое-где на солнцепёке уже чернели подсыхающие полянки, порывистый мартовский ветер гнал с них прошлогоднюю сухую листву, жёлтые и бурые пятна её узорно рассыпались по засиневшему снегу.
Иоанн научал:
— Феолог из купцов арзамасских — знаешь. Грамотен, пусть и напишет от братии, а я своей руки не приложу, нельзя. Ещё раз говорю: что придёт день и передам тебе жезл правления. Ты недугом своим освобождён от тяжелых трудов… Знаю-знаю, послушание у тебя огороднее и пасечное… Всё же ищи время и для книг. Ага, постигай печатное, умудряйся — богаты мы, православные, и печатным словом. Вперед тебе смотреть надо!
Саровцы помедлили со своей челобитной к Стефану. Начально Иоанн должен был донести митрополиту о случившемся. Он писал:
«В прошлом 1715 году в январе месяце, ради нужд монастырских, был я в Москве и, волею Божиею, была на мне болезнь великая, смертная, в той болезни я посхимлен и исповедан от иеромонаха Макария. А прежде схимы, в той моей болезни, иеромонах Макарий дал мне заповеди, и я ему тогда обещание дал. А нынче в монастыре нашел стало быть смятение… монахи, ученики мои, собранные не смятения ради, а для общия пользы и церковных и монастырских ради нужд, принуждают меня по-прежнему в начальство и в строительство вступить. А я без повеления и разумения Вашего архирейского, в начальстве по-прежнему быть и священнодействовать, в церкви учить и исповедовать, и из монастыря за нуждами ездить и исходить не смею…»
Он не думал, не ждал, что придёт именной царский указ!
Невольно подумалось: «Сей государь проволочки не любит!»
Едва пробежал глазами начало указа, не выдержал, послал бельца за Дорофеем. Тот пришёл настороженным.
— Меняй лучину, друже — указ-то на моё имя! — Иоанн торжественно принялся читать: — Поведено: «Быть настоятелем и служить по-прежнему!» Вот как: коротко и ясней яснова!
Дорофей, взмахнув широкими рукавами рясы, кинулся обнимать своего игумена.
— Остепенись, Дорофеюшка. Ты что-о… — отбивался от монаха Иоанн.
Вскоре пришёл указ и от Стефана Яворского, митрополита Рязанского и Муромского, местоблюстителя патриаршего престола с наставлением:
«…И сие подобает творити и братии не оставляти по глаголу Христову: тем же убо схиматическое житие добре проходяще, можно, нужд ради братии на путь спасительный и священническая действовати и братию поучати и попечение имети и устроения нужд монастырскому чину и державному подобающих благолепию. Все же сим да будет во славу Божию. Властию нам от Бога данною соизволяем и благословляем и от обетов в болезни — не раз судительное и не по обычаю подобающему бывших, разрешаем».
Иоанн улыбался. Как любит Стефан высокое, торжественное слово! А прежде и вирши присылал, но всё это от души родственной, православной!
Так Господь утешил саровскую братию и её строителя Иоанна.
6.
И опять запрягли добрую лошадку… Увязали мешок с хлебом, вяленой рыбой, ведёрный логушок с квасом в задке телеги укрепили и, благословясь, опоясавшись с дюжим послухом терпением, Иоанн съехал с широкого монастырского двора.
Гнало в мир доброе помышление, мудрый загляд вперёд. Вот опять невольно Иван Васильевич Масленков вспоминается, его неоспоримый резон: земля — дар Божий для всех человеков. Роздана она боярам да помещикам за верные их службы. Всё так, а разве мужик-лапотник не служит тому же Отечеству. А священство, монахи разве они не главная скрепа между Богом и человеком? И монашеский чёрный собор должен есть свой хлебушко со своей нивушки…
Земли, к которым давняя уж приглядка была, лежали на стыке Арзамасского, Темниковского и частью Кадомского уездов. Немногих арзамасских помещиков Иоанн навестил первыми. Своих-то воевода Путятин заранее подклонил. Наговаривал: ну не под руками у тебя эти окрайки, да и не пахотные — пески же, боровина да мочажина! И взывал князюшка к милосердию, а больше-то чем пронять! Торопитесь творить богоугодное дело, а монахи… запишут в помянники имена родителей, дедов и прадедов, будут просить у Всевышнего прощения грехов и усопшим, и ныне на земле обитающим…
Какое ещё время бытовало! Несмотря на все осудительное, что замечаемо в любом народе, русские люди в том XVIII столетии безбожия, за редким исключением, ещё не знали, церковь чтили и потому без особой внутренней натуги подписывали, кто отступную, кто просил скромный выкуп, а иные и дарственные писали…
В Кадомском уезде помогали склонить к доброму делу хозяев князья Кугушевы и Долгорукий, да помещик Вышеславцев пособничал. Но тут пришлось платить отдельным владельцам урочищ и боровин.
Напослед оставил себе Иоанн сговор с темниковскими татарскими мурзами и мордвой. Едва ли не большинство из них вовсе не имело никаких владетельных бумаг и планов на землю. Держались они родительских граней по устным преданиям. Пришлось Иоанну вместе с мурзами составлять родовые таблицы, определять на месте владения, а уж после этого, за подписями, составлять купчие или дарственные на отдельные участки, на уступаемые десятины. Облегчало дело то обстоятельство, что со времен Иоанна Грозного многие из мурз кормились государевой службой, так и не припали к земле. Ко всему благоприятствовало строителю и то, что в глухой тамбовской стороне стояло ещё довольно лесов и без саровских боровин…
Вот так, полюбовными сделками с 1712 по 1729 год Саровская пустынь и приобрела по 63 купчим, поступным актам и вкладным бумагам от 96 владельцев, из коих было 7 русских, 16 новокрещенных, 73 мурз и рядовых темниковских и кадомских татар — 22 тысячи десятин, в основном непаханной земли. Широкий лесной поясок, пока ещё на бумаге только, опоясал обитель…
До радости окончательного обретения земли было, однако, ещё далеко. На руках ведь документы двух согласных сторон, пусть и скрепленных печатями в воеводских избах. Только царская воля могла бесспорно закрепить земли за Саровской пустынью. Иоанн потерял покой. А если там, во дворце, как говорили тогда на «Верху», а более того — в Сенате ухватятся за памятное «Уложение» Алексея Михайловича, за указ Петра, который наказывал не ущемлять инородцев…
Когда в последний раз Иоанн вернулся из Кадомского уезда с бумагами на обретённую землю, монахи предались радости.
Сидели в тесном кружке, и Иоанн остужал молодых и старых:
— Рано, рано мне кричать осанну! Ещё далеко до праздника… Соделана только половина, но постараюсь о добром завершении и второй. Живу заботой о временах предбудущих. Чтоб не пришлось грядущим чернецам укорять нас в лености и недомыслии. Как рачительный, благопопечительный хозяин не оставит чад своих без полных житниц и хлевин, тако и мы с вами потщимся заслужить благодарность уже после того, как отойдём в мир иной…
Иосия, тот, которого царевны в Саров направили, вскидывал персты вверх.
— Умней нас придут в обитель, поймут твои труды, авва!
— Ну-ну! — поморщился Иоанн. — Только без елея! Я что ещё скажу, братия: призревайте всякова приходящева в пустынь. Окормляйте не только душу, но и тело — пусть добрая слава о нашей пустыни разносится по градам и весям…[53]
