Дед поднял палец. В эту минуту он был похож на малого ребенка…

А соловей все щелкал, в нежном неистовстве песни я и впрямь уловил надежду.

«Неужто и вправду, — подумалось мне, — ждет, надеется». Но если даже птицы верят в счастье, в будущее, так людям и подавно нельзя унывать. А уж если к кому и подкралась беда, пусть встанет пораньше, придет в соловьиный сад да послушает…

ТЕНЬ ПРОКЛЯТОГО ТАРХАНА

ернулся я с раскопок Тигашевского кармана, что расположен на юге республики, уже к полудню. Карман — слово древнее, обозначает — крепость. Устал в дороге, лег и тотчас уснул. А когда проснулся, за окнами стемнело. «К деду, что ли, сходить».

Вот уже три дня не виделся с Ендимером. К тому же чувствовал себя виноватым: помчался на эти раскопки один. Может быть, у деда и в мыслях не было ехать со мной, а все-таки надо было позвать. С чудинкой он, дед, возьмет и обидится. Бывало уже так — вдруг что-то не по нему, насупится и замолчит на весь день. Даже не поймешь, какая его муха укусила.

Я уже собрался идти, как в дверь постучали.

На пороге появился сам Ендимер-мучи.

— Ну, беглец, как съездил? — спросил старик что-то уж слишком весело: наверное, все-таки таил обиду. — Что видел? Что слышал? Говорят, на раскопках был, у самого профессора… А я как узнал, что ты уже дома, так сразу сюда. Коней на ребят оставил. Поведут на Сархурн. Знаешь, где Сархурн? Да, да, там… помнишь, мы с тобой разок бывали.

Сархурн… Северный мыс Юхминского леса, врезавшийся в заливные луга речки Тет. Живописнейший уголок Чувашии. Березняк там сказочный, сквозной, солнечный. Что ни деревце, будто невеста в серебряных монистах, и кора необычная, с розовым оттенком.

Может, потому и называется место — Сархурн, то бишь красные березы. А под березами — чай-трава, издалека дурманит.

Так, разговаривая о Сархурне, мы с дедом вышли в сад, присели на скамейку.

— С самим-то беседовал, с профессором? — переспросил Ендимер. — Говорят, шибко грамотный, голоса! Повидаться бы с ним, да все времени нет.

— Говорил, мучи, говорил с профессором. Давно он тут, в Чувашии, и возле Таябы работал, и под Чебоксарами.

— Ну… а что он говорит о крепости? — старик достал трубку, приготовился слушать.

Я начал с того, что Тигашевская крепость, по словам профессора, построена примерно лет восемьсот назад. Вокруг нее рвы, канавы. Остатки подъемных мостов. Предполагают, что крепостью владел чувашский тархан.

— А когда же она пала, крепость? Какие предположения?

— Да лет шестьсот… Взята войсками Батыя, внука Чингис-хана.

— К-хм, вот как…

Ендимер насупился, машинально поглаживая бороду, потом пощипал усы.

— Может, и прав твой профессор. Большим людям больше видно. А все-таки в народе по-иному сказывают. Издавна ходит слово о крепости, и все не забывается.

— Конечно, мучи, — поспешил я согласиться с дедом, даже головой для пущей важности кивнул, чтобы он не сомневался.

— Историю эту я слышал от деда, а дед от своего отца. Так из колена в колено дошла до наших дней.

…Тигашевский карман с давних пор был славой и честью тарханов на юге Чувашии. А разрушен он при тархане Миндыбае.

Едва Миндыбай стал тарханом, вторглись на чувашскую землю несметные орды кочевников. Подобно саранче напали на отряды великого эмбю[15] и стали продвигаться в глубь страны. Скоро дошли и до наших мест, до юхминского края. Народ побросал жилье, стал уходить в леса.

Там вольные духом юхминцы собирались с силами, готовясь к борьбе. Великий эмбю призвал одного из самых смелых и мудрых — пинбю[16] Актаная, дабы возглавил он войско и задержал нашествие.

Актанай, старейший и храбрейший, чьи седины и боевой опыт вызывали уважение даже у врагов!

Юхминцы укрепили крепость, углубили рвы, построили мосты, установили мощные пращи-сивалки, метавшие камни на тысячу локтей… А на дорогах вокруг крепости разбросали утсиени — железные шипы против вражеской конницы. Попадет такой шип под копыто — конь упал и всадник — наземь.

Только одну тайную тропу, петлявшую по болотам, оставил Актанай свободной, чтобы поддерживать связь с великим эмбю.

У всех была одна дума — умереть, но не сдать крепости. Лишь тархан Миндыбай держал на уме другое.

Не верил он в победу. И задумал Миндыбай сдаться иноземцам, платить им дань, а самому по-прежнему спокойно владеть крепостью и угодьями.

Послал он во вражеский стан лазутчика, и тот вскоре провел пришельцев тайной тропой к самой крепости.

А дело было ночью. Храбрый пинбю Актанай спал, спали его сербю и вунбю — сотники и десятники. А стражу Миндыбай подпоил хмельным зельем, сон-травой.

Как ворвались пришельцы в крепость, проснулся Актанай и сразу понял — плохи дела. В одном белье кинулся к воинам, поднял их, и все вместе бросились к мосту — преградить дорогу врагу. Но враг был хитер, оставил старика биться с несколькими воинами, а остальные бросились по домам, по княжеским покоям, — и пошла тут резня.

Ранен был Актанай, крепкий аркан свалил его наземь. Заточили старейшего в темницу.

Так пала Тигашевская крепость. Погибла надежда юхминцев.

Враг ликовал. Миндыбаю несли дары и называли его при этом не иначе, как мурза.

Утром, едва взошло солнце, привели пинбю Актаная к вражескому военачальнику.

— Скажи-ка, — грозно спросил военачальник, — где находится табор великого эмбю, где поставил он свои знамена?

Отвечал мудрый Актанай:

— Паршивая овца все стадо портит, да, к счастью, она одна. Спроси Миндыбая, а я тебе ничего не скажу.

— Смотри, Актанай, — пригрозил военачальник, — на костер угодишь. Жизнь или смерть — выбирай.

— Смерть страшна, да недолга, — тихо молвил Актанай, — а предательство — мука вечная. Я воин — умру с чистой совестью, за свой народ.

— Совесть… народ, — рассмеялся начальник, свистнув нагайкой, — вот твой брат-чуваш и сожжет тебя.

— Если найдешь такого.

— Уже нашли. Эй, Миндыбай… Позвать тархана!

Миндыбай уже стоял рядом. Был он бледен, как отбеленный холст, голова опущена.

…К полудню на крепостной площади сложили костер. Актаная привязали к столбу.

— Начинай, — приказал военачальник Миндыбаю. — Да побыстрей шевелись.

Руки Миндыбая дрожали, когда он поджигал сухие поленья.

Жадно взметнулось пламя, облизывая хворост. Пахнуло жаром.

Застонал храбрый Актанай, сжимая зубы. В глазах у него помутилось. В последний раз, прощаясь с жизнью, взглянул на белый свет, на поля, зеленевшие за крепостью, на леса, что тянулись без края, на тела порубленных своих товарищей. Глаза его остановились на тархане, и страшен был взгляд Актаная.

Вздрогнул, попятился Миндыбай, точно замахнулись над ним саблей острой.

— Будь ты проклят, изменник, — прошептал Актанай, — на века! И не примет тебя наша земля.

Так погиб Актанай…

Тархан думал, что никто из своих не видел его злодеяния. Но один из воинов, тяжело раненный, ночью уполз из крепости.

Понеслась страшная весть от селенья к селенью, от дома к дому. И проклял народ Миндыбая и весь его род.

Вот оно, это проклятие.

Сила, хранящая наши семьи, наши дома!

К тебе наша молитва и просьба. Предатель да не станет зваться чувашем. Никто не скажет ему — брат, отец не назовет сыном, мать — дитем любимым. Он предал народ и семью.